центр для всех один. Вот как я могy это представить.
- Вы мастер метафоры, - не удержался я от похвалы. - Однако дело
происходит не в воображаемой стране, но в России, в которой и пристрастия,
и антипатии всегда стремятся к крайним значениям.
Православная Россия...
Я удивился: мое возражение он встретил не с улыбкой, но скорее с
гримасой, которая могла бы сойти за улыбку.
- Православная Россия... - повторил он с расстановкой. - А вы уверены
в точности такой формулировки?
- Принято думать так. - Мало ли как принято думать. Да, собственно,
так не думают; так считают. А если думать... - Он помолчал. - Ладно,
скажу, рискуя впасть в ересь, не богословскую, но политическую: Россия как
была тысячу с лишним лет назад языческой, так ею и осталась. Христианство,
по сути, не вошло в кровь, не стало основой мышления. Даже основой веры не
стало. Разве что на словах - но ведь от слова, как известно, не
станется... Религия органичная, растворенная в крови, всегда идет от
мироощущения человека - идет от человека к организации, то есть - снизу
вверх. Как христианство в Риме. Из катакомб - во храмы. А не из храмов в
землянки. Потому христианство так органично в Италии: итальянцы,
наследники Древнего Рима, они его выстрадали. В катакомбах. Кровью на
аренах. В России же все вводилось сверху, приказным порядком: и
христианство, и - позже - его реформа, и еще позже - коммунизм. Конечно, у
России были шансы стать подлинно христианской страной, и она стала бы ею,
если бы не Никонианская реформа. Все, искренне верившее, ушло в раскол - и
погибло, как Аввакум, человек уровня апостола Павла. А церковь
превратилась в государственную институцию - и так утратила всякую
возможность стать народной. Вспомните: реформа на Западе - протестантство
- тоже ведь шло снизу вверх, от внутренней потребности. А у нас и реформа
- от властей. И с коммунизмом повторилось то же самое - не говоря уже о
том, что он нередко взывал к самым темным сторонам природы человеческой...
Да, безусловно - сохранились форма, и храмы, и купола, обрядность... И
организация... Но ведь сие - не вера, а лишь изображение ее. А в Бога надо
верить, а не изображать веру. Нет, господин журналист, вы серьезно
подумайте перед тем, как утверждать, что Россия - страна христианская.
Если начальство приходит в храм и обедню отстаивает со свечкой в руках -
это еще никак не факт веры, это факт политики. Но политика - стихия
изменчивая, и нельзя на ее фундаменте строить вечное здание!
Священник умолк; он смотрел на меня серьезно и печально, и я подумал,
что говорил он совершенно искренне.
- Ну а ислам?
Он кивнул.
- Логичный вопрос. Ислам... Прежде всего он - религия снизу.
- Но разве он во многих местах не насаждался мечом?
- Да, наверное... не без того. Однако в этом, пожалуй, только буддизм
нельзя упрекнуть - да и то не уверен. Но сейчас не это важно. Во-первых,
ислам интернационален. Порой приходится слышать, что русские его не могут
усвоить. Факты свидетельствуют об ином. Если бы вы интересовались
историей...
- Я интересуюсь.
- В таком случае вы, возможно, помните, что еще в последние
десятилетия минувшего века, когда России приходилось скрещивать оружие с
исламскими народами - и за пределами страны, и внутри ее - некоторое число
наших воинов, попав в плен, стали исповедовать ислам. Одни из них потом
вернулись домой, другие отказались, не желая порвать с исламской средой, с
которой сроднились. Но и многие из тех, кто возвратился в свои дома, не
изменили своей новой религии. А между тем были они русскими. Вообще не
бывает веры, принципиально чуждой для какого угодно народа, как нет
народа, не способного усвоить какое угодно вероучение. Далее: ислам
синтетичен. Он объединяет всех: и ветхозаветных, и новозаветных, и
иудаистских святых. Изложение его основ не столь зашифровано и намного
доступнее пониманию рядового верующего, чем, скажем. Священное Писание.
