будет, разумеется, дана. Но добиваться личного приема - нет, не стану.
- Тысяча благодарностей, профессор. Итак - до завтра?
- Иншалла, - ответил он серьезно.
Мы устали и были голодны. Но все же я прежде всего решил
воспользоваться телефоном: мысли об Изе не давали мне покоя. Я решился
даже позвонить из автомата - конечно, предварительно подстраховав его. По
специальной связи по-прежнему слышались одни лишь помехи. Набрал номер.
Мне ответили:
- "Реан".
- Фауст. Необходимо вмешательство. Вплоть до временной изоляции.
Любым способом.
- Ясно. Кто?
- Картотека программного съезда.
- Номер?
- Не знаю. Фамилия: Седов и Липсис, это один человек.
Там секунду помедлили.
- Принято.
- Это - первое. Второе: рассмотрите вопрос о привлечении телевидения.
По моей информации, президент настроен весьма отрицательно. Это
проблема.
Будет доложено.
- "Вот так-то, Изя, - подумал я. - Если я и ошибаюсь насчет тебя, то
в таком деле лучше пересолю. Не взыщи. Да и сам виноват. Я же только
устраиваю тебе свидание - хотя и не совсем то, о котором ты просил..."
Ибо сказано в суре "Корова", айяте сто двадцато "Господи! Сделай это
страной безопасной и надели обитателей ее плодами".
Но еще прежде, в айяте сто восемнадцатом, говорится: "Не объемлет
завет Мой неправедных". Значит, быть посему.
Глава шестая
С утра и до самого последнего момента я сомневался, ехать ли мне на
похороны или воздержаться. Здравый смысл был против: возле кладбища или на
нем каждый человек может стать легкой добычей снайпера или подрывника, как
это уже не раз бывало. В конце концов, дело было не в моей жизни, хотя и
она представляла для меня определенную ценность. Я сейчас работал не на
себя и даже не только на редакцию "Добрососедства", и зависело от меня в
ближайшее время куда большее, чем статьи в моем журнале или даже их серия
в тех изданиях, которые сулил мне Стирлинг.
Поэтому рассудок категорически запрещал мне сделать хоть один шаг в
направлении кладбища - чтобы не стать преждевременно одним из его
постоянных обитателей. Однако нормальный человек никогда не повинуется
одному лишь разуму - так же, как не действует и исключительно под влиянием
эмоций, не считая разве что редких случаев. Иногда побеждает одно, иногда
- другое, и тогда логике приходится сдавать позиции. Ведь не она же, в
конце концов, приводит преступника на место преступления и нередко - на
похороны жертвы. Я не убивал Ольгу, но беспристрастный суд наверняка
признал бы меня невольным соучастником. Меня грызло чувство вины - перед
Ольгой, перед Натальей, перед самим собой, наконец. Может быть, оно и
тянуло меня на похороны?
Но не оно одно. Я думал и о Наталье, о том, что сегодня ей будет
тяжелее, чем когда-либо раньше в жизни. Насколько я мог судить по нашему
кратковременному знакомству, она была одиночкой по характеру; вообще таким
жить легче, чем прочим, но только не в пору душевных потрясений, когда
тянет на кого-то опереться. Конечно, у нее есть друзья, и, может быть, не
только те подозрительные "друзья", которые опекали Ольгу. Но именно на
друзей в таких обстоятельствах рассчитывать нельзя: они слишком явственно
напоминают о потере, не заживляют раны, но бередят.
Нужен кто-то почти посторонний, непривычный, нужен рыцарь на час,
который выслушает утрет тебе слезы и скорее всего бесследно исчезнет, так
что некому будет напоминать тебе о проявленной слабости...
