параметров моего существования давили мне на плечи все сильнее.
Накануне, подметая двор, я занозил указательный палец - даже такая
малость испугала меня не на шутку. Мне вспомнилось, как умер поэт, уколов
палец о шип розы. Обычному человеку подобная смерть не грозит. Но я теперь
стал личностью выдающейся и драгоценной, поэтому любая мелочь могла
оказаться для меня роковой. К счастью, ранка не загноилась, и сегодня,
даже нажимая на нее, я уже почти не чувствовал боли.
Разумеется, перед походом на Пятую улицу я принял все необходимые
гигиенические предосторожности. Накануне я специально сходил в дальнюю
аптеку, где никто меня не знал, и приобрел пачку неких резиновых изделий.
Присыпанная каким-то порошком тонкая пленка имела цвет мрачный и
болезненный. Вечером я решил опробовать свое приобретение. В моей келье,
где на стене висел календарь Киотоского туристического агентства и
нарисованная красным карандашом карикатура на Будду, где лежала раскрытая
книга с дзэнскими сутрами, а на измочаленных татами валялись грязные
носки, мне явился новый символ - гладкий и серый, он напоминал зловещее
изваяние Будды, лишенное носа и глаз. Зрелище было отвратительным, я
почему-то вспомнил древний изуверский обычай, дошедший до наших времен
только в преданиях, который назывался "отсекновение беса"...
Итак, я свернул на тихую улочку, освещенную вереницей бумажных фонарей.
Здесь было больше сотни домов, построенных по единому образцу. Я
слышал, что хозяин этого квартала иногда прячет беглецов, скрывающихся от
правосудия. Говорили, у него есть специальный звонок, нажав на который, он
извещает все заведения Пятой улицы о появлении полиции.
Дома были двухэтажные, возле каждой двери чернело зарешеченное оконце.
Вытянулись ровной полосой старые черепичные крыши, влажно блестя в лунном
свете. Вход в заведение прикрывала неизменная темно-синяя штора, на
которой белой краской было написано название здешнего района "Нисидзин". В
дверях сидели хозяйки в белых передниках и, высовываясь из-за шторы,
вглядывались в прохожих.
Я не испытывал ни малейшего предвкушения удовольствия.
Казалось, что я отринут законом, отбился от людей и бреду по пустыне,
устало передвигая ноги. Желание сдавливало мне колени, я чувствовал его
уродливый горб.
"Я должен, просто обязан истратить здесь все деньги, - твердил я себе.
- Хотя бы плату за университет. Тогда у настоятеля появится отличный повод
выгнать меня вон".
Я не отдавал себе отчета в том, что в моей логике есть странное
противоречие: если я действительно так думал, это означало, что Учитель
дорог моему сердцу.
Видимо, основной наплыв посетителей начинался позже - на улице было
совсем пусто. Стук моих сандалий разносился на весь квартал. Монотонные,
зазывные голоса хозяек словно повисали в душном и влажном воздухе июньской
ночи. Я вспомнил, как вскоре после войны смотрел с вершины горы Фудосан на
город, и подумал, что в том море огней таился и этот квартал.
Ноги вели меня к месту, где скрывалась Уико. Возле перекрестка я увидел
вывеску с надписью "Водопад" и, не задумываясь, откинул синюю штору. Я
оказался в небольшой комнате, пол которой был выложен плиткой. Сбоку со
скучающим видом, словно дожидаясь поезда, сидели три женщины. У одной,
одетой в кимоно, шея была обмотана бинтом. Остальные две были в
европейском платье. Та, что с краю, спустив чулок, лениво почесывала
лодыжку. Уико здесь не было. Это меня успокоило.
Женщина, чесавшая ногу, услышав мои шаги, подняла голову, будто собака,
которую окликнул хозяин. У нее было круглое, немного припухшее лицо,
наивно, как на детском рисунке, раскрашенное белым и красным. Она смотрела
на меня как-то очень доброжелательно - другого слова я не подберу. Как
будто мы на секунду встретились взглядами где-нибудь на людном перекрестке
и сейчас навсегда разойдемся. Эти глаза отказывались видеть желание,
приведшее меня сюда.
Раз Уико здесь не было, меня устраивала любая из женщин.
