следования. То ли в самом электровозе случилась какая-то поломка, то ли где-то
впереди, по пути следования, возникла неожиданная проблема, только остановка
поезда не была запланирована. Пассажиры высыпали на перрон и, в ожидании
отправления поезда, разбрелись кто куда. Кто-то из них забрел в буфет и бросил
якорь там, кто-то, ворча и кляня все на свете, кутаясь в плащ, бесцельно бродил
по окрестностям станционного здания; несколько человек оказались в зале
ожидания.
Среди этих последних была респектабельная молодая пара, мужчина и женщина.
Было видно, что и он, и она являются людьми с достатком. Оба брезгливо
морщились, проходя по темным, сырым закоулкам станции, нетерпеливо поглядывали
на часы и тихо переговаривались друг с другом.
Оказавшись в зале ожидания, они не сразу заметили валявшуюся на полу
фигуру пьяного бродяги. Но вот ее взгляд случайно упал на заросшее щетиной,
испитое лицо Петра Суханова. Она вздрогнула и остановилась.
-- Что с тобой, Ларочка? -- спросил ее спутник.
-- Посмотри, -- прошептала она, не отрывая застывшего взгляда от пьяницы.
-- Это же... это же...
Мужчина скользнул взглядом по Петру и с отвращением отвернулся.
-- Да на что здесь смотреть? На это обпившееся животное?
-- Да это же... Сережа! -- вырвалось у нее.
-- Это? Это Сергей? Этот бродяга -- твой Сергей?! Не смеши меня, Ларочка,
этот тип раза в три старше. Неужели ты не видишь?
-- Вижу, -- машинально ответила она. -- Но...
-- Сергей мертв, -- жестко произнес он, -- и ты это знаешь не хуже меня.
В этот момент репродуктор надтреснутым голосом объявил, что поезд "Иркутск
-- Москва" тронется через три минуты. Пассажиров просьба занять свои места.
-- Пойдем, Лара, пойдем, -- заторопил он ее. -- Не дай Бог, опоздаем,
тогда мы из этой дыры до скончания века не выберемся. Здесь и поезда-то раз в
год ходят.
-- Да-да... -- забормотала она и, увлекаемая своим спутником, неуверенно
направилась к выходу. Однако у порога остановилась и бросила последний взгляд на
бродягу. -- Нет, конечно это не он... Идем!
Они ушли, а через пару минут поезд, набирая скорость, стуча колесами и
унося странную пару, покинул одинокую станцию.
Петр же... он был не настолько пьян, чтобы ничего не слышать, но и не
настолько трезв, чтобы понять, что происходит. Смутно, сквозь полусомкнутые
веки, он видел молодую красивую женщину и ее респектабельного спутника, слышал
их голоса, отдельные слова, которые, кажется, имели какое-то отношение к нему.
Нет, он ничего не понял из сказанного, но сердце его почему-то вдруг сжалось
так, что, казалось, вот-вот разорвется на куски. Все это походило на какой-то
странный, фантастический сон, от всего этого веяло чем-то потусторонним,
нездешним, невозможным...
Наутро, очухавшись, он так и решил, что все это ему приснилось -- и
женщина, и пижон, ее сопровождавший, и их непонятные речи.
С этой ночи ему стали сниться сны. Они смущали, тревожили, пугали его,
вносили какую-то сверхъестественную, сюрреалистическую струю во всю его
никчемную жизнь, заставляли часами сидеть, задумавшись, где-нибудь в углу -- и
вспоминать, вспоминать... Вспоминать сны.
Но снов он не помнил. Проснувшись, он тут же все забывал.
x x x
Ударили первые октябрьские морозы, однако снега еще не было. В городе
стало сухо и чисто, да и сам он как-то посвежел, помолодел, приободрился.
В середине октября вернулись из запоя Михалыч и Николай, работавшие
грузчиками в станционном буфете. Оба были злые, трезвые, с посиневшими,
заросшими щетиной лицами и трясущимися руками. Наткнувшись на пьяного Петра
Суханова, они молча, методично избили его. Били не сильно, без злости, а так,
скорее для острастки. Напоследок пригрозили, что если он еще хоть раз появится
здесь, башку снесут в два счета.
В "бомжеубежище" он вернулся раньше обычного, еще засветло. На вопрос деда
Евсея, где это он заработал фингал, Петр лишь сухо рассмеялся и добавил, что
получил расчет и в буфет ему дороги больше нет.