Иными словами - ей там буду нужен я. ...Вот таким образом я играл в
прятки с самим собой, в глубине души прекрасно понимая, что вовсе не
желание приобщиться к рыцарскому ордену влечет меня на Востряковское
кладбище и не деловые соображения, которые тоже нельзя было отмести просто
так, но нечто совершенно другое: желание увидеть Наталью, побыть около
нее. Не думал, что я еще подвержен таким слабостям. Но всякому свойственно
переоценивать свои силы. И поэтому, строя в уме подобные логические и
совершенно алогичные конструкции, я успел надлежащим образом одеться, не
забыв такую важную деталь туалета, как тонкий, лег кий, но прочный
бронежилет, и, убедившись, что я полном порядке, вышел, проверил машину,
сел и, сделав контрольный круг по Дорогомиловской, Кутузовскому проспекту
и Лукоморскому (бывшему Украинскому) бульвару, взлетел на эстакаду и,
взобравшись в конце концов на третий ярус движения, магистраль СВ-ЮЗ,
выжимая всего лишь сотню, уже через полчаса, покинув трассу, уходившую
дальше к Солнцеву, снизился и в результате нескольких простых маневров
оказался близ кладбища, куда и направлялся.
Площадка перед кладбищенскими воротами была более чем наполовину
заполнена машинами, среди которых попадались и престижные. Я остановился в
стороне от других автомобилей, вылез, запер машину, в последний раз окинул
себя взглядом при помощи левого зеркальца заднего обзора. В нем отражался
мужчина в расцвете сил - без единой морщинки, с прекрасным цветом лица,
свидетельствовавшим о молодости и здоровье, с густыми светлыми волосами,
собранными на затылке в пышный хвост. Я был высок, широкоплеч - благодаря
специальному покрою пиджака и шестисантиметровым каблукам лихих ковбойских
сапожек; они причиняли немало неудобств, но я терпел. Разумеется, если как
следует приглядеться, меня можно было узнать, но в оптический прицел -
испытано не раз - никогда. И я буду сохранять свое инкогнито до тех пор,
пока сочту необходимым.
Видимо, я поторопился и приехал слишком рано: ни Натальи не было
видно, и никого другого из тех, кого я предполагал тут встретить. Я отошел
в сторонку, поближе к забору, закурил, что означало, что внутреннее
волнение не оставило меня, как я ожидал, но, напротив, даже усилилось
немного, хотя - с чего бы, если подумать? Мало ли людей приходилось мне
провожать в последний путь? Славно будет, если на мои похороны соберется
столько...
Машины подъезжали и отъезжали, возникали и исчезали люди. Хотя день
был будний, пришедших навестить могилы было немало. Весенняя грязь
подсохла лишь недавно, и теперь появилась возможность привести в порядок
места последнего упокоения. Я оглядывал публику, стараясь угадать, кто из
них имеет отношение к проводам Ольги. Пока что не удалось с уверенностью
отметить никого... Хотя нет, вот этот, только что вылезший из "субару",
был мне определенно знаком. Или нет? За столько лет люди меняются...
Батюшки, да это же Северин, до которого я так и не дозвонился.
Бизнесмен по компьютерам. Хотелось бы узнать, чем он занимается в
действительности.
Я было подумал, что стоит подойти к нему, поздороваться, но тут же
отверг эту мысль как совершенно негодную. С первого взгляда он меня не
узнает когда я назовусь - обязательно станет интересовать причиной
маскарада; но не ради же этого я так славно поработал над своей
внешностью! Присмотрим лучше за ним. Останется ли он в одиночестве или к
нему подойдет кто-нибудь?..
Подошел он сам. Не ко мне, разумеется, к группе из четырех человек,
что стояли наискось от меня в противоположном углу площадки. Их я не знал,
а увиев, принял за профсоюзников некрупного масштаба. С не знаю, почему
именно за профсоюзных функционеров, а не, скажем, чиновников из Счетной
палаты; бы наверное, в их лицах что-то такое. Должно быть ошибся в их
оценке, раз уж Северин направился к ним: сено, как известно, к коню не
ходит. Они поздоровался за руку; я следил, с кем Северин обменяется
рукопожатием в первую очередь. Тот стоял ко мне спиной крупный мужчина,
волосы с легкой проседью. Вскоре повернулся, и я смог взглянуть в его
лицо. Ого! Очень интересно. Господин полковник Батистов. Тот самый
знакомец, старый приятель, которому я звонил после того, как в меня
стреляли. Fabelhaft. Вот, значит, из какого профсоюза мужички. Если они
пришли проститься с Ольгой, то почему ей такой почет? Только ли в память
ее покойного отца? И не есть ли это те самые "друзья", которые во всем
должны были помочь и на кого она так рассчитывала? Похоже, так.
