правое дело. Но если великая цель имеет природу духовную, то средства, ради
нее употребленные, вполне земные; и если в конце по замыслу достигается
добро, то сам способ, каким оно достигается, чреват злом. Иначе говоря,
миссионерство хотя и благословенное небесами, но все же дело рук
человеческих, подверженное, как и все людские дела, ошибкам и
злоупотреблениям. А разве ошибки и злоупотребления не проникают порой в
святая святых нашей веры и разве не могут быть неспособные или недостойные
миссионеры в чужих краях, как бывают неспособные и недостойные священники у
нас на родине? И разве не может быть так, что нечестию или неспособности
берущихся за божье дело в отдаленных краях легче спрятаться от глаз, чем
если бы такое завелось в центре большого города? Неосновательная вера в
святость апостолов, склонность провозглашать их непорочными и нетерпимость
ко всем, кто осмелится усомниться в их человеческой и христианской
безупречности,- таковы спокон веку заблуждения Церкви. Впрочем, это и
неудивительно: терпя нападки от самых непринципиальных противников,
христианство в любом разоблачении любого преступления церковников склонно
усматривать враждебность к себе и отсутствие религиозного чувства. Однако
даже ясное понимание таких вещей не удержит меня от того, чтобы честно
высказать все, что я думаю.
В организации тихоокеанского миссионерства есть один серьезный
недостаток. Нужно сделать так, чтобы люди, по соображениям чисто религиозным
жертвующие на него средства, могли быть уверены, что эти средства, пройдя
через многочисленные каналы, в конце концов действительно пойдут на то, для
чего они предназначены,- на обращение гавайцев в христианскую веру. Я говорю
об этом не потому, что сомневаюсь в нравственной чистоте тех, кто
распоряжается этими суммами, а потому, что, как мне известно, их неправильно
применяют. Одно дело, когда читаешь об ужасных трудностях, с которыми
сталкиваются миссионеры, и о торжестве религии, о крещении туземцев под
сенью тропических кущ; и совсем другое - когда сам побываешь на Сандвичевых
островах и наглядишься на то, как миссионеры благоденствуют в своих уютных и
красивых виллах, а вокруг несчастные туземцы погрязли в бессчетных пороках,
Справедливость требует признать, впрочем, что, сколько зол ни породили
на островах дружная неумелая работа всех миссионеров и серьезные
преступления против благочестия, допускаемые кое-кем из их числа, все же в
нынешнем бедственном положении на Сандвичевых островах повинны не только
они. Пагубный пример поселившихся там безнравственных иноземцев и частые
посещения различных судов тоже немало содействовали укоренению всевозможных
зол. Иными словами, здесь, как и всюду, где среди тех, кого мы именуем
дикарями, насаждается Цивилизация, она щедро отсыпала им свои пороки, но
поскупилась дарить свои блага.
Сам Шекспир - а уж он-то знает! - сказал, что у того, кто приносит
дурные вести, работа неприбыльная. Боюсь, что и мне предстоит в этом
убедиться, если до иных из доверчивых друзей гавайских миссионеров дойдут
разоблачения, которые содержатся в этой книге. Однако я верю, что, вызвав
интерес, эти разоблачения тем самым послужат чему-нибудь такому, что в конце
концов окажется даже на пользу делу христианизации Сандвичевых островов.
Ко всему вышеизложенному мне осталось прибавить лишь вот что. Факты,
которые я здесь привел, останутся фактами, что бы ни говорили и ни писали,
оспаривая их, фанатики и недоверчивые. Рассуждения же мои, на этих фактах
основанные, вполне могут быть и ошибочными. В таком случае я ожидаю не
больше снисхождения, чем заслуживает всякий, чья цель - благо.
27
Я уже отмечал, что влияние вождей на жителей долины было весьма
умеренным; что же до общих правил поведения, которыми простой люд
руководствовался бы, общаясь между собой, то, насколько позволяют судить мои
наблюдения, таковых, я почти готов утверждать, не было, если, конечно, не
считать таинственного табу. За то время, что я прожил среди тайпийцев,
никого не судили за преступления против общества. Судов там вообще как будто
бы нет. Нет и муниципальной полиции, чтобы задерживать бродяг и
правонарушителей. Короче, не принимается никаких мер для защиты
общественного благосостояния, о коем печется все просвещенное
законодательство на земле. И тем не менее здесь все живут в покое и
согласии, и далеко до них, уверяю вас, любому избранному обществу самых
цивилизованных и самых набожных граждан христианского мира.
Как же так? Необъяснимая загадка! Ведь эти островитяне - язычники!
Дикари! Да что там! Прямые каннибалы! Возможно ли, чтобы они без какого-либо
содействия законов явили нам в столь совершенном виде тот самый общественный
порядок, который почитается высшим благом и главной гордостью нашей
государственности?
Тут с полным основанием может быть задан вопрос: как же этот народ
управляется? Что день ото дня держит в узде его страсти? Очевидно, ими
управляет врожденная честность и доброта в отношении друг к другу. Они,
должно быть, руководствуются тем самым неписаным законом здравого смысла,
статьи которого - что бы ни говорили о беззаконии рода человеческого -
запечатлены на сердце каждого из нас.
Великие принципы чести и добра, как ни переиначивают их разные кодексы,
едины во всем мире; и в свете этих принципов дела людские одинаково
представляются правильными или неправильными и необразованному, и
просвещенному уму. Именно в этом, внутренне присущем человеку и повсеместно
равнозначном понятии "благородного" и "справедливого" заключен секрет той
абсолютной честности, какую жители Маркизских островов проявляют в общении
друг с другом. В своих домах, где двери никогда не запирались и где тут же
хранилось все их добро, они спали спокойным сном в самую глухую ночь.
