зрения, то вторым скорее всего окажется кто-то из самых громогласных
проповедников единовластия, пусть и конституционного. Тут важно было,
какого направления будет придерживаться монархист: будет ли он евророссом
или азороссом, приверженцем Алексея или Александра. Потому что, по сути
дела, здесь предстояло развернуться серьезной агитации в пользу того и
другого претендента, но часовой доклад мог быть предоставлен стороннику
только одного из них. А это куда важнее десятиминутных выступлений в
прениях. Мы - я имею в виду команду, за которую играл, - заранее
постарались повлиять на оргкомитет совещания, но каким будет результат, до
последнего мгновения так и оставалось неясным.
Первым на трибуне действительно оказался Изгонов, о котором все
знали, что он оратор не слишком одаренный. Запас его аргументов не
пополнялся годами, зато повторял он их с завидным упорством, не обращая
внимания на то, насколько они соответствуют реальной обстановке. Пока он
утверждался на трибуне, откашливался и разбирался в заготовленном тексте,
оставалось только горестно вздохнуть о судьбах демократии в России. Этот
опытный аппаратный боец, к тому же жаждущий власти для себя лично, а не
для кого-то другого, просто не мог позволить никому прослыть борцом номер
раз за сохранение народовластия. Если референдум не состоится или
выскажется против монархии, то на президентских выборах сорок восьмого
года Изгонов снова выставит свою кандидатуру, а уж коли он так решил,
попасть в докладчики было для него делом техники. Тем более что, кроме
него, на это право слева мало кто и претендовал.
Докладывал он, как и следовало ожидать, достаточно уныло, боясь
оторваться от текста, в котором, похоже, ориентировался из рук вон плохо;
что и понятно - не он же писал. Однако если отстраниться от его ораторской
бездарности, традиционно обязательной для большинства российских
руководителей послеленинских времен, от протяжного "эээ...", которым он
начинал каждое третье слово, доклад представлял собой определенный
интерес. Целью его было доказать, что России не нужен ни монарх, ни
президент, а нужно великой стране коллективное руководство, реализуемое
только через сильную партию. Поскольку текст был роздан участникам
совещания и прессе заранее, я во время доклада развлекался тем, что
старался установить - сколько раз докладчик отступит от материала хоть на
одно слово. К чести Изгонова надо заметить, что он не изменил ни буквы,
если не считать многочисленных "вот", коими он приятно разнообразил свое
выступление.
Весь доклад, за исключением непродолжительной вводной, в которой на
всеобщее осмеяние выставлялись всем известные аргументы в пользу
восстановления в России наследственного правления, создания
конституционной монархии, являлся, по сути дела, достаточно детальным
изложением российской истории за последние полвека. Изложением, правда,
достаточно тенденциозным, поскольку все беды приписывались именно
единовластию, правда, в президентском варианте.
Но вскоре, однако, слушать Изгонова стало неинтересно. Он слишком
много врал, порой делал совершенно немыслимые натяжки. Развлечься можно
было разве что отдельными выкриками из зала вроде: "Нет Карлы, кроме
Марлы, и Изгонов - пророк его", а также вспыхнувшей однажды дракой -
быстро погасшей по принине несоответствия весовых категорий, в каких
выступали состязавшиеся стороны. Кроссворда под рукой, к сожалению, не
оказалось.
И я тогда начал шутки ради редактировать изгоновский текст, хотя
выкрики из зала, относившиеся либо к докладчику, либо к тому, о чем он
распространялся, и мешали этому занятию. А докладывал сей оратор в общих
чертах следующее.
Начал Изгонов аb ovo, с деценния первого: 1996 - 2005.
"Основные точки и узлы: президентские выборы-96. Вот. Их следствие:
полная неспособность укоренившейся чиновничьей системы управлять Россией.
Отсутствие единой идеи, невзирая на призыв к ее поискам. Тем более что и
тогда ее искать не надо было, она всегда существовала, ее просто пытались
задушить, замалчивали, над нею издевались, вот..."
Он имел в виду, естественно, свою партийную идею. Партия Изгонова
сейчас именовалась Федеральной, но в те времена носила еще старое
название. Но тут же кто-то из зала (мною не опознанный) выкрикнул, явно
желая вызвать докладчика на дискуссию:
"Вы бросьте насчет идеи! Она и тогда была, и называлась она -
Центробежные силы, и проявлялась ярче всего на Северном Кавказе, но быстро
проникала и укоренялась и на русских территориях: вспомните Сибирь, Урал,
Дальний Восток, хлебные области. А что вы сделали, чтобы уменьшить влияние
этих сил?"
Изгонов, однако, привычно пропустил реплику мимо ушей и от текста не
отошел:
"Бессилие власти, вернее - того, что по старой привычке еще
продолжало именовать себя властью, на деле таковой уже не являясь.
Бессилие во всем: в попытках хоть как-то обуздать реальную экономику;
ввести в пристойные рамки уголовщину и все с нею связанное; справляться со
все умнежавшимися попытками анклавов уйти в отрыв, унося с собою все, что
удастся прихватить, что плохо лежит; создать хоть сколько-нибудь
боеспособную армию - хотя бы для внутренних войн, о внешних никто всерьез
не думал - и так далее".
Тут на него накинулись - уже из другого сектора: "Да ведь эти
проблемы вас всерьез никогда не занимали, вам не до них было, потому что
Россия вновь продемонстрировала миру знакомую по старым временам картину
пауков в банке - а может, и гангстеров в банке. Слишком много для одной
страны, пусть и немаленькой, оказалось правительств: президентское,
премьерское, теневое криминальное, да еще и ваше оппозиционное в том
числе..."