Очень хорошо. Но с этими знакомыми у меня разговор будет не сейчас, а
попозже. Пока же лучше всего - сохранить позицию независимого и
ненавязчивого наблюдателя, пользуясь тем, что их присутствие гарантирует
определенную безопасность. Правда, не мою. Однако вряд ли кто-нибудь
сейчас станет покушаться на меня в их присутствии. Трудно угадать, каким
был сейчас мой статус в службе, к коей принадлежал Батистов, но вряд ли я
там числился в друзьях-приятелях.
Да, они прибыли сюда с той же целью, что и я. Убедиться в этом стало
возможно, как только перед воротами кладбища остановилась траурная машина
- автобус, но не из бюро ритуальных услуг, а обычный, всего лишь
приспособленный для такой цели. Вся компания вместе с Севериным медленно
двинулась к автобусу. Оттуда сразу же вылезли четверо незнакомцев и следом
- Наталья. Полковник Батистов и Северин взяли ее под руки; из ворот уже
катили тележку-катафалк; вытянули из автобуса гроб, установили. Задние
дверцы автобуса закрылись; тонированные стекла не позволяли увидеть,
остался ли кто-нибудь внутри. Наталья, идя вслед за гробом, несколько раз
оглянулась; кого-то искала, но мне не поверилось, что именно меня - хотя и
очень хотелось этого. Да, мне это совсем не так представлялось. Полковник
со своей компанией испортили всю диспозицию.
Ему ведь могло прийти в голову серьезно побеседовать со мной - а
здесь, вдали от шума городского, было бы очень легко пригласить меня после
похорон проехаться с ними, а приглашать они умеют очень убедительно.
Однако я не хотел терять возможность самому распоряжаться своим
временем. Так что моя миссия утешителя сорвалась с дороги и теперь
валялась где-то под откосом.
Маленькая процессия уже вошла в ворота и теперь удалялась по главной
аллее. Я стоял и злился на весь мир. Что же, придется уезжать.
Тут мне подумалось: а почему на похоронах не присутствует Изя? Такой
старый Ольгин знакомый должен бы почтить... Если его нет - значит,
"Реанимация" сработала исправно и сейчас экс-каперанг находится уже
совершенно в другом месте и ждет, пока не возникну я - чтобы начать с ним
новый, очень душевный разговор...
Однако не зря говорится: помянешь черта - ан он тут. И не кто иной,
как мистер Липсис собственной персоной оказался выходящим из ворот. В трех
шагах за ним - каждый со своей стороны - шли два малозаметных парня, всеми
силами показывавших, что они и Липсиса не знают, да и друг друга впервые в
жизни видят. Они даже смотрели каждый в свою сторону, как повздорившие
супруги. Я отступил за ствол: Изя-то мог опознать меня и в новом облике.
Значит, "Реан" не сработал, но Игорек, похоже, что-то почувствовал; до сих
пор он передвигался по Москве без охраны, насколько я мог судить. А хотя я
мог и ошибаться, просто раньше это меня не интересовало.
По-прежнему как бы в упор не видя друг друга, все трое сели тем не
менее в одну машину, один из ребят - за руль, и укатили. Все это было
очень интересно. Они приехали и дожидались там... Не меня ли? А
убедившись, что я не появился, поехали по другим делам.
Хотя могло быть и совершенно иначе: Изя при ехал, чтобы проститься с
покойной, - увидел процессию и сразу же уехал. А что он с охраной - так
ведь и я с удовольствием ходил бы с охраной, если бы она при нынешнем моем
статусе была положена. Хотя нет, вряд ли, ведь настоящие журналисты очень
не любят, когда их свободу действий ограничивают даже из луч-щих