Это важно. Что еще? Вы и сами наверняка заметили, что ислам
динамичен.
Потому ли, что он моложе? Вряд ли только по этой причине. Он
энергичен.
И главное - силен верой. Они - мусульмане - верят, понимаете? А это
мне представляется самым главным. Для них Бог не деталь жизненной
декорации, но - основа основ. А народ, чтобы совершать великие дела,
должен верить, иного выхода нет, это - непременное условие, хотя, быть
может, и не достаточное.
- И вы полагаете, он может восторжествовать в России?
- Не знаю; речь ведь не о торжестве в политическом смысле этого
слова.
Но, во всяком случае, русский мусульманин - такое словосочетание
вовсе не кажется мне противоестественным. Хотя бы потому, что славянские
прецеденты существуют давно: хотя бы боснийские мусульмане, к примеру. О
наших отечественных я уже упоминал только что.
- Ну, чтобы уцелеть, и не на то пойдешь... - вставил я. - У ислама в
России вполне возможно будущее, поскольку он несет с собой очень немалые
инвестиции и кредиты...
- Уже принес и еще принесет гораздо больше. А ведь не сегодня
сказано, что Париж стоит мессы. Сейчас для России главное - устоять. А
сколько будет ради этого построено мечетей - вопрос не первостепенный.
- А народ не восстанет?
- Если поверит своему государю - не восстанет.
- Я вам очень благодарен, отец Николай. Еще два маленьких вопроса, с
вашего позволения. Первый: вот эта ваша позиция не может отразиться на
вашей судьбе?
- Пока не отразилась. Хотя я ее не скрываю.
- Как вы думаете - почему? Он улыбнулся.
- Видимо, есть какие-то причины. Но думать о себе мне сейчас просто
некогда.
Мне не хотелось довольствоваться столь неопределенным ответом. И я
решил проявить настойчивость.
- Скажите, не может ли ваша уверенность в себе быть следствием того,
что укоренение ислама в России, сколь бы парадоксально это ни звучало,
пошло бы на пользу православной церкви?
Он прикинулся удивленным, но не старался сделать это очень уж
искусно.
- Каким же это образом?
- Ну, тут достаточно простое умозаключение. Православное духовенство,
так сказать, растренировалось из-за отсутствия серьезной конкуренции.
Власти уже много лет смотрят на вас весьма благосклонно, охотно
демонстрируют свою приверженность православию. Правда, время от времени
ваши иерархи обращаются с настоятельными просьбами ограничить деятельность
в России иных конфессий. Ну, это естественно, было бы странно им этого не
делать. Однако по-настоящему ведь секты вам не противники - и вы можете
жить с ленцой, ограничиваясь соблюдением необходимой формы. А вот если в
местах, которые вы привыкли считать исконно своими, начнет всерьез
укореняться такая мощная и динамичная религия, как ислам - тут вам, хочешь
не хочешь, придется бороться всерьез. А поскольку применение оружия вряд
ли будет возможно, то придется мобилизовать все иные силы - духовные,
организационные, все прочие. Придется омолаживаться. Это будет словно
подсадка молодой железы в дряхлеющий организм. И как раз поэтому ваше
участие в происходящем процессе может рассматриваться как дело благое. Как
знать, может быть, у вас есть и благословение Его Святейшества?
Отец Николай слегка улыбнулся:
- Это ваши предположения, не мои.
- Вы их опровергаете?
- Будем считать, что я их не слышал, что ваш монолог остался
мысленным.
Я понял, что большего он не скажет. Но как говорится, sapientii
satis.
Ну что же - еще один вопрос...
- Отец Николай, собираетесь ли вы изложить все эти ваши соображения
претенденту при личной встрече?
- Не думал об этом. Он все это, я уверен, знает лучше меня.
- Но вы будете просить аудиенции? Или хотя бы участвовать во встрече?
- Если Богу будет угодно. Но вряд ли моя скромная персона вызовет у
государя - или будущего государя - интерес. Я ведь политик всего лишь
постольку поскольку.