Суеверное чувство говорило мне, что, если я стану выбирать или ждать
чего-то необыкновенного, меня вновь ждет неудача.
Проститутка лишена права выбирать себе клиента, так пусть и я буду в
том же положении. Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы в происходящем
присутствовала хоть малая доля красоты - страшной силы, лишающей человека
воли.
- Кто из девочек вам больше нравится? - спросила хозяйка.
Я ткнул пальцем в ту, что чесала ногу. Наверное, ее укусил комар, их
тут было полно. Благодаря этому укусу между мной и женщиной возникла
невидимая связь. Маленькая боль дала проститутке право стать в будущем
важным свидетелем...
Она встала, подошла ко мне, растянула рот в улыбке и дотронулась до
рукава моего свитера.
Поднимаясь по темной лестнице на второй этаж, я думал об Уико.
Как же она может отсутствовать в такую минуту моей жизни? Раз Уико
здесь нет сейчас, значит, я уже никогда и нигде не смогу ее найти. Она
покинула этот мир - просто и обыденно, словно отправилась помыться в баню
за углом.
Даже когда Уико была еще жива, мне казалось, что она свободно переходит
из одного мира в другой и обратно. В ту трагическую ночь она то отвергала
все окружающее, то вновь сливалась с ним воедино.
Возможно, и смерть явилась для нее лишь временным превращением.
Лужица крови на полу галереи храма Конго была, наверное, столь же
эфемерна, как пятнышко пыльцы, остающееся после бабочки, которая
заночевала на вашем подоконнике. Утром вы отворили окно - и бабочка
упорхнула.
Посередине второго этажа находилась открытая терраса, окруженная
старинной резной балюстрадой. Между перилами были протянуты веревки, на
которых сушились красные нижние юбки, трусики, ночные рубашки. В темноте
развешенное нижнее белье было похоже на человеческие силуэты.
Из какой-то комнаты доносился поющий женский голос. Он был ровен и
мелодичен. Иногда, отчаянно фальшивя, песню подхватывал мужчина. Внезапно
пение оборвалось, недолгое молчание - и взрыв пронзительного женского
хохота.
- Ох уж эта Акико, - сказала хозяйке моя избранница.
- Вечно одна и та же история. - Хозяйка недовольно повернулась к
заливистому смеху квадратной спиной.
Меня провели в крошечную убогую комнатку. В углу стояла тумбочка, на
которой красовались две статуэтки: пузатый бог изобилия Хотэй и кошка,
призывно манящая лапой. На стене висел календарь и длинный перечень
правил. Свет давала тусклая лампочка.
Через открытое окно с улицы были слышны шаги искателей ночных
удовольствий. Хозяйка спросила, на ночь я или на время. Если на время, то
это стоит четыреста иен. Я попросил принести сакэ и закуски.
Хозяйка ушла, но проститутка не сделала ни шага в мою сторону.
Она подошла ко мне лишь после того, как принесли сакэ. Я увидел у нее
на верхней губе красное пятнышко. Наверное, расчесала еще один укус,
предположил я. А может быть, просто смазалась помада.
Не стоит удивляться, что в столь ответственный момент своей жизни я так
дотошно разглядывал любую мелочь. Во всем, что меня окружало, я пытался
усмотреть доказательство грядущих наслаждений. Я словно изучал гравюру -
малейшие детали на ней были аккуратно пропечатаны, но все они находились
на одинаковом от меня расстоянии, изображение оставалось плоским.
- По-моему, я тебя уже видела, - сказала женщина, сообщив, что ее зовут
Марико.
- Нет, я раньше тут не был.
- Тебе видней. Вишь, как руки-то трясутся. Я заметил, что мои пальцы,
держащие чашку с сакэ, действительно дрожат.
Хозяйка, разливавшая сакэ, усмехнулась:
- Если он не врет, считай, Марико, тебе сегодня повезло.
- Это мы скоро увидим, - небрежно обронила Марико, но в ее тоне не было
и тени чувственности. Ее душа, как мне казалось, держалась в стороне от
тела, словно ребенок, тихо играющий сам по себе вдали от шумной детворы.
Марико была одета в бледно-зеленую блузку и желтую юбку. Ногти сияли
красным лаком, но только на больших пальцах - наверное, она взяла лак на
пробу у кого-нибудь из подруг.
