пальмовые листья или скручивал у себя на коленях лыковую веревочку, чтобы
оплести зеленую кровлю своего домишки. Нередко, опустив работу на землю и
встретив мой внимательный тоскливый взгляд, он махал мне рукой с выражением
искреннего сострадания, а потом не спеша вставал, на цыпочках, чтобы не
потревожить спящих, входил ко мне и, взяв из моих рук опахало, садился подле
меня, и, медленно им помахивая, грустно глядел мне в глаза.
Там, где кончалась пай-пай, перед домом широким треугольником росли три
роскошных хлебных дерева. И сейчас у меня перед глазами стройные колонны их
стволов, нежные шероховатости коры, на которых изо дня в день отдыхал мой
взгляд, пока я предавался моим одиноким печальным раздумьям. Удивительно,
как неодушевленные предметы оказываются слиты с нашими чувствами, особенно в
часы печали. Даже сегодня, среди шума и суеты великого города, в котором я
живу, я вижу перед собой эти могучие три дерева, словно в самом деле стоящие
за моим порогом, и ощущаю успокоение, которое нисходило на меня, когда я час
за часом любовался гибким колыханием их высоких крон.
34
Прошло без малого три недели со времени второго посещения Марну и,
наверное, больше четырех месяцев с тех пор, как я попал в долину Тайпи, как
вдруг однажды в час полуденного сна на пороге дома Мархейо вдруг появился
Мау-Мау, одноглазый вождь, и, низко наклонившись ко мне, негромко, но
отчетливо сказал: "Тоби пеми эна" (Тоби приехал). Боже милосердный! Какие
бурные чувства заклокотали у меня в душе! Забыв про терзавшую меня боль в
ноге, я вскочил и стал громко звать дремавшего возле меня Кори-Кори.
Переполошившиеся островитяне попрыгали со своих циновок; новость сразу же
была сообщена и им. И не прошло и нескольких минут, как я верхом на
Кори-Кори, окруженный взволнованными туземцами, уже направлялся к дому Тай.
Из всего, что Мау-Мау рассказывал на ходу моим спутникам, я мог понять
только, что мой давно пропавший друг наконец нашелся - прибыл на лодке,
которая только что вошла в залив Тайпи. Естественно, что, услышав такое
известие, я думал только о том, как бы поскорее попасть на берег, больше
всего опасаясь, чтобы какие-нибудь непредвиденные обстоятельства не помешали
моей встрече с Тоби. Но тайпийцы не соглашались идти к морю и продолжали
путь к королевской резиденции. Мехеви и старейшины вышли нам навстречу на
пай-пай и издалека громко приглашали нас приблизиться.
Мы подошли, и я сразу же попытался им втолковать, что мне надо на берег
- встретиться с Тоби. Однако король не дал на это своего согласия, наоборот,
он сделал Кори-Кори знак внести меня в дом Тай. Сопротивляться было
бесполезно; и я очутился внутри, окруженный толпой, громко обсуждавшей
полученные вести. При этом то и дело упоминалось имя Тоби, сопровождавшееся
шумными, удивленными восклицаниями. Очевидно, известие о его прибытии
вызывало у них сомнения - каждую свежую новость, поступавшую с берега, они
выслушивали с живейшим интересом.
Вне себя оттого, что меня здесь держат в такую минуту, я стал умолять
Мехеви, чтобы он позволил мне отправиться на берег. Встречусь я там с Тоби
или нет - все равно я знал, чувствовал, что от моего появления на берегу
зависит сейчас вся моя судьба. И я заклинал Мехеви отпустить меня. Он
смотрел на меня молча, серьезным, внимательным взглядом, но потом все-таки
нехотя согласился.
И вот в сопровождении полусотни тайпийцев я рысью двинулся к берегу.
Каждые несколько минут носильщики пересаживали меня с одной спины на другую,
а я торопил их и заклинал не задерживаться. Я не испытывал ни малейших
сомнений в правдивости полученных известий. Одна мысль вертелась у меня в
голове: появилась возможность избавления, надо только преодолеть
противодействие местных жителей!
