зонтик.
Через час ливень кончился. Тоби все это время проспал, во всяком
случае, насколько можно было судить по виду. Но теперь у меня рука не
поднималась его будить. Я лежал на спине, весь одетый листвой и зелеными
травами, и ветви кустов склонялись к самому моему лицу, и поневоле мне
вспомнились герои известной баллады - дети, потерявшиеся в лесу. Бедные
маленькие страдальцы! Насколько им хуже пришлось, чем нам, какие тяготы
выпали на их долю - не удивительно, что здоровье бедняжек не выдержало.
Пролежав так часа, наверное, два, я почувствовал, что со мною
происходит что-то неладное - ночь, проведенная в холодном ущелье, как видно,
не прошла даром: меня начало бросать то в жар, то в холод, и при этом одна
нога моя так вдруг распухла и стала причинять такую острую боль, что я
подумал, уж не ужалила ли меня ядовитая змея, какие, должно быть, без числа
водятся на дне той мрачной пропасти. Попутно замечу, что, как я узнал
впоследствии, на островах Полинезии, как и на острове Ирландия, по всеобщему
мнению, совершенно не водятся ядовитые пресмыкающиеся, хотя заглядывал ли
когда-нибудь на них святой Патрик,- на этот счет свидетельств не имеется.
Лихорадка моя все усиливалась, я стал метаться на своем ложе, но
старался не потревожить спящего товарища и отполз от него немного в сторону.
При этом я раздвинул какие-то ветви - и тут моему взору открылось зрелище,
которое я и теперь вспоминаю со всей живостью и остротой первого
впечатления. Явись передо мною вдруг сад Эдемский, я и тогда, наверное,
восхитился бы не больше.
Сверху, где я лежал пораженный, мне видна стала зеленая долина,
спускавшаяся покатыми, широкими террасами к далекому голубому морю. Где-то в
середине проглядывали сквозь листву деревьев пальмовые кровли хижин,
выбеленные зноем и ослепительно сверкающие на солнце. Вся долина была более
трех лиг в длину и, наверное, с милю поперек в самом широком месте.
С обеих сторон ее теснили крутые травянистые склоны и там, где я лежал,
сходились полукругом, затворяя долину стеной зеленых круч и обрывов в сотни
футов высотой, по которым там и сям прыгали бесчисленные тоненькие
водопадики. Но главную красоту составляла зелень - бесконечная,
всепронизывающая, вечная зелень; в ней, я полагаю, таится прелесть всякого
полинезийского ландшафта. Повсюду подо мною, прямо от подножия обрыва, над
которым я, сам того не ведая, все это время лежал, тянулась зеленая туча
листвы, такой роскошной и изобильной, что немыслимо было определить, кроны
каких деревьев ее слагают. И может быть, всего более меня восхитили
безмолвные крохотные водопады, серебристыми нитями влаги протянувшиеся с
обрыва на обрыв и пропадавшие внизу в пышной зелени долины.
А надо всей этой сценой царил такой чуткий, трепетный покой, что мне
было страшно чем-нибудь его потревожить, страшно, что от одного
произнесенного слова нарушатся чары и растает, как в сказке, вся эта
волшебная красота.
И я долго лежал так, забыв о своем недуге и о товарище, спящем
поблизости, и все глядел и глядел, не в силах понять, когда и как возникло
передо мною это видение.
8
Когда я немного пришел в себя, то поспешил растолкать Тоби и объявил
ему о своем открытии. Вдвоем мы подползли к краю обрыва, и мой друг был
потрясен не меньше меня. Впрочем, удивляться, как мы быстро сообразили, тут
было особенно нечему: ведь мы знали, что долины Хаппар и Тайпи,
расположенные по соседству с Нукухивой, тянутся от побережья в глубину
острова и где-то в этих местах должны кончаться.
Вопрос был в том, которую из двух долин мы сейчас видим? Тоби считал,
что перед нами - место обитания хаппарцев, я же склонен был думать, что это
- родная долина их заклятых врагов, кровожадных тайпийцев. Правда, полной
уверенности у меня не было тоже, но, когда Тоби предложил спуститься и
вкусить радостей местного гостеприимства, я стал спорить, что нельзя так
рисковать, не имея сколько-нибудь основательных доказательств, что сначала
нужно удостовериться.