Неприятные мысли об убийцах и грабителях не тревожили их. Каждый
островитянин отдыхал у себя под крышей из пальмовых листьев или посиживал
под своим хлебным деревом, и никто его не обижал и не беспокоил. Во всей
долине не нашлось бы ни одного замка и ничего, что выполняло бы роль
такового; но при этом не было общности имущества. Вот это длинное копье, так
изящно отшлифованное и покрытое такой изысканной резьбой, принадлежит
Уормуну; оно куда красивей любимого копья старого Мархейо, да и у его
владельца нет сокровища драгоценнее. Но я видел это копье в роще, оно стояло
прислоненное к стволу пальмы, и там его и нашел Уормуну, когда хватился
своего сокровища. Или вот кашалотов зуб, весь испещренный замысловатыми
узорами; это имущество Корлуны, самое ценное ее украшение. На ее взгляд, оно
дороже всяких брильянтов,- но вот оно у нее висит в доме на лыковой
веревочке, а дом на отшибе, и все, кто в нем живут, ушли на речку купаться.
(Строжайшая честность, которая отличает почти всех обитателей Полинезийских
островов, когда они имеют дело друг с другом, находится в вопиющем
противоречии с воровскими наклонностями, нередко проявляемыми ими в общении
с иноземцами. Может показаться, что по понятиям их особой собственной морали
кража топорика или железного ключа у европейца расценивается как похвальный
поступок. Или можно предположить, что, принимая во внимание оптовые грабежи,
которые учиняют у них заморские гости, они всякую их собственность
рассматривают как свою по праву возмещения убытков. Такое толкование,
во-первых, устранит видимое противоречие в моральном облике островитян, а
во-вторых, несколько подымет их в глазах читателей, которые, по рассказам
знаменитых путешественников, считают их бессовестными тварями.- Г.М.)
Вот все, что я знаю о праве личной собственности в долине Тайпи;
насколько надежны здесь вклады капиталов в недвижимость - не могу сказать.
Находится ли земля долины в совместном владении жителей или же она поделена
между некоторым числом землевладельцев, позволяющих всем и каждому незаконно
поселяться и хозяйничать на своих уделах,- я также не выяснил. Во всяком
случае заплесневелых поместных грамот и пергаментов на острове не знают; я
даже склонен всерьез предполагать, что его жители получили свои широкие
долины в наследное владение от самой Природы - держать и владеть, пока
растет трава и бегут ручьи или пока пришельцы-французы, не вдаваясь в особые
юридические тонкости, не приберут их к рукам.
Вчера я видел, как Кори-Кори, прихватив длинный шест, отправился в рощу
сбивать им с верхушек деревьев хлебные плоды, которые он вскоре принес домой
в большой корзине из пальмовых листьев. Сегодня я вижу за тем же занятием
знакомого тайпийца, который живет в другом конце долины. На отлогом берегу
речки растут бананы. И я часто смотрел, как на них налетала большая ватага
мальчишек, которые, шумя и перекликаясь, весело срывали и уносили каждый в
свою сторону огромные золотые грозди. Видно, не скряга владелец этой рощи
хлебных деревьев или этих роскошных солнечных бананов.
Из всего, что я рассказал, можно понять, что между нашей собственностью
и недвижимым имуществом в долине Тайпи имеется огромная разница. Разумеется,
одни люди здесь богаче, другие беднее. Например, стропила в доме Мархейо
гнутся под тяжестью многочисленных свертков тапы; его ложе устлано циновками
в семь слоев. И у доброй Тайнор за домом в ее бамбуковом буфете - или как
там назвать это сооружение - понаставлено вдоволь тыквенных мисок и
деревянных блюд. А вот дом напротив, где живет ближайший сосед Мархейо,
Руаруга, уже победнее. С потолка свисают только три сравнительно небольших
свертка, циновки лежат всего лишь в два слоя, а тыквы и деревянные блюда и
числом поменьше, и куда скромнее раскрашены, и резьба на них не такая
красивая. Но все-таки у Руаруги есть дом - правда, не такой нарядный, но
такой же вместительный и покойный, как и у Мархейо; и, наверное, захоти он
потягаться с соседом, он смог бы сравняться с ним без особого труда. Другого
рода различий в благосостоянии туземцев я не видел.
Цивилизованный мир не имеет монополии на человеческие добродетели; он
даже причитающейся ему долей этих добродетелей не располагает. Гораздо
свободнее и обильнее процветают они среди многих варварских племен.
Гостеприимство кочевника-араба, отвага североамериканского индейца и верная
дружба некоторых полинезийских народов не имеют себе равных у образованных
жителей европейских государств. И если правда и справедливость и лучшие
стороны нашей натуры не могут существовать без поддержки законов, то как
объяснить уклад жизни тайпийцев? Они так честны и чисты во всем, что я,
находившийся во власти сильнейшего против них предубеждения, когда попал к
ним в долину, скоро должен был недоуменно воскликнуть: "Неужели это свирепые
дикари, кровожадные людоеды, о которых я наслышался таких ужасных
рассказов?" Они куда добрее друг к другу и куда человечнее, чем многие из
тех, кто изучает труды о достоинствах и добродетелях и ежевечерне повторяет
прекрасную молитву, слетевшую некогда впервые с уст божественного и кроткого
Иисуса. И я готов честно признаться, что после нескольких недель пребывания
в этой маркизской долине мое мнение о человеческой природе сильно изменилось
к лучшему. Но увы! После этого я поступил служить на военный корабль, и
спертая, затаенная злоба пятисот членов экипажа едва не опровергла мои
прежние теории.
Одна черта в характере тайпийцев особенно восхищала меня: единодушие, с
