Так продолжалось битых два часа, а иногда и того более. Лежа поодаль, в
темном углу, я поневоле таращил на них глаза, хотя зрелище это только тоску
наводило. Мерцающие лучи светильника армор лишь выделяли контуры их лиц, не
рассеивая обступившей темноты. Я то задремывал, то вдруг пробуждался под
заунывное пение - передо мной сидели в кружок какие-то удивительные люди,
голые татуированные тела их едва проступали во мгле, бритые черепа
покачивались под тихий вой и размеренный стук деревяшек, и тогда мне
казалось, что здесь творятся злые чары и произносятся жуткие заклинания.
Каковы смысл и цель такого занятия, было ли то просто развлечение или
же религиозный обряд, своего рода семейная молитва, я выяснить не сумел.
Звуки, издаваемые певцами, не поддаются описанию. Если бы я сам при
этом не присутствовал, то никогда бы не поверил, что человеческие голоса
способны звучать столь странно.
Считают, что речь дикарей вообще гортанна. Это, однако, далеко не
всегда так и всего менее справедливо в отношении жителей Полинезийского
архипелага. Плавная напевность, с какой тайпийские девушки произносят самые
обыденные слова, мелодично растягивая последний слог каждой фразы и губами
образуя звуки, чирикая, словно пташки, очень приятна на слух.
Речь мужчин не столь музыкальна; когда тема разговора их особенно
волнует, с ними случаются настоящие припадки словоизвержения и самые корявые
неуклюжие звуки сыплются тогда у них изо рта со скоростью поистине
изумительной.
Хотя островитяне большие мастера таких унылых песнопений, искусство
петь, как это понимают другие народы, им неизвестно.
Никогда не забуду, как я впервые запел в присутствии его величества
Мехеви. На ум мне пришел куплет из "Баварца-метельщика", и я рявкнул его во
все горло. Король и весь его двор посмотрели на меня с изумлением, словно я
выказал сверхъестественную способность, которой их небеса не наделили.
Король одобрил стихи, а припев его просто восхитил. По его желанию я пропел
куплет еще и еще раз, и было безумно смешно, когда он пытался усвоить слова
и мотив. Венценосный дикарь, видимо, думал, что, если сощурить и сморщить
лицо так, чтобы остался один нос, это поможет ему добиться успеха. Однако
гримасы все же не помогли, пришлось ему смириться в конце концов и утешиться
тем, чтобы пятьдесят раз подряд прослушать полюбившуюся песню в моем
исполнении.
До этого открытия, честь которого принадлежит Мехеви, я совершенно не
подозревал, что во мне есть что-то от соловья. Но тут я был пожалован
званием придворного менестреля, в каковом качестве и выступал затем
бессчетное множество раз.
Других музыкальных инструментов, кроме барабанов и деревянных .палочек,
в долине Тайпи не знают, если не считать того, что ближе всего можно было бы
обозначить как носовую флейту. Это ярко-красная тростниковая трубка, чуть
длиннее обычной свирели, с четырьми или пятью клапанами и с большим
отверстием у конца, которое приставляют к левой ноздре. Правую ноздрю
зажимают особым движением, сводя лицевые мускулы, дыхание направляется в
трубку, и производят нежный, мелодичный звук, переменчивый оттого, что
пальцами наугад перебирают клапаны. Игра на этом инструменте - любимое
занятие женщин, и Файавэй достигла в нем замечательного мастерства. Каким
неуклюжим ни кажется этот способ музицирования, в нежных ручках Файавэй
носовая флейта выглядит необыкновенно изящно. Право, даже девица, терзающая
гитару, которая подвешена у нее на шее с помощью добрых двух ярдов голубой
ленты, выглядит не так прелестно.
Я развлекал моего царственного друга Мехеви и его жизнерадостных
подданных не только пением. Ничто на свете не доставляло им такого
удовольствия, как разыгрываемый мною в одиночку боксерский поединок.