Наконец мы перешли из комнатки в спальню. Марико наступила одной ногой
на постель, расстеленную поверх татами, и дернула за шнур торшера. Яркими
красками вспыхнуло пестрое покрывало из набивного шелка. Спальня была
обставлена куда лучше, чем "гостиная", в стене имелась даже токонома, где
стояли дорогие французские куклы.
Я неуклюже разделся. Марико привычным жестом накинула на плечи розовый
халатик и сняла под ним платье. У изголовья стоял кувшин с водой, и я
жадно припал к нему. Услышав бульканье, Марико, не оборачиваясь,
засмеялась:
- Ишь, водохлеб какой!
Когда мы уже лежали в постели лицом к лицу, она легонько тронула меня
кончиком пальца за нос и, улыбаясь, спросила:
- Ты что, правда в первый раз?
Торшер едва освещал темную спальню, но это не мешало мне смотреть во
все глаза. Для меня наблюдение - лучшее доказательство того, что я живу.
Но сегодня я в первый раз видел так близко от себя глаза другого человека.
Законы перспективы, управлявшие моим видением, нарушились. Посторонний
человек безо всякой робости вторгался в мой мир, я чувствовал тепло чужого
тела, вдыхал аромат дешевых духов; вскоре это нашествие поглотило меня
всего, без остатка. Впервые прямо у меня на глазах мир другого человека
сливался с моим.
Для этой женщины я был просто безымянным представителем породы мужчин.
Я и помыслить не мог, что меня можно воспринимать таким образом. Сначала я
снял одежду, но следом меня лишили и всех последующих, покровов -
заикания, непривлекательности, бедности.
Это, безусловно, было приятно, но я никак не мог поверить, что такие
чудесные вещи происходят со мной. Физическое наслаждение существовало
где-то вне меня. Потом оно оборвалось. Я тут же отодвинулся от женщины и
лег подбородком на подушку. Обритая голова мерзла, и я слегка похлопал по
ней ладонью. Вдруг нахлынуло чувство заброшенности, но плакать не хотелось.
Потом, когда мы отдыхали, лежа в постели, Марико рассказывала мне о
себе. Кажется, она была родом из Нагоя. Я слушал вполуха, а сам думал о
Золотом Храме. Но мои мысли о нем были сегодня рассеянными и абстрактными,
они утратили страстность и глубину.
- Приходи еще, - сказала Марико. Я подумал, что она, наверное, на
несколько лет меня старше. Ее потная грудь бьыа перед самыми моими
глазами. Настоящая плоть, и не собирающаяся оборачиваться Золотым Храмом.
Я робко дотронулся до нее пальцами.
- Что, никогда раньше не видал?
Марико приподнялась и, опустив голову, слегка тронула одну из грудей,
словно приласкала маленького зверька. Плоть нежно заколыхалась, и я вдруг
почему-то вспомнил закат в Майдзурской бухте. Переменчивость уходящего за
горизонт солнца и переменчивость колеблющейся плоти странным образом
слились в моем восприятии. На душе у меня стало спокойно, когда я подумал,
что, подобно заходящему солнцу, которое непременно скроется в пене
вечерних облаков, эта грудь вскоре исчезнет с моих глаз, погребенная в
темной могиле ночи.
* * *
На следующий день я снова пришел в "Водопад" к Марико. И дело было не
только в том, что денег оставалось еще предостаточно.
Первый опыт физической любви оказался настолько убогим по сравнению с
рисовавшимися мне райскими картинами, что я просто обязан был попробовать
еще раз, чтобы хоть немного приблизиться к образу, который существовал в
моем воображении. Такова уж моя натура: все действия, совершаемые мной в
реальной жизни, становятся лишь верным, но жалким подобием фантазий.
Впрочем, фантазии - не то слово, я имею в виду внутреннюю память, питаемую
источниками моей души. Меня всегда преследовало чувство, что любые
события, происходящие со мной, уже случались прежде, причем были куда ярче
и значительней. То же самое я ощущал и сейчас: мне казалось, что где-то
когда-то - только теперь уже не вспомнить где и когда (может быть, с
Уико?) - я испытал несравненно более жгучее чувственное наслаждение. Оно
стало первоисточником всех моих удовольствий, и с тех пор реальные радости