А разница была существенная. Обитатели долины Хаппар не только жили в
мире с Нукухивой, но даже поддерживали с ней в высшей степени дружеские
отношения и, кроме того, вообще славились миролюбием и добротой, так что мы
с полным основанием могли рассчитывать если не на сердечный прием, то уж, во
всяком случае, на кров и пищу.
Другое дело - Тайпи. Само имя это вселяло ужас в мою душу, и я этого
вовсе не скрывал. Мысль о том, чтобы добровольно отдаться в руки свирепых
дикарей, казалась мне безумной; и не менее безумным представлялся мне
замысел спуститься в долину, не зная, кто в ней живет. В том, что долину,
лежащую у наших ног, населяет одно из этих двух племен, мы не сомневались,
но которое - на этот счет мы находились в неведении.
Однако мой товарищ, видя, какое изобилие еды и прочих радостей жизни
сулит нам роскошная долина, не в силах был противиться искушению и продолжал
твердить свое, не слушая моих доводов. Я внушал ему, что мы ничего не знаем
наверняка, и яркими красками живописал судьбу, которая нас ожидает, если мы
безрассудно спустимся вниз и слишком поздно обнаружим свою ошибку, а он в
ответ перечислял все тяготы и невзгоды, уготованные нам, останься мы там,
где сидим.
Чтобы как-нибудь отвлечь его внимание - ибо переубедить его, как я
понял, мне было не под силу,- я указал ему на солнечную безлесную полосу
земли, которая прямо под нами спускалась вниз в долину из внутренней части
острова. Там, говорил я ему, должно быть, лежит большая ненаселенная долина,
изобилующая всевозможными тропическими плодами. Я слышал, что в глубине
острова несколько таких долин, и теперь уговаривал Тоби направиться туда,
ведь там, если только ожидания наши оправдаются, мы сможем пробыть, ничего
не опасаясь, сколько захотим.
Он дал себя уговорить, и мы стали разглядывать склоны, выбирая дорогу.
Но выбирать было особенно не из чего: чтобы добраться туда, куда мы
задумали, нам надо было пересечь несколько ущелий и горных отрогов,
тянувшихся поперек нашего пути.
Нелегкое путешествие! Но мы решились его предпринять, хотя я, например,
с трудом представлял себе, как одолею такую дорогу: попеременно охватываемый
то жаром, то холодом (не знаю, как иначе описать то, что со мной
происходило), я к тому же теперь сильно хромал на одну ногу. А вдобавок еще
дурнота, вызванная голодной диетой,- новая беда, от которой и Тоби страдал
ничуть не меньше моего.
Впрочем, все это лишь усугубляло мое нетерпение добраться до надежного
укрытия, где было бы вдоволь еды и можно было бы спокойно отдыхать, когда
слабеющие силы вовсе меня оставят. И потому мы поспешили в путь. Начали мы с
того, что спустились по крутому склону глубокого оврага, который весь
щетинился зарослями тростника. Здесь у нас был только один способ
передвижения: сесть и съехать вниз, хватаясь за встречный тростник и так
направляя свой стремительный спуск. На такой скорости мы быстро добрались
туда, где снова можно было воспользоваться ногами, и задержались над ручьем,
который несся, бурля, по дну оврага.
Мы напились его освежающей воды и начали новый переход, куда более
трудный, чем недавний спуск. Дюйм за дюймом надо было снова набирать
потерянную высоту, карабкаясь вверх по другому склону,- занятие тем менее
приятное, что, совершая эти вертикальные переходы, мы ни на шаг не
приближались к цели. Однако, проявив беспримерное терпение, после полутора
часов улиточного хода мы одолели уже, наверное, половину подъема, когда
оставившая меня было лихорадка вдруг возвратилась и опалила таким жаром,
породившим затем такую мучительную жажду, что у Тоби едва достало
красноречия убедить меня не ринуться, жертвуя плодами всех трудов, с обрыва
вниз, где так искусительно журчала в ручье вода. В тот миг все мои мечты и
страхи как бы слились в одно неодолимое желание, и я не в силах был думать о
том, что будет, когда я его удовлетворю. Я не знаю другого ощущения, ни
приятного, ни мучительного, которому так же невозможно противостоять, как
сильной жажде.