Все это время, что я жил в долине Тайпи, мне было запрещено
приближаться к морю, поэтому в моем сознании дорога на берег была дорогой к
спасению. И Тоби тоже - если только правда, что он по своей воле покинул
меня,- бежал отсюда морем; так что теперь, на пути к берегу, в душе моей
возродились самые радостные надежды. Было ясно, что в бухту вошло какое-то
судно, почему бы на нем и вправду не быть моему пропавшему товарищу? И я
жадно оглядывал горизонт всякий раз, как тропа наша подымалась на взгорье.
Так я двигался быстрой рысью вперед, то и дело пригибая голову, чтобы
не задеть ветки деревьев, и не переставая просить тех, кто меня нес, чтобы
они еще ускорили свой и без того быстрый шаг. А вокруг меня, переговариваясь
и жестикулируя на ходу, теснились туземцы, очевидно взбудораженные не меньше
моего.
Мы проделали уже, наверное, миль пять, когда навстречу нам показалась
группа тайпийцев человек в двадцать, и между ними и моими спутниками
завязался оживленный разговор. Негодуя на такую задержку, я уговаривал того,
на чьей спине в это время сидел, продолжать путь, не дожидаясь своих
болтливых товарищей, но тут ко мне подбежал Кори-Кори и тремя роковыми
словами разрушил все мои надежды: "Тоби оули пеми" (Тоби не приехал). Бог
знает, как при моем тогдашнем состоянии я смог перенести такой удар. Новость
не была неожиданной, но я всей душой надеялся, что она не будет объявлена до
того, как мы достигнем берега. Теперь дикари, поддавшиеся на мои уговоры
только ради того, чтобы я мог встретить моего пропавшего товарища, узнав,
что его там нет, конечно, заставят меня повернуть назад.
Так оно и оказалось. Как я ни спорил, меня внесли в ближайший дом и
опустили на циновки. После этого часть людей, сопровождавших меня от дома
Тай, отделилась от прочих и, видимо, поспешила дальше к морю; те, кто
остались со мною,- а среди них были Мархейо, Мау-Мау, Кори-Кори и Тайнор,-
толпились возле дома и поджидали их возвращения.
Это меня окончательно убедило в том, что кто-то, быть может даже мои
соотечественники, действительно находился в бухте. При мысли, что так близко
свои, я, забывая о хромоте, рвался к выходу, не слушая туземцев, которые
уверяли меня, что никаких лодок в бухте нет. Но навстречу мне в дверях
встали плечом к плечу несколько мужчин, и мне было приказано сесть и сидеть
спокойно. Грозный вид обозленных дикарей умерил мой пыл - было ясно, что
силой я ничего не добьюсь, мне оставалось только умолять их.
Поэтому я обратился к Мау-Мау, единственному из вождей здесь, с которым
я был хорошо знаком, и, не выдавая своих истинных намерении, стал просить у
него позволения выйти навстречу Тоби, якобы все еще веря, что он приехал. Он
убеждал меня, что моего друга там нет, что его не видели, но я словно не
слышал и продолжал настаивать на своем, так страстно жестикулируя, что
одноглазый вождь, видно, под конец не выдержал, словно я был капризным,
надоедливым ребенком, которому он не в силах отказать. Он что-то проговорил,
стоящие в дверях расступились, и я вышел наружу.
Здесь я стал выглядывать в толпе Кори-Кори, но мой всегда такой
услужливый телохранитель будто сквозь землю провалился. Боясь промедления -
ведь сейчас важна была каждая секунда,- я знаком попросил первого
попавшегося крепкого парня взять меня себе на спину. К моему удивлению, он
отказался, да еще с сердцем! Я обратился к другому - снова безуспешно, к
третьему - опять то же самое. Тут только я понял, что Мау-Мау потому лишь и
дал мне согласие, ибо знал, что мне все равно не добраться к морю.
Итак, меня решено держать в плену! С отчаянием я схватил прислоненное к
стрехе копье и, опираясь на него, заковылял к морю. Боли в ноге я почти не
чувствовал. К удивлению моему, никто за мной не последовал, туземцы остались
перед домом, и между ними явно разгорелся какой-то спор, с каждой минутой
делавшийся все громче и яростнее. Было ясно, что у них образовались как бы
две партии, и эти их разногласия сулят мне новую надежду.
