-- Вся эта водка -- дерьмо, -- мрачно заявил полковник. -- К стенке
поставил бы того подлеца, который ее выдумал.
-- А зачем же ее пьешь?
-- Так ведь и жизнь -- тоже дерьмо...
Все рассмеялись.
Принесенные доктором бутылки опорожнили в считанные минуты. Доктор пил
наравне со всеми.
-- Болящие есть? -- поинтересовался он, когда все было выпито.
-- Геморрой у меня, -- отозвался дед Евсей.
-- На заднице сидишь много, -- отмахнулся доктор.
-- А на чем же мне сидеть? -- огрызнулся дед.
-- Да нет у нас здесь больных, -- сказал полковник. -- Это вон у того
костра, -- он махнул рукой в пустоту, -- мужик животом мается. Какой-то гадости
обожрался, того и гляди, коньки отбросит. Несет его в тридцать три струи.
-- Посмотрим.
Доктор поднялся и растворился в темноте. Через четверть часа он вернулся.
-- Все, жить будет. Напичкал его таблетками. Завтра к утру полегчает.
Тут взгляд его остановился на Петре.
-- Новенький?
x x x
К тому часу он был уже изрядно пьян, и на вопрос доктора смог лишь
кивнуть.
Доктор с интересом изучал его.
-- Откуда же ты такой взялся?
-- Да здешний он, -- пояснил дед Евсей. -- Приблудился вот на днях.
-- Вот оно что!
Больше доктор к нему не обращался, хотя изредка продолжал бросать на него
любопытные взгляды.
На следующий день страшно болела голова. Он провалялся у потухшего костра
до полудня, затем попытался подняться, но внезапно пронзившая правый бок острая
боль заставила его со стоном рухнуть на землю. Он был один: ни деда Евсея, ни
полковника, ни других его соседей по костру в "бомжеубежище" не было. Видать,
подались в город на заработки и поиски пропитания.
Доктор объявился ровно в час. Он вырос перед ним так же внезапно, как и
накануне вечером. Присев на корточки, долгим участливым взглядом рассматривал
лежащего у его ног человека. Потом достал из кармана плаща начатую бутылку
водки, налил полстакана и протянул Петру.
-- На, полечись. А то весь посинел с перепою.
Тот жадно выпил. Через минуту ему заметно полегчало.
Доктор закурил.
-- Ну и дальше что? -- спросил он. -- Так и будешь здесь валяться, пока не
сдохнешь?
-- А тебе-то что за дело?
-- Да мне-то, собственно, никакого дела нет. Просто жаль мне тебя.
-- Тоже мне -- мать Тереза в штанах...
-- А ты не язви, мужик. Вот смотрю я на тебя и вижу: погибнешь ты тут.
Хреновый из тебя бродяга, понял? Ты на этих-то не смотри, -- он кивнул в сторону
лагеря, -- они тертые калачи, за жизнь крепко держатся. Им все нипочем: ни
холод, ни мороз, ни жара летняя. А ты... словом, не место тебе здесь.
-- Отвяжись.
-- Вот и здоровьице-то, вижу, у тебя не ахти какое, -- как ни в чем не
бывало, продолжал доктор. -- Бок-то болит?
-- А ты откуда знаешь?
-- Я, братец ты мой, все-таки врач. И не простой какой-нибудь, а хирург. Я
ведь тебя, мужик, насквозь вижу. Что с боком-то?
-- Не знаю... Вроде как ножом пырнул кто-то.
-- Что значит -- вроде? Не помнишь, что ли?
Он покачал головой.
-- Не помню. Ничего.
-- Вот так-так! Загадочный, смотрю, ты тип. Прямо одна сплошная тайна...
Ладно, мужик, крепись, я как-нибудь на днях наведаюсь. А сейчас мне пора.
Доктор ушел.
Оставшись один, он кое-как поднялся и, шатаясь, поковылял к ближайшему
магазину -- за водкой. Но водки он не купил.
Уже в магазине, сунув руку в карман, обнаружил, что все его деньги
исчезли. Правда, и денег-то там оставалось с гулькин нос, но и тех не оказалось.
Видать, ночью, пока он спал, кто-то обчистил его карманы.
Он знал, что без денег ему крышка.
Мысль о самоубийстве с новой силой забрезжила в его мозгу.
Глава пятая
Несколько часов прошли в бесцельных блужданиях по городу.