Поскольку ни один из туземцев не соглашался стоять, как настоящий мужчина, и
терпеть, чтобы я колошматил его себе на радость и королю на потеху, я
принужден был сражаться с воображаемым противником, которого неизменно и
побеждал моими превосходящими силами и замечательной сноровкой. Случалось,
что побитая тень в своем позорном отступлении слишком приближалась к кучке
зрителей, тогда я бросался прямо в их гущу, нанося удары направо и налево, и
бедные дикари разбегались в разные стороны, к великой радости короля Мехеви,
старейшин, да и их самих.
Благородное искусство самозащиты здесь считали исключительным даром
белого человека; эти дикари, я уверен, воображали, что солдаты европейских
армий выходят на войну вооруженные только жилистыми кулаками и доблестными
сердцами и, развернув строй, начинают по приказу высшего командования что
есть силы тузить друг друга.
Однажды, когда мы с Кори-Кори пришли на речку купаться, я увидел
посреди реки сидящую на камне женщину - она с живейшим интересом наблюдала
за чем-то, что плескалось рядом в воде и что я поначалу принял за какую-то
крупную разновидность лягушки. Заинтересованный, я побрел туда, где она
сидела. Каково же было мое изумление, когда я увидел младенца в возрасте не
более нескольких дней, который бултыхался в воде с таким довольным видом,
будто только что всплыл со дна, где вывелся из какой-нибудь икринки. По
временам восхищенная родительница протягивала к малютке руки, и крохотное
тельце, плеснувши по воде, оказывалось прижатым к материнской груди. Потом
младенец снова пускался в речку, и так - многократно - всякий раз оставаясь
в воде не более минуты. Случалось, он строил недовольные гримасы, глотнув
речной водицы, или кашлял и захлебывался. Тогда мамаша подхватывала его и
способом, описывать который едва ли уместно, заставляла извергнуть
проглоченную жидкость. С тех пор у меня на глазах эта женщина больше месяца
подряд каждый божий день приносила на речку своего ребенка по утренней
прохладе и ближе к вечеру и устраивала ему такие ванны. Ничего
удивительного, что жители Южных морей - настоящие амфибии, если их спускают
на воду, как только они появляются на свет. Я убежден, что плавать для
человека так же естественно, как и для утки. А между тем сколько здоровых,
крепких людей в цивилизованных странах тонут, точно слепые котята, при самых
пустячных происшествиях!
Густые длинные блестящие волосы тайпийских красавиц неизменно вызывали
мое восхищение. Хорошие волосы - отрада и гордость каждой женщины.
Скручивают ли их вопреки недвусмысленной воле Провидения на макушке,
укладывая в бухту, словно канат на палубе; оттягивают ли за уши и свешивают
сзади наподобие бахромы на портьерах; или же позволяют им литься на плечи
естественными локонами - все равно они остаются гордостью своей
обладательницы и венцом ее туалета.
Девушки в долине Тайпи посвящают много времени уходу за своими
роскошными локонами. После купания, то есть иногда по пять-шесть раз на дню,
волосы тщательно просушивают, а если купание происходило в море, сначала
прополаскивают пресной водой и смазывают пахучим маслом, изготовляемым из
кокосов. Масло это добывается в больших количествах очень простым способом.
Большой деревянный сосуд с отверстиями в дне наполняют размельченной
белой мякотью спелых кокосов и оставляют на солнце. Под действием солнечных
лучей выделяется маслянистая жидкость и капля за каплей стекает сквозь
отверстия в большую тыквенную миску, подставленную снизу. Когда набирается
достаточное количество масла, его очищают, а затем разливают в круглые
скорлупки ореха му, из которого для этого специально выдалбливают нутро.