Тоби заклинал меня продолжать подъем. Еще несколько усилий, уговаривал
он, и через каких-нибудь пять минут мы выйдем на берег следующего ручья,
который наверняка течет по ту сторону отрога.
- Только не поворачивай назад! - кричал он мне.- Ведь мы уже вон куда
поднялись. Так и знай, если мы снова очутимся внизу, ни у тебя, ни у меня не
хватит духу снова начинать подъем.
Я еще не совсем потерял голову и потому внял его уговорам: продолжая
карабкаться вверх, я тщетно пытался умерить терзавшую меня жажду мыслями о
том, что вот сейчас, еще немного, и я смогу пить, сколько душе моей будет
угодно.
И вот наконец мы на гребне самого высокого из отрогов, тянувшихся
поперек нашего пути к той долине, в которую мы мечтали попасть. Отсюда, с
высоты, нам открылось все пространство, лежащее между нами и желанным
приютом, и от этого зрелища, хоть мне и прежде было невесело, душу мою
исполнило беспросветное отчаяние: впереди, насколько хватал глаз, одна за
другой тянулись глубокие мрачные пропасти, разделенные обрывистыми, острыми
хребтами. И ни клочка ровной земли! Если бы мы могли шагать с хребта на
хребет, переступая узкие глубокие пропасти, мы без труда достигли бы цели.
Но ведь нам надо было спускаться на дно каждого из этих зияющих провалов и
затем взбираться по их обрывистым бокам! Даже Тоби, не испытывавший моих
мучений, дрогнул перед этим безнадежным зрелищем.
Впрочем, нам некогда было стоять и смотреть - я горел нетерпением как
можно скорее очутиться у бегущего внизу ручья. И, не задумываясь об
опасности столь головокружительного спуска, мы - страшно вспомнить -
бросились в пропасть, будя первозданную тишину шорохом и гулом осыпей, и
прыгали и скользили вниз, нимало не заботясь, прочно ли стоит под ногою
камень и крепко ли держится кустик, за который схватился рукой, или же
сейчас предательски выдернется с корнем. Я, во всяком случае, не мог бы с
уверенностью сказать, то ли я просто-напросто падал с обрыва в пропасть, то
ли этот устрашающе скорый спуск был актом моей свободной воли.
В несколько минут мы достигли дна ущелья, и, став коленями на влажную
каменную плиту, я склонился к воде. Как я радовался, предвкушая первый
глоток. Помедлив, чтобы сосредоточить все чувства на предстоящем
наслаждении, я наконец погрузил губы в прозрачную текучую стихию.
Если бы яблоки Содома рассыпались пеплом у меня во рту, я и тогда не
испытал бы более сильного отвращения. Первая же капля студеной влаги словно
заморозила всю кровь у меня в жилах; жар, пылавший в моем теле, сразу же
сменился мертвенным холодом, сотрясая меня с ног до головы, как
электрическим током, и пот на лбу собрался в крупные ледяные капли. Жажды
моей как не бывало, вода теперь была мне отвратительна. Я встал на ноги,
весь дрожа,- от одного вида этих сочащихся влагою мрачных скал и черного
ручья, несущегося по своему каменистому руслу, мне становилось еще холоднее,
и я вдруг почувствовал такое же непреодолимое стремление вверх, к солнечному
теплу, какое раньше вело меня сюда, на дно.
Еще два часа мы карабкались, выбиваясь из сил, и вот мы снова наверху -
на гребне следующего хребта. Глядя назад, я просто глазам своим не верил:
неужели мы вылезли вот из этой черной пропасти, зияющей у нас под ногами? Но
впереди опять открылся все тот же безрадостный вид - спуски и подъемы,