Но не прошел я и ста ярдов, как вновь оказался в окружении толпы
дикарей, однако спор их и теперь не утихал, более того, в воздухе пахло
дракой. Посреди всеобщей суматохи ко мне подошел Мархейо - никогда не
забуду, с каким добрым участием он на меня смотрел. Положив мне руку на
плечи, он со значением произнес единственное английское слово, которому я
его научил,- "хоум" (домой). Я понял и стал благодарить его. Рядом стояли
Файавэй и Кори-Кори и горько рыдали. Старик должен был дважды повторить
приказание, прежде чем его сын смог ему повиноваться и взять меня себе на
спину. Одноглазый вождь воспротивился было этому, но, как видно, не имел
довольно сторонников. Мы двинулись вперед. Забуду ли я когда-нибудь восторг,
который испытал, расслышав отдаленный грохот прибоя? Еще немного, и в
просветы между деревьев я увидел и самые валы, катившие на берег белоснежные
гребни. О, сладостный голос и вид океана! С какой радостью приветствовал я
тебя, моего старого друга! Между тем стали слышны голоса людей, толпившихся
на берегу, и мне казалось, что в общем гуле я различаю речь моей родины.
Первое, что я увидел, когда мы вышли на открытое место, был английский
вельбот. Он был повернут кормой к нам, буквально в десятке саженей от
берега. На веслах сидело пятеро островитян в коротких ситцевых рубашках. Мне
показалось, что они гребут к выходу из бухты - так, значит, после всех
мучений я все-таки опоздал? Сердце у меня ушло в пятки. Но, взглянув еще
раз, я увидел, что они просто держат шлюпку носом к волне за линией прибоя.
В это время я услышал, что кто-то у воды выкрикнул мое имя.
Какова же была моя радость, когда, взглянув в том направлении, я увидел
высокую фигуру Каракои - туземца из Оаху, неоднократно бывавшего у нас на
"Долли", когда мы стояли в Нукухиве. На Каракои была все та же зеленая
охотничья курточка с золотыми пуговицами - подарок офицера с французского
флагмана "Рэн Бланш",- в которой он всегда щеголял и раньше. Мне сразу же
вспомнилось, как он рассказывал, что пользуется покровительством табу во
всех долинах острова, и сердце мое при виде его в такую минуту радостно
забилось.
Каракои стоял на песке, перекинув через плечо большое полотнище ситца и
держа в протянутой руке три холщовых мешочка с порохом; в другой руке у него
был мушкет, и все это он, как видно, предлагал на продажу толпившимся вокруг
него вождям. Но вожди нетерпеливо отвергали все его товары и хотели только
одного: чтобы он немедленно удалился. Они горячо указывали ему на его лодку
и недвусмысленно гнали прочь.
Но островитянин не двигался с места, и я понял, что он пробует
выторговать у них мою свободу. Воодушевившись, я крикнул ему, чтобы он шел
ко мне, но он на ломаном английском языке ответил, что тайпийцы грозятся
проткнуть его копьями, если он сделает хоть шаг в мою сторону. Между тем я
продвигался к воде, а вокруг меня по-прежнему теснились тайпийцы, меня
держали за ноги и за руки, и несколько копий были направлены мне остриями в
грудь. Но я ясно видел, что среди тех, кто никогда со мною особенно не
дружил, многие в нерешительности и тревоге.
Не добравшись ярдов тридцати до Каракои, я вынужден был остановиться -
меня стащили вниз и усадили на земле, и по-прежнему несколько рук держало
меня за плечи. А суматоха вокруг удесятерилась: я увидел, что к месту
действия прибыли жрецы и теперь единогласно убеждали Мау-Мау и других вождей
не отпускать меня ни за что на свете. Проклятое слово "Ру-ни! Ру-ни!",
которое я слышал в тот день уже, наверное, тысячу раз, раздавалось со всех
сторон. Но Каракои не отступался, я видел, что он продолжал смело спорить с
тайпийцами, стараясь соблазнить их пестрой тканью и порохом и с особым