Скорлупки затем герметически запечатывают клейкой смолой, и скоро душистые
стенки зеленого флакона сообщают маслу чудесный запах. Через несколько
недель скорлупа снаружи становится сухой и твердой и приобретает красивый
красный цвет; когда же ее вскрывают, она оказывается на две трети заполнена
густой светло-желтой жидкостью, источающей сладчайший аромат. Такой душистый
пунцовый шарик достоин занять место на туалетном столике любой королевы. А
действенность его как средства для ухода за волосами не подлежит сомнению:
его содержимое придает волосам блеск и шелковистость.
32
Со времени моего знакомства с татуировальных дел мастером Карки жизнь
моя сделалась сплошным мучением. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь из
тайпийцев не докучал мне разговорами о татуировке. Их приставания с ума меня
сводили, я чувствовал, что, в сущности говоря, они могут сделать со мной
все, что захотят, учинить надо мною любое безобразие, какое взбредет им на
ум. Впрочем, пока что они обращались со мною по-прежнему очень хорошо.
Файавэй была так же очаровательна; Кори-Кори так же предан; король Мехеви
так же милостив и добр, как и до сих пор. Но я уже прожил в их долине, по
моим подсчетам, около трех месяцев, хорошо усвоил границы, в которых был
свободен разгуливать, и начинал по-настоящему осознавать всю горечь плена.
Мне не с кем было поговорить по душам, некому открыть свои мысли. Тысячу раз
я думал о том, насколько проще жилось бы мне здесь, будь Тоби, как и прежде,
со мною. Но я остался в полном одиночестве, и сознание этого угнетало меня.
И все-таки, как ни горько было у меня на душе, я крепился и старался
казаться как можно более веселым и довольным, отлично понимая, что,
обнаруживая беспокойство и желание бежать отсюда, я могу тем самым только
все испортить. А тут еще болезненный недуг, от которого я так страдал в
первое время пребывания в долине, совсем уж было исчезнувший, возвратился
опять и стал мучить меня с прежней силой. Это меня особенно угнетало; вновь
начавшиеся боли свидетельствовали о том, что без основательного лечения
никакой надежды исцелиться у меня нет. И когда я представлял себе, что вот
за этими обступившими меня горами находится мое исцеление, но хоть до него
рукой подать, а для меня оно недостижимо, терзания мои были жестоки.
Естественно, что в таком состоянии души всякое проявление дикарской
природы моих пленителей лишь усугубляло снедавшие меня ужасные предчувствия.
Одно происшествие, случившееся как раз в это время, особенно болезненно на
меня подействовало.
Я уже упоминал выше, что в доме Мархейо со стропила свисали какие-то
пакеты, завернутые в куски тапы. Многие из них не раз у меня на глазах
снимали и разворачивали, и содержимое их было мне хорошо известно. Но было
там три свертка, висевшие прямо над тем местом, где я спал, которые
необыкновенным своим видом давно возбуждали мое любопытство. Я несколько раз
просил Кори-Кори показать мне, что в них находится, но мой верный
телохранитель, с готовностью выполнявший все мои желания, в этом мне
решительно отказывал.
Однажды я раньше обычного возвратился из дома Тай. Меня не ждали, и
приход мой вызвал явное замешательство. Все домочадцы Мархейо сидели в
кружок на циновках, и по веревкам, тянущимся с потолка, я сразу понял, что
производился осмотр тех самых загадочных свертков. Откровенная их тревога
породила во мне предчувствие недоброго, а также непреодолимое желание
проникнуть в тайны, столь ревностно от меня оберегаемые. Напрасно Мархейо и
Кори-Кори старались меня удержать - я прорвался в середину круга и успел
заметить три человеческие головы, прежде чем испуганные туземцы успели
накрыть их куском тапы, в который они все это время были завернуты.
Одну из голов я хорошо разглядел. Она была совершенно нетронута
разложением, очевидно подвергнутая каким-то коптильным процессам, сделавшим
из нее твердую, высохшую мумию. Две длинные пряди волос были свернуты на
