каким они воспринимали все, что происходило. У них, по-моему, никогда не
бывало разногласий. Все рассуждали и поступали одинаково. Если бы у них
организовали дискуссионный клуб, больше одного вечера он бы не
просуществовал - не нашлось бы о чем дискутировать; а вздумай они созвать
всенародный сход для обсуждения судеб отечества, это было бы самое короткое
заседание в мире. Единодушие было у них во всем - всякое дело делалось при
всеобщем согласии и дружеском участии. Приведу пример.
Однажды мы с Кори-Кори, возвращаясь из дома Тай, шли через поляну в
роще. Мой верный провожатый объяснил мне, что на этой полянке вечером
начнется строительство бамбукового жилища. И действительно, не менее ста
человек были заняты подготовкой к началу работ - сносили на место
строительные материалы: один шел, держа в руках две-три палки, которые
пойдут на стены, другой тащил длинный прут хибискуса с нанизанными на него
пальмовыми листьями для кровли. Не было человека, который не принял бы
участия в работе, и к закату совместными, крайне малыми, почти неощутимыми
усилиями все было сделано. Строившие хижину островитяне напомнили мне
колонию бобров. Хотя, конечно, они были отнюдь не так серьезны и молчаливы,
как эти удивительные животные, и трудились далеко не так усердно. Признаться
по чести, они работали с явной ленцой, не утруждая себя, но поднимали такой
веселый и дружный шум и делали все сообща, с такой готовностью подчиняясь
братскому требованию взаимопомощи, что, право, приятно было на них смотреть.
В работе не участвовала ни одна женщина, и вообще, если степень
уважения к прекрасному полу служит, как утверждают философы, верным мерилом
просвещенности, смело могу сказать, что изысканнее общества, чем в долине
Тайпи, не найти на всем белом свете. Не считая религиозных запретов табу,
женщины у тайпийцев пользуются всеми мыслимыми привилегиями. Нигде в мире за
ними так не ухаживают, нигде так высоко не ценят в них дарительниц высшего
блаженства; и нигде в мире они так ясно не сознают свою силу. Не в пример
многим грубым племенам, у которых женщина выполняет всю работу, в то время
как ее не слишком-то галантный муж и господин погрязает в полной праздности,
в долине Тайпи прекрасный пол освобожден от труда, если можно назвать трудом
деятельность, не выгоняющую даже в этом тропическом климате ни капли пота на
лоб человека. Легкие домашние заботы, а также изготовление тапы, плетение
циновок и полировка кокосовых чаш - вот и все, что выпало на долю тайпийской
женщины. Но даже и эти дела скорее напоминали изящное рукоделие, какому
предаются в часы утреннего досуга наши светские дамы. И тем не менее, как ни
легко и успокоительно такое дамское занятие, юные кокетки и ветреницы ему не
часто предавались. По правде говоря, эти упрямые и резвые молодые негодницы
совершенно не склонны к какой-либо полезной деятельности. Как и полагается
избалованным красавицам, они носились по рощам и лесам, купались в речке,
танцевали, кокетничали, дурачились и озорничали - и вообще, проводили дни в
веселом хороводе беспечного, бездумного счастья.
За все время, что я пробыл на острове, я не наблюдал ни единой ссоры,
ничего даже отдаленно напоминающего пререкание. Казалось, туземцы живут
одной большой семьей, в которой всех объединяет глубокая братская
привязанность. Особой любви к кровным родичам я там не заметил - она как бы
растворялась в общей любви всех ко всем; там, где все относились друг к
другу как братья и сестры, было трудно определить, кто же в самом деле кому
брат или сестра по крови.
Пожалуйста, не думайте, что в этом описании что-либо преувеличено.