Та мысль навязчиво преследовала его и крепла с каждой минутой. Наконец он
решился.
Все. Пора кончать с этим дерьмом.
Принятое решение заметно приободрило его. Так случилось, что в этот час он
оказался ввиду железнодорожной станции, где он провел свою первую ночь в Огнях.
Его била крупная дрожь -- то ли с похмелья, то ли от возбуждения,
вызванного принятым решением.
Голову на рельсы -- и... Вот только бы дождаться хоть какого-нибудь
поезда...
Но, как назло, поезда через Огни проходили редко.
Он бродил по территории станции уже около часа, когда увидел, как к одним
из ворот подъехал грузовик. Ворота распахнулись, и грузовик, пыхтя и тарахтя,
скрылся за их створками. Из дверей одной из построек выскочила толстая женщина в
белом халате и переднике не первой свежести. Буфетчица, догадался он, а этот
грузовик наверняка привез продукты.
Он остановился в воротах и стад безучастно наблюдать за происходящим.
Женщина металась по двору и, похоже, кого-то искала.
-- Михалыч! Николай! Да куда они все запропастились...
-- Грузиться будем, или как? -- раздался из кабины нетерпеливый голос
экспедитора.
-- Сейчас, сейчас, вот только разыщу этих дармоедов, -- отозвалась
женщина.
И тут она заметила одинокую фигуру Петра.
-- Ну что стоишь, как бедный родственник. Иди сюда, подсобишь. На обед
заработаешь.
Он послушно залез в кузов, и за полчаса вдвоем они покончили с разгрузкой.
Потом перетаскали продукты в кладовую, после чего женщина все тщательно заперла,
рассчиталась с экспедитором и отпустила грузовик.
-- А теперь займемся тобой, -- вернулась она к Петру, который, едва живой
от непривычной физической нагрузки, сидел на пустом ящике из-под пива и обильно
потел. -- Пойдем, накормлю. Заслужил.
Он покорно последовал за ней в одно из служебных помещений.
-- Борщец есть, свежий, со сметаной. Будешь?
От еды он отказался. Взял водкой. И тут же ее выпил.
Она неодобрительно качала головой, глядя, как этот доходяга пьет
отвратительное зелье прямо из горла.
-- Дело твое, парень. Только не советовала бы я тебе увлекаться этой
гадостью. Молодой еще.
Он ничего не ответил и, лишь кивнув на прощание, ушел.
В этот день ложиться под поезд он не стал.
x x x
К своему костру он вернулся только заполночь. Все уже спали, бодрствовал
один только дед Евсей.
-- Где это тебя носило, Петенька?
Он сел молча, ничего не ответив.
-- Ну не хочешь, не говори. А мне, вишь, не спится, -- бубнил дед Евсей.
-- Выпить охота, а не с кем. У тебя там пузырек, случайно, не завалялся?
-- Все, старик, баста, капиталы мои кончились.
-- М-да... Да ты не горюй, Петруха, все мы тут без гроша сидим, однако
ничего, копошимся. И ты приноровишься, дай только срок. Жить-то все равно как-то
надо.
-- Надо ли?
Дед Евсей внимательно, с прищуром, уставился на собеседника.
-- Э-э, да ты, я смотрю, совсем никудышний. Что, невмоготу стало от
такой-то житухи? Мыслишки-то, небось, в башку лезут, а? Ле-езут, как не лезть. И
мне лезли, и еще как лезли! На жизни крест решил было поставить, одним махом,
чтоб не мучаться. Вешаться хотел, да друган вовремя из петли вынул. А потом
ничего, отошел, оклемался. И понял: жизнь, она ведь одна, другой уж не будет, и
какая бы она ни была, а она твоя. Твоя, понял? Оттуда дороги уже не будет, это
ты себе уясни раз и навсегда. Этот шаг делается только в одну сторону, второй
попытки тебе не дано. Так что повремени, Петька, покумекай еще разок, жизнь, она
ведь сама подскажет, как и что. Она ведь мудрая, эта самая жизнь, прислушайся к
ней.
Дед Евсей вытряхнул из пачки "Беломора" две папиросы и одну протянул
Петру. Тот молча взял и закурил.
-- А насчет выпивки не беспокойся, -- продолжал старик. -- У меня ведь
тоже кое-что имеется. -- С этими словами он извлек из груды тряпья бутыль
мутного самогона. -- Пей, парень, сегодня я угощаю.