- Сердечно благодарю вас. И приношу извинения за то, что отнял у вас
столько времени.
- Мое время принадлежит людям. Но не думаю, чтобы мы провели его
совсем уж бесполезно. А сейчас, увы, меня ожидают другие дела. Я провожу
вас до выхода.
- Не затрудняйтесь, спасибо.
- Просто во избежание осложнений.
Я вспомнил предупреждение, сделанное им еще на совещании: храм,
принадлежащая ему территория, на первый взгляд казавшиеся пустыми, на
самом деле охранялись. Интересно было бы узнать, кому принадлежала охрана.
- В таком случае мы готовы, - сказал я.
- Куда теперь? - спросила Наташа, когда мы сели в машину.
- А куда бы ты хотела?
- Куда-нибудь, где можно купить что-нибудь вкусненькое.
- Хорошо. И надо, пока есть время, послушать - что старик наговорил
на последнюю кассету.
- Это можно будет сделать вечером.
Я покачал головой:
- Не исключено, что вечер мы проведем совсем в другом месте.
Я ожидал вопросов, но их не последовало. Наташа, видимо, успешно
осваивалась со спецификой журналистской деятельности такого рода.
Неплохого работника я нанял. Немножко ее подучить, и...
Я ударил по тормозам. И вовремя. Отреагируй я на долю секунды
медленнее - и тупорылый "КамАЗ" нокаутировал бы наш легонький седанчик
крюком в правый бок, отшвырнув на глухой бетонный забор, тянувшийся
справа.
- Ого! - только и пробормотала Наташа. - Не слабо.
- Ты не заметила, откуда он вынырнул?
- По-моему, из того вон проезда - впереди, справа. Станешь догонять?
- Нет смысла. Он уже далеко.
- Жаль, я не заметил номер.
- Я заметила.
- Ты что же - не испугалась совсем?
- Еще как! Внутри все трясется.
- Ты молодец, - сказал я и поцеловал ее.
- Этим лучше заниматься в домашней обстановке, - заметила Наташа.
- Тонкое замечание. Ну что же - поехали.
- Думаю, сейчас они больше не станут рисковать.
- Интересно, кто это "они"?
- Если бы я знал...
Я и в самом деле не знал. Но кое-какие новые подозрения начали уже
складываться.
Ведь обещано в суре "Совет", айяте сорок четвертом: "Ты увидишь, как
их приведут туда поникшими от унижения, они будут смотреть, прикрывая
взор". Знать бы только - куда?
Глава седьмая
Как я и предполагал, больше нас в пути не тревожили, хотя наверняка
мы не избежали наблюдения. Да я и не старался скрыться, сейчас в этом не
было бы никакого смысла. По этой же причине я оставил машину рядом с
Натальиным подъездом, втеревшись в узенькое пространство между пожилым
"мерседесом" и серебристым "ЗИЛ-Эмиром", на котором, казалось, и лак еще
не успел просохнуть.
Я испытывал ощущение, что кто-то всерьез вознамерился помешать мне в
работе и сейчас никак не мог помешать моим оппонентам добиваться того, что
они поставили своей целью. Я мог только уйти в глухую защиту, которая
прикрывала бы теперь уже не только меня одного, но и Наташу, безо всякой
вины виноватую. Если бы я мог представить себе, как будет поворачиваться
дело, то, конечно же, не стал бы втягивать ее в эту игру.
Все мы умны ретроспективно, да что толку. Во всяком случае, сейчас
следовало каждый следующий шаг делать с наибольшей осторожностью.
Я окончательно убедился в этом, когда, попросив Наташу держаться за
моей спиной, знакомился с состоянием двери и ее страховки, прежде чем
вложить ключ в замок и повернуть. Оказалось, что предосторожность не была
излишней: тем, кто упорно стремился посетить Наташино жилье в наше
отсутствие, почти совсем уже удалось справиться с подстраховкой; не