Ничуть. И не говорите, что враждебность племени тайпи к иноземцам и веками
тянувшиеся войны с соседями по ту сторону гор противоречат нарисованной мною
картине. Право же, нет, эти кажущиеся неувязки легко увязать. От отца к сыну
передаваемые рассказы о злодействах и несправедливостях, равно как и
события, совершающиеся у них на глазах, научили этих людей смотреть на
белого человека с ужасом и отвращением. Один только кровавый набег Портера
дал им для этого более чем вдоволь оснований; и я лично вполне понимаю
тайпийского воина, который оберегает с копьем в руках все доступы в родную
долину и, стоя на морском берегу спиной к своему зеленому дому, не
подпускает непрошеных заморских гостей.
О причинах, породивших вражду племени тайпи к соседственным ему
племенам, я не могу говорить столь же определенно. Не стану утверждать, что
агрессоры - не они, а их враги, не стану и приукрашивать их неблаговидные
действия. Но ведь если злые наши страсти должны иметь выход, гораздо лучше
срывать зло на чужих и посторонних, чем на близких, среди которых мы живем.
В просвещенных странах гражданские распри, как и домашние неурядицы, нередко
сопутствуют даже кровопролитнейшим из войн. Насколько же лучше поступают
островитяне, которые из этих трех грехов виновны лишь в третьем, наименее
отвратительном!
У читателя в ближайшем будущем появятся серьезные основания
подозревать, что тайпийцы не свободны от порока каннибализма; и тогда,
наверное, будет высказано недоумение: как я могу восхищаться людьми,
повинными в такой чудовищной мерзости? Но эта единственно порочная черта в
их характере и наполовину не так чудовищна, как думают. Ведь в романах
пишут, что экипажи кораблей, терпящих крушение у варварских берегов, живьем
пожираются невежливыми туземцами, а в обманчиво приветливых долинах
злосчастных путников убивают, тюкнув боевой дубинкой по голове, и тут же
подают на стол даже без соуса и приправ. По совести сказать, рассказы эти
так ужасны и так неправдоподобны, что многие разумные люди вообще
отказываются верить в существование каннибалов и ставят книжки, где о них
рассказывается, на одну полку с "Синей Бородой" и "Джеком - Победителем
Великанов"; меж тем как другие, принимая на веру самые немыслимые выдумки,
всерьез думают, будто на свете существуют люди со столь извращенными
вкусами, чтобы любому добротному обеду с ростбифом и плум-пудингом
предпочитать постный кусок человечины. Истина, всегда избирающая положение в
центре, и на этот раз находится посредине; ибо каннибализм, хотя и весьма
умеренного толка, действительно существует у некоторых примитивных племен на
Тихоокеанских архипелагах, но и они съедают лишь тела убитых врагов, и, как
ни ужасен и ни отвратителен этот обычай, достойный всяческого осуждения, я
все же утверждаю, что отдающие ему дань во всех прочих отношениях - добрые и
хорошие люди.
28
Ни в чем так наглядно не выражалось доброжелательство и товарищество
тайпийцев, как в их грандиозных рыболовных выездах. За то время, что я
прожил в долине, молодые люди четырежды собирались незадолго до полнолуния в
большие артели и выходили на рыбную ловлю. Так как их не было примерно двое
суток, я заключил, что они выходят из залива в открытое море. Полинезийцы
редко пользуются крючком и леской, главное орудие ловли здесь - большие
добротные сети, прочно плетенные из волокон коры каких-то деревьев. Я видел
их вблизи и даже трогал, когда в Нукухиве на берегу несколько сетей были
развешаны для просушки. Они похожи на наши неводы и, пожалуй, не уступят им
прочностью.
Все жители тихоокеанских островов любят рыбу, но таких страстных
любителей рыбы, как тайпийцы, нет больше во всей Полинезии. Поэтому я очень
удивлялся, что они так редко ловят ее в своих водах, ибо артели рыболовов
собирались только в строго определенные дни, и наступления этих дней ждали
нетерпеливо и задолго.