Они выпили. Потом еще раз. И постепенно какая-то удивительная легкость
овладела Петром, словно бы жизненная энергия трухлявого деда Евсея вливалась в
него с неудержимой силой, вселяя оптимизм и желание трепыхаться в этом чертовом
болоте, именуемом "жизнью".
И несмотря на то, что никаких перемен к лучшему в ближайшем будущем не
предвиделось, в эту ночь он впервые за последние дни заснул с улыбкой.
x x x
Он стал появляться в станционном буфете каждый день. Выполнял разную
черную работу, включая уборку помещений, разгрузку и погрузку приходящих машин и
т.д. В качестве платы Александра Ивановна, заведующая станционным буфетом,
кормила и поила его, однако он, как правило, от пищи отказывался, а брал
спиртным. Водку он тут же выпивал, и часто можно было наблюдать, как он, в
стельку пьяный, валяется где-нибудь в коридоре, на ступеньках зала ожидания, на
заднем дворе среди пустой тары, в старой коробке из-под холодильника или на куче
мусора. Когда был трезв, отличался молчаливостью и исполнительностью, работал
быстро и на совесть -- может быть, именно поэтому Александра Ивановна терпела
этого странного, неизвестно откуда свалившегося ей на голову молчуна. Тем более,
что двое штатных грузчиков, Михалыч и Николай, ушли в длительный и
продолжительный запой, и к концу месяца она их не ожидала. А работы в буфете
было невпроворот. Да и случая воровства, даже самого мелкого, за ним не заметила
ни разу.
У них было договорено, что, помимо съеденного и выпитого в течение
рабочего дня, вечером он получает на руки бутылку водки и что-нибудь из
съестного: грамм триста колбасы, буханку черного хлеба или кастрюльку супа. Все
это он относил своим товарищам в "бомжеубежище". Бывали, впрочем, случаи, когда
к вечеру он напивался до такой степени, что не в состоянии был добраться "домой"
и оставался ночевать на территории станции, либо прямо на полу в подсобке, либо
на жестком диване в зале ожидания. Тот самый сержант, что встретился ему в
первую ночь, не трогал его, зная, что этот угрюмый забулдыга работает в буфете,
-- однако не раз осуждающе качал головой, видя, как тот, грязный, небритый,
отупевший, в стельку пьяный, сидит где-нибудь на полу и подпирает спиной
обшарпанную стену. "Вот до чего человека баба довела. Стерва", -- думал сержант
в эти минуты, в глубине души жалея несчастного бедолагу.
Глава шестая
В один из таких дней в станционном буфете появился доктор. Было около трех
часов пополудни; Петр, хотя и был уже изрядно пьян, на ногах еще держался.
-- А, вот, значит, где ты сутками пропадаешь, -- весело проговорил доктор.
-- Что ж, дело хорошее, работа, она, как известно, из обезьяны человека
сотворила. Хотя видок у тебя, надо сказать, неважнецкий. Пьешь?
-- А тебе-то что за дело? -- огрызнулся Петр, ворочая ящики с пивом. --
Уму-разуму учить пришел? Так и без тебя учителей предостаточно.
-- Да на хрена ты мне сдался, чтобы тебе, дураку непутевому, мозги
вправлять. Просто шел мимо, вот и заглянул.
-- Ну и дальше что?
-- А и то. Будешь продолжать в том же духе, сопьешься, мужик, в два счета.
Это я как врач тебе говорю.
Петр сухо, со злостью рассмеялся.
-- Рано ты на мне крест ставишь, понял?
-- Ну, крест, положим, ты себе сам ставишь. Могильный.
-- А ты не каркай. Не выросло еще то дерево, из которого мне гроб
сколотят.
Доктор рассмеялся.
-- А вот это другой разговор. Вот это я и хотел от тебя услышать. Значит,
жить будешь, мужик. Это я тебе как врач говорю.
Он ушел, не простившись. А Петр, злой и внезапно протрезвевший, с
остервенением проработал до вечера и к костру вернулся трезвым.
Прошло еще несколько дней. Он продолжал пить, с каждым днем все больше и
больше. Теперь по утрам, едва продрав глаза, колотясь в похмельном ознобе, он
сначала выпивал стакан водки, тайком припасенный с вечера, и лишь потом
отправлялся на станцию.
Однажды вечером, когда он, сильно пьяный, отсыпался прямо на полу зала
ожидания, на станции остановился состав. Это был пассажирский поезд дальнего
