большим оно ни было, не может считаться достойным вознаграждением за те
бесценные выгоды, которые общество получает благодаря его самоотречению
Общество обязано не просто платить ему, но предоставлять содержание в
соответствии с его рангом в должностной иерархии. Было бы неправильно называть
это содержание жалованьем <см. P. Laband, Das Staatsrecht des Deutschen
Reiches, 5-ed., Tubingen, 1911, s. 500>. Только либералы, находящиеся во
власти торгашеских предрассудков и заблуждений, пользуются таким неправильным
термином. Если бы Beamtengehalt (жалованье гражданского служащего) являлось
настоящим жалованьем, было бы только справедливо и естественно обеспечить
человеку, занимающему самую скромную должность, больший доход, чем кому бы то
ни было за пределами должностной иерархии. Каждый государственный чиновник
является, в служебное время, доверенным лицом суверенного и непогрешимого
государства. Его свидетельство в суде значит больше, чем показания обычного
человека. Все это было полнейшей чепухой. Во всех странах большинство людей
поступало на службу в государственные учреждения, потому что оклады и пенсии
там были выше, чем в других сферах занятости. Они ничем не жертвовали, служа
государству. Государственная служба была самой выгодной работой, которую они
могли найти.
В Европе преимущества государственной службы, сводились не только к уровню
жалованья и пенсий; многих, и не самых лучших, претендентов привлекала
легкость работы и обеспеченность существования. Как правило, работа в
государственных учреждениях требовала от человека меньше усилий, чем работа в
деловых фирмах. Кроме того, место было пожизненным. Служащего могли уволить
только после судебного разбирательства, которое признало бы его виновным в
позорном пренебрежении своими обязанностями. В Германии, России и Франции
каждый год многие тысячи мальчиков, чей жизненный путь был с самого начала
полностью определен, поступали в низший класс школ системы среднего
образования. Потом им выдадут аттестаты, они получат должности в одном из
многочисленных департаментов, прослужат тридцать или сорок лет и уйдут на
пенсию. Жизнь не готовила им никаких сюрпризов и сенсаций, все было просто и
известно заранее.
Различие в социальной престижности государственной службы в континентальной
Европе и Америке можно проиллюстрировать следующим примером. В Европе
социальная и политическая дискриминация какого-либо меньшинства принимала
форму запрещения таким людям занимать любые должности в государственных
учреждениях, какими бы скромными и низкооплачиваемыми они ни были. В Германии,
Австро-Венгерской империи и многих других странах все эти низшие должности, не
требовавшие особых способностей или подготовки, -- такие как должности
служителей, швейцаров, глашатаев, посыльных, судебных приставов, курьеров,
сторожей -- были официально зарезервированы за бывшими солдатами, которые
добровольно отдали действительной военной службе больше лет, чем обязывал
закон. Эти должности считались весьма ценной наградой для бывших сержантов и
унтер-офицеров. В глазах людей, получить место служителя в каком-либо
учреждении было большой привилегией. Если бы в Германии существовал класс с
социальным статусом американских негров, такие люди никогда бы не посмели
претендовать на подобные должности. Они знали бы, что эти притязания для них
совершенно непомерны.
Бюрократ как избиратель
БЮРОКРАТ не только наемный работник государства. При демократической
конституции он в то же время является и избирателем и в этом качестве --
частью суверена, то есть своего нанимателя. Он находится в своеобразном
положении: он одновременно и наниматель, и наемный работник. И его денежные
интересы, как наемного работника, заметно превышают его интересы, как
нанимателя, поскольку он получает из общественных фондов гораздо больше, чем
вносит в них.
Это двойственное отношение приобретает все большее значение по мере того, как
растет количество людей, находящихся на государственной службе. Бюрократ как
избиратель больше обеспокоен получением прибавки к жалованью, чем сохранением
сбалансированного бюджета. Его основная забота -- раздуть ведомость на
заработную плату.
На политическую структуру Германии и Франции, в последние годы,
предшествовавшие падению их демократических конституций, существенное влияние
оказывало то, что для значительной части электората источником доходов было
государство. [Принятая в июле 1919 г. так называемая Веймарская германская
конституция с приходом к власти нацистов в 1933 г. формально не была отменена,
но фактически потеряла всякое значение. Демократическая Конституция Франции
перестала действовать на неоккупированной немцами территории страны в июле
1940 г., когда к власти пришло профашистское правительство А. Ф. Петена.] Это
были не только многочисленные государственные служащие и люди, занятые в
национализированных отраслях промышленности (таких, как железные дороги,
почта, телеграф и телефон), но и получатели пособий по безработице и
социальному обеспечению, а также фермеры и некоторые другие группы, прямо или
косвенно субсидировавшиеся государством. Их главной заботой было получить как
можно больше денег из государственных средств. Их не волновали такие
"идеальные" вопросы, как свобода, справедливость, верховенство закона,
безупречное правительство. Они требовали больше денег, и все. Ни один кандидат
в парламент, законодательное собрание провинции или городской совет не мог
позволить себе пойти наперекор стремлению государственных служащих получить
прибавку к жалованью. Различные политические партии старались превзойти друг
друга в щедрости.
В XIX веке парламенты настойчиво стремились максимально ограничивать расходы.
Но вот бережливость начала вызывать всеобщее презрение. Ничем не ограниченное
расходование средств стали считать мудрой политикой. И правящая партия, и
оппозиция стремились завоевать популярность своей щедростью. Создание новых
учреждений с новыми служащими называли "позитивной" политикой, а любую попытку
предотвратить разбазаривание государственных средств пренебрежительно
именовали "негативизмом".