Пока рыбаки отсутствовали, во всей взбудораженной долине только и было
разговоров, что о "пехи, пехи" (рыба, рыба). К тому времени, когда их ждали
обратно, в ход пускался голосовой телеграф - в разных местах долины люди
карабкались на деревья и на высокие камни, во все горло выражая радость
предвкушения предстоящего пиршества. Но лишь только поступала весть о том,
что рыбаки подходят к берегу, навстречу им устремлялось чуть не все мужское
население долины. Оставались лишь те, кто должны были. подготовить рыбе
надлежащую встречу в доме Тай. Рыба поступала в Священные рощи в виде
тяжелых лиственных свертков, каждый из которых несли на шестах, положенных
на плечи, двое мужчин.
Я присутствовал однажды при этом в доме Тай. Зрелище было на редкость
интересное. Когда прибыли свертки, их разложили в тени каменной веранды и
открыли. Рыба там оказалась главным образом мелкая, размеров селедки, но
зато всех мыслимых цветов и оттенков. Примерно восьмую часть улова отложили
для дома Тай, остальное разделили на множество свертков поменьше, которые
тут же уносили в разные концы долины. Доставленные в назначенные пункты, они
снова раскрывались, и здесь рыба раздавалась поровну всем обитателям ближних
домов. И пока этот беспристрастнейший из разделов не завершился, рыба
находилась под строжайшим запретом табу. Таким путем достигалось, что все
жители долины, до последнего малого ребенка, в одно время садились за это
всеми излюбленное угощение.
Помню, как-то рыбаки возвратились в полночь, но неурочный этот час
никак не умерил возбуждения островитян. Носильщики рыбы из дома Тай спешили
через рощи во все концы, перед каждым шел мальчик с пылающим факелом из
сухих кокосовых веток, время от времени запаливая на ходу подобранный с
земли валежник. Дикий блеск этих светильников, вдруг с удивительной яркостью
выхватывающих из тьмы затаенные уголки долины и быстро бегущих под зелеными
сводами деревьев; возбужденные гортанные крики торопливых вестников,
возглашающих прибытие драгоценной ноши, и ответные отклики со всех сторон и
странный вид освещенных обнаженных тел на черном фоне леса,- все это живо
запечатлелось в моей памяти и, я думаю, не скоро забудется.
В тот раз Кори-Кори разбудил меня глубокой ночью и вне себя от восторга
сообщил радостную весть: "Пехи пеми!" (рыба прибыла). А я в это время так
сладко и крепко спал, что совершенно не мог понять, почему это известие не
могло подождать до утра; я уже готов был рассвирепеть и съездить моему лакею
по уху, но потом одумался, мирно встал и, выйдя из дому, остановился
восхищенный невиданной бегучей иллюминацией.
Когда старик Мархейо получил нашу долю добычи, начались немедленные
приготовления к полночному пиршеству. Появились тыквенные миски с пои-пои,
жарились зеленые хлебные плоды, и большие ломти огромного, как пирог,
эймара, разрезанного бамбуковой щепкой, раскладывались на длинном банановом
листе.
Мы ели в сиянии светильников, которые держали в руках молодые девушки.
Светильники эти устроены очень интересно. Делаются они из ореха, в изобилии
созревающего в долине; он называется здесь армори по виду очень похож на
обыкновенный конский каштан. Разбив скорлупу, содержимое ореха извлекают
целиком. Ядра нанизываются на длинное гибкое волокно, добываемое из зеленых
кокосовых веток. Такой светильник может достигать десяти футов в длину, его
держат, свернув шнур петлей и запалив свободный конец. Ядро ореха горит
голубым неровным пламенем, и содержащегося в нем горючего масла хватает
минут на десять. Тогда загорается следующее ядро, а обуглившийся шарик
сбивают в кокосовую скорлупу, нарочно для этой цели предназначенную. Такой
примитивный способ освещения требует постоянной заботы, так как светильник
держат в руках. Зато тот, кто его держит, может отмерять время по количеству
сгоревших орехов - надо только подсчитать лоскутки тапы, которые специально
для этого навязывают на шнур у каждого ореха.