Забившись в подвал одного из полуразвалившихся строений, он заснул
беспокойным сном. За ночь столбик термометра упал до минус десяти, и к утру он
продрог до самых костей. Провалявшись на куче тряпья до полудня, он хотел было
подняться, но не смог: его бил сильный озноб, лоб пылал, во рту пересохло, мысли
путались.
Таким его и застал дед Евсей.
-- Плохи твои дела, Петруха, -- покачал головой старик. -- Ну ничего, мы
тебя враз на ноги поставим. Лежи здесь и не высовывайся, а я сейчас...
Сердобольного деда Евсея обуяла жажда деятельности. Выскочив из подвала,
он обежал весь лагерь, раздобыл где-то заварки, старый закопченый чайник с
кипятком, полбутылки водки, немного меду -- и приволок все это в подвал, где
метался в жару Петр Суханов. Потом вывалил все принесенное в чайник и как
следует взболтал.
-- Пущай настоится.
Минут через десять он заставил больного выпить эту "адскую смесь" всю без
остатка. Петр безропотно подчинился.
-- Молодцом, парень. Сейчас полегчает.
Через четверть часа ему, действительно, полегчало. Обильный пот заструился
по всему его телу, знобить стало меньше. Однако в подвале было слишком холодно
для того, чтобы "лечение" возымело должное действие. Осененный внезапной мыслью,
дед снова убежал наверх.
Вернулся он с полковником Колей и еще двумя бродягами. Они тащили целый
ворох старых, местами прожженных одеял и разного другого тряпья; дед Евсей
заботливо вывалил все это на Петра и как следует укутал его.
-- Порядок, -- прошамкал старик, любуясь результатами своего труда. --
Если завтра не встанешь на ноги, можешь плюнуть мне в рожу.
Однако к вечеру ему снова стало хуже. Опять подскочила температура,
заложило грудь, появился кашель. Четверо бродяг поочередно дежурили у его
бомжарского ложа, удрученно глядя, как он мечется в тяжелом бреду.
Утром он пришел в себя, но изменений к лучшему пока не намечалось.
-- Слушай, дед, -- торопливо проговорил он, тяжело дыша, с трудом ворочая
языком, -- помнишь, ты мне о жизни рассказывал?.. о том, что нет ничего более
ценного... так вот, дед... я понял... Слышишь, дед! -- Он порывисто сел, глаза
его запылали огнем одержимого. -- Я не хочу умирать!..
-- Не хочешь -- не умирай, -- философски заметил дед Евсей, -- все в твоей
воле. Ты, главное, Петька, держись. А мы... чем можем -- поможем.
-- Факт, -- кивнул бывший полковник. -- Мы тебе, парень, так просто
помереть не дадим.
Дед Евсей снова исчез. Вернулся он с доктором.
Тот бегло осмотрел больного и мрачно покачал головой.
-- Плох ваш приблудный, совсем плох. Помрет он здесь, это я вам как врач
говорю... -- Он в раздумье почесал свою бороду, прошелся по подвалу и наконец
принял решение. -- А ну-ка, мужики, тащите-ка его ко мне до хаты. Пускай у меня
отлежится, в тепле и уюте. Боюсь, как бы до пневмонии дело не дошло.
Бомжи подняли Петра с его ложа и поволокли вслед за доктором. Доктор жил в
двух кварталах от "бомжеубежища", и процессии потребовалось не более четверти
часа на этот марш-бросок.
Как они добрались до квартиры доктора, Петр уже не помнил: он потерял
сознание еще в самом начале пути.
Глава седьмая
-- Очухался, мужик? -- услышал он насмешливый голос доктора, когда открыл
глаза.
Петр попытался подняться, но нашел в себе силы только на то, чтобы
пошевелить рукой.
-- Лежи, лежи, мужик. Тебе пока еще рано вставать. -- В голосе доктора он
уловил заботливые нотки. -- Для тебя теперь главное -- сон, покой и хорошее
питание. Самое страшное уже позади.
-- Где я? -- произнес Петр, и сам не узнал своего голоса -- настолько он
был слаб.
-- В моих хоромах, вот где.
Он огляделся. Это была небольшая комнатка, тонувшая в полумраке и
освещенная лишь светом настольной лампы; убранство комнаты было небогатым, даже
скудным, однако это не мешало ей быть уютной и какой-то теплой.