Представительная демократия не может существовать, если значительная часть
избирателей получает плату от государства. Если члены парламента считают себя
уже не доверенными лицами налогоплательщиков, а представителями тех, кто
получает жалованье, заработную плату, субсидии, пособия по безработице и
другие доходы от государственного казначейства, демократии приходит конец.
Это одно из противоречий, заложенных в современных конституционных проблемах.
Оно заставило многих людей разувериться в будущем демократии. Поскольку они
убедились в том, что тенденция к усилению государственного вмешательства в
бизнес, росту числа учреждений и служащих, увеличению количества пособий и
субсидий неизбежна, они не могли не потерять веру в правление, осуществляемое
народом.
Бюрократизация сознания
СОВРЕМЕННАЯ тенденция к всемогуществу государства и тоталитаризму была бы
подавлена в зародыше, если бы ее сторонникам не удалось внушить свои принципы
молодежи и воспрепятствовать ее знакомству с положениями экономической науки.
Экономическая наука -- это теоретическая дисциплина, и, как таковая, она не
говорит человеку, каким ценностям ему следует отдавать предпочтение и к каким
целям он должен стремиться. Она не устанавливает конечных целей. Это задача не
думающего, а действующего человека. Наука -- продукт мысли, действие --
продукт воли. В этом смысле мы можем сказать, что экономика, как наука,
нейтральна по отношению к конечным целям человеческих усилий.
Но все обстоит по-другому в отношении средств, применяемых для достижения
социальных целей. Здесь экономическая теория является единственным надежным
ориентиром для действий. Если люди хотят добиться успеха в достижении каких бы
то ни было социальных целей, они должны приспосабливать свое поведение к
результатам экономических исследований.
Примечательным явлением интеллектуальной истории последнего столетия стали
нападки на экономическую теорию. Адвокаты всемогущего государства не вступают
в дискуссии по соответствующим вопросам. Они называют экономистов обидными
именами, бросают тень подозрения на их мотивы, высмеивают их и призывают
проклятия на их головы.
Исследование этого явления не входит, однако, в задачи нашей книги. Мы должны
ограничиться описанием той роли, которую бюрократия сыграла при таком развитии
событий.
В большинстве стран континентальной Европы университеты находятся в
собственности и под управлением государства. Они подчинены контролю со стороны
Министерства образования так же, как полицейский участок подчинен контролю
руководителя полицейского департамента. Преподаватели -- такие же
государственные служащие, как полицейские и таможенники. Либерализм XIX века
пытался ограничить право Министерства образования покушаться на свободу
университетских профессоров преподавать то, что они считают истинным и
правильным. Но поскольку профессоров назначало государство, оно назначало
только надежных и верных людей, то есть людей, разделявших точку зрения
правительства и готовых изничтожать экономическую науку и излагать доктрину
всемогущего государства.
Как во всех других областях бюрократизации, Германия XIX века далеко опередила
все страны и в этом вопросе. Вряд ли что-либо может лучше охарактеризовать дух
немецких университетов, чем отрывок из торжественной речи, которую физиолог
Эмиль Дюбуа-Реймон произнес в 1870 году в своем двойном качестве ректора
Берлинского университета и президента Прусской Академии наук: "Мы, Берлинский
университет, который расположен напротив королевского дворца, самим актом
нашего основания являемся интеллектуальными телохранителями дома
Гогенцоллернов". [Дюбуа-Реймон Эмиль Генрих (1818--1896) -- видный немецкий
естествоиспытатель, один из основоположников электрофизиологии, швейцарец по
происхождению.] Сама мысль, что такой верный сторонник короля может
исповедовать взгляды, противоположные убеждениям правительства -- его
работодателя, непостижима для прусского разума. Отстаивать теорию о том, что
существуют такие вещи, как экономические законы, считалось чем-то вроде бунта.
Ведь если существуют экономические законы, государство нельзя считать
всемогущим: его политика может оказаться успешной только, если она будет
учитывать действие этих законов. Поэтому главной заботой немецких профессоров
было опровержение скандальной ереси, утверждавшей, что в экономических
явлениях существует повторяемость. [Л. Мизес имеет в виду сложившуюся в
середине XIX в. в Германии так называемую историческую школу в политической
экономии. Ее видные представители В. Рошер, Б. Гильдебранд, К. Книс и др.
отрицали самую возможность общей экономической теории, поскольку каждая страна
развивается своим особым путем и каких-либо единых закономерностей
экономической жизни вообще нет. Эти идеи в несколько модернизированном виде
пропагандировались затем и новой (молодой) исторической школой (Г. Шмоллер, А.
Брентано, К. Бюхер и др.), господствовавшей в германской экономической науке
до 30-х годов нашего столетия.] Преподавание экономической теории было предано
анафеме, а на ее место были поставлены wirtschaftliche Staatswissenschaften
(экономические аспекты политической науки). Единственное, что требовалось от
университетского преподавателя общественных наук, -- это поносить рыночную
систему и энергично поддерживать государственный контроль. При кайзере
радикальных марксистов, открыто призывавших к революционному восстанию и
насильственному свержению правительства, не назначали на штатные профессорские
должности. Веймарская республика практически уничтожила такую дискриминацию.
[Германию периода 1919--1933 гг. принято именовать Веймарской республикой,
поскольку ее конституция была принята заседавшим в г. Веймаре Германским
Национальным собранием.]
Экономическая наука изучает всю систему социального взаимодействия с учетом