В этом оппонент - на сей раз демоцентрист был прав. Только почему-то
забыл упомянуть еще и парламентское (где министерства именовались
комиссиями, но от слова, как известно, не станется), оппозиционное правое
и оппозиционное левое, то есть именно его партии (правда, сам он тогда был
еще слишком молод, чтобы участвовать в большой политике), осуществлявшие
свои действия в основном через периферию - губернаторов и прочих
градоначальников. Изгонов же снова и глазом не моргнул. Готовый текст вел
его, как надежный автопилот: - "При таком раскладе все еще остававшиеся в
стране ресурсы и силы, естественно, уходили на самосохранение
чиновничества, а самая малость, что еще оставалась, шла в свисток - в
указы и законы, которых было столько, что даже фанатику правового общества
не по силам оказалось бы выполнить хоть десятую часть продукции законо-,
указо- и приказотворчества.
Одновременно - возникновение центростремительности, в этом деценнии
еще не сделавшейся ощутимой политической силой, но уже серьезно заявившей
о себе: Северный Казахстан, Новороссия и Крым, не говоря уже о
Белоруссии". Снова из зала возмущенное: "Две эти силы, при всей своей
противоположности, весьма ощутимо раскачивали наше несчастное государство,
при вашем активном участии. Вот. Найдите мужество признаться хоть в этом!"
И опять Изгонов - как ни в чем не бывало:
"Лихорадочная избирательная кампания 2000 года и последовавший за
выборами Первый Генералитет - это отчаянная попытка обрести хоть какую-то
определенность. Конечно, если бы генералы решили опереться на
действительно прогрессивные силы общества и высоко поднять знамя
восстановления социалистического строя, у них могло бы получиться. Но они
пренебрегли таким историческим шансом..."
Тут он сфальшивил, дал большого петуха. Не в знамени тогда было дело,
а в расползании экономики. Невозможность прийти к налоговой системе,
которая была бы одновременно разумной и реализуемой, привела к полному
отсутствию денег у государства: все они перетекли в теневую, как тогда еще
говорили, или реальную, как стали называть в начале века, экономику.
Все понимали, что эмиссия равна самоубийству - но ничего иного не
оставалось. Панацеей казалась твердая рука, хотя не существовало ясного
представления о том, как эта самая рука сможет исправить положение.
Отсюда и Первый Генералитет, поддержанный, каким бы странным это ни
показалось, демократами - тогда еще не объединенными, но в критические
мгновения достаточно крепко сплотившимися. Генералитету при смирном
парламенте почти удалось избежать гиперинфляции и наладить военное
строительство. Еще более успешными оказались действия по изоляции
кавказских "горячих точек" - как от притока помощи извне, так и по
информационной блокаде - накрытие непроницаемым куполом. Изгонов обижался
на Генералитет вовсе не за это и не за пренебрежение идеями, а за
усмирение парламента, в котором до тех пор его тогдашние единомышленники
старались заправлять всем. Так бы ему и сказать. Но он боялся, что его
неправильно поймут...
"Выборы 2004: сохранение Генералитета. Напряженная борьба за
приоритет в правительстве между коммунистами и возникшим к этой
предвыборной кампании Евразийским блоком. Объединение сил, до сих пор себя
порознь не проявлявших, состоялось по инициативе либерал-демократов,
взявших на себя и всю организационную работу. В блок вошли не только
азороссы и (несколько неожиданно) многие монархисты, но и исламские партии
и движения, успевшие к тому времени организационно оформиться; их
набралось четыре. В результате - во втором генеральском правительстве
премьером оказался татарин, что воспринималось скорее как лозунг, чем как
шаг в определенном направлении. Вы понимаете, конечно, что нас,
интернационалистов, волновала здесь не проблема русского или нерусского
главы правительства. Оказалось, однако, что не принимать это во внимание
означало недооценивать проблему..."
В этом Изгонов был прав. Потому что если окинуть взглядом всю картину
мира той поры, а не одной лишь России, то окажется, что смена приоритетов
и авторитетов происходила практическими на всех других континентах.
В те годы уже явственно просматривались первые признаки серьезной
политико-экономической стагнации всесильных Штатов, чья мощь была,
несомненно, огромной - но вовсе не беспредельной. Стремление установить
контроль над всей мировой нефтью и путями ее транспортировки во многом
осталось лишь желанием; местами пришлось даже уступать, чтобы избежать
новых гражданских войн, приводивших лишь к усилению антиамериканских
настроений во всем мире. Экономика США начала давать сбои, когда так и не
удалось найти компромисса с Японией и, следовательно, всем Тихоокеанским
блоком. Это немедленно сказалось и на поведении Европы, традиционно
считавшейся покорной; однако Старый Свет пережил уже столько всего, что
неизбежно выработал в своей крови необходимые антитела - и Америка это
почувствовала. Начались лихорадочные поиски новых союзников.
Такой реальный союзник на планете был лишь один: мир ислама. Но даже
не самым дальновидным политикам в Вашингтоне было ясно, что и тогда мир
ислама вряд ли пошел бы с ними на сближение: слишком сильна была
историческая традиция противостояния. Сообразив это, власть имущие в
Штатах разыграли единственного козыря, какой имелся у них в этой игре, -
афроамериканцев, в большинстве своем исповедовавших мусульманство. Чтобы
карта сыграла, надо было демонстративно избрать президентом черного
магометанина. Но консервативные круги слишком сопротивлялись этому.