Он лежал на старой, скрипучей железной кровати, заботливо укутанный двумя
ватными одеялами. У изголовья кровати стояла тумбочка с какими-то склянками,
чашками и стаканами. В воздухе веяло запахом лекарств и болезни.
-- Целую неделю в бреду метался, -- продолжал доктор. -- Думал, не
оклемаешься, мужик, коньки отбросишь. Ан нет, выкарабкался. Видать, жилка в тебе
жизненная крепко натянута, туго бьется.
-- Неделю?! Ты хочешь сказать...
-- Ну да, неделю, -- пожал плечами доктор. -- А ты думал, такой тяжелый
бронхит, какой был у тебя, в три минуты лечится? Нет, мужик, тут ты пальцем в
небо попал. Не будь рядом меня, ты бы вообще вряд ли выжил.
-- Так мне спасибо, что ли, тебе сказать? -- проворчал Петр.
-- А это как знаешь. Хочешь -- скажи, а не хочешь -- оставайся свиньей
неблагодарной. Я, знаешь ли, не обидчивый... Ладно, хватит языки чесать. Мне на
смену пора, я сегодня в ночь. Сейчас я тебя покормлю -- и адью. Один остаешься,
за хозяина. И нечего на меня волком смотреть, я ведь тебя как-никак целую неделю
выхаживал.
-- Я тебя об этом не просил, -- мрачно отозвался Петр. Он и сам не мог
понять, откуда бралось то спонтанное раздражение, которое вызывал у него доктор.
Этот чудаковатый бородач был ему симпатичен, чего уж душой кривить, однако...
однако ситуация, в которой он оказался по воле своей непутевой судьбы, была ему
явно не по нутру.
-- Потом поговорим, -- как ни в чем не бывало, сказал доктор. -- Некогда
мне сейчас, понял? Вот вернусь к утру -- тогда и обсудим.
Он скрылся на кухне и вскоре вернулся со стаканом крепкого чая и тарелкой,
на которой ароматной горкой возвышалась жареная картошка, увенчанная двумя
толстыми, разбухшими сардельками.
-- На вот, поешь, -- сказал он, ставя тарелку на тумбочку. -- А я ушел.
Все. Пока.
Он хлопнул входной дверью и закрыл ее на два оборота ключа. Петр остался
один. Взглянув на принесенную доктором еду, он внезапно почувствовал такой
острый голод, что чуть было не захлебнулся собственной слюной. В считанные
минуты он съел все, потом в блаженстве растянулся в постели и крепко заснул.
Проснулся он уже утром. Яркий солнечный луч бил ему прямо в глаза. Он
невольно зажмурился. Вновь открыв глаза, он видел улыбающегося доктора. На
изможденном лице Петра невольно скользнула ответная улыбка.
-- Так-то лучше, -- кивнул доктор. -- Больной идет на поправку, а это
значит, что не зря меня шесть лет в мединституте знаниями накачивали. Ну как,
мужик, настроение? Все еще хандришь, или готов к новым трудовым свершениям?
Петру, действительно, стало лучше. Этой ночью он впервые за прошедшую
неделю как следует выспался: это было не полуобморочное состояние человека,
находящегося на грани между жизнью и смертью, а нормальный, крепкий, здоровый
сон человека выздоравливающего. Пропало и вчерашнее раздражение.
-- Извини, -- сказал он, -- я вчера сболтнул лишнее. Спасибо тебе.
-- Лучше поздно, чем никогда, -- весело отозвался доктор. -- Ладно,
забыто. Голоден?
-- Как волк, -- невольно вырвалось у Петра. Он, действительно, чувствовал
себя так, словно готов был сейчас проглотить целого быка.
Доктор рассмеялся.
-- Обожаю голодных людей. Голодный -- значит здоровый. Ладно, лежи, сейчас
чего-нибудь сварганю.
Они позавтракали.
-- Водки не предлагаю, -- подытожил трапезу доктор. -- Рано тебе еще, на
ноги сначала встань. Да и сам я в последнее время все больше в трезвенниках хожу
-- не до нее, проклятой, будь она трижды неладна. И курить я тебе не дам. С
таким бронхитом тебе вообще лучше забыть об этом дерьме, понял?
Странно: ни пить, ни курить у Петра желания не было.
-- А теперь давай о деле, -- продолжал доктор.
-- О каком еще деле?
-- Сейчас узнаешь. -- Доктор с минуту чесал в затылке. -- Понимаешь,
