уловкам прибегают французы, чтобы оправдать любые жестокости, какие им
вздумается совершить над туземцами, дабы склонить их к подчинению. Под
каким-то сомнительным предлогом царь Нукухивы Мованна, которого захватчики с
помощью богатых подарков переманили на свою сторону и превратили в послушную
марионетку, был провозглашен законным монархом всего архипелага - он по
распоряжению свыше оказался единоличным властелином многочисленных племен,
быть может, до этого веками считавших себя независимыми. Чтобы вернуть этому
обездоленному монарху якобы утраченное некогда могущество его праотцов,
совершенно незаинтересованные чужеземцы не пожалели трудов и приехали на
остров из самой Франции; и теперь они не допустят, чтобы кто-то подрывал его
престольные права. Так что если какое-нибудь племя упрямо отказывается
поклониться расшитой шляпе Мованны и тем самым признать владычество
французов, пусть пеняет на себя, последствия будут самые ужасные.
Под таким же предлогом совершались и совершаются избиения и всяческие
беззакония на прекрасном острове Таити - жемчужине Южных морей. В
грабительскую экспедицию на Таити контр-адмирал дю Пти-Туар снарядился
потихоньку, оставив всю свою эскадру на Маркизах, к тому времени уже без
малого полгода находившихся в его руках, и отплыл в сторону обреченного
острова на одном только фрегате "Рэн Бланш". По прибытии он потребовал,
чтобы ему за какие-то оскорбления, якобы нанесенные флагу его страны, были
немедленно уплачены не то двадцать, не то тридцать тысяч долларов, угрожая в
противном случае высадкой и захватом острова.
Фрегат, только что встав на якорь и подведясь на швартовых, выкатил
пушки и с бомбардирами на местах развернулся бортом к Папеэте, наставив
жерла на это мирное селение и спустив на воду все свои боевые катера,
готовые в любую минуту высадить десант под прикрытием корабельных батарей. В
такой грозной позиции они простояли несколько дней, между тем как велись
какие-то неофициальные переговоры, а по всему острову распространялся страх.
Поначалу многие среди таитян были склонны прибегнуть к оружию и отогнать
насильников от своих берегов; но в конце концов возобладало мнение более
осторожных и миролюбивых. Несчастная королева Помаре, бессильная
противостоять опасности, устрашенная вызывающей дерзостью высокомерных
французов и доведенная до полного отчаяния, ночью бежала в пироге на остров
Эймео.
В эту пору всеобщего страха на Таити был совершен один подвиг женского
героизма, о котором я не могу умолчать. У самой воды, во дворе знаменитого
миссионера консула Причарда, находившегося тогда в отъезде в Лондоне, на
высокой мачте, как всегда в дневное время, развевался на виду у французского
фрегата консульский британский флаг. Однажды утром на веранде миссии
появился в сопровождении небольшого отряда французский офицер и на ломаном
английском языке спросил хозяйку дома. Эта почтенная дама вскоре к нему
явилась, и галантный француз, отвесив изысканнейший из поклонов, изящно
играя бахромой аксельбанта на груди, приступил к вежливому изложению цели
своего прибытия: адмирал желает, чтобы спустили флаг - его
превосходительство надеется, что возражений не будет,-люди готовы проделать
все немедленно.
- Передайте вашему пирату-хозяину,- отвечала бесстрашная англичанка,
величаво протянув руку,- что, если он желает спустить этот флаг, он должен
будет сделать это сам, потому что больше никому я не позволю к нему
прикоснуться.
С этими словами она высокомерно кивнула и удалилась в дом.
Обескураженный офицер побрел через двор к берегу и, взглянув на мачту,
только тогда заметил, что шнур, на котором держится флаг, от верхушки
флагштока тянется над лужайкой прямо в открытое верхнее окно, за которым
сидит только что покинувшая его дама и мирно вяжет на спицах. Был ли спущен
флаг? Миссис Причард утверждает, что нет; и такого же мнения придерживается,
как говорят, контр-адмирал дю Пти-Туар.
4
Мы всего несколько дней простояли в гавани Нукухивы, когда я принял
решение покинуть корабль. Понятно, у меня были на то причины многочисленные
и веские, ведь иначе я бы не предпочел скорее вверить мою жизнь
дикарям-островитянам, чем пуститься в новое плавание на борту нашей "Долли".
Употребляя точное, сжатое выражение из матросского лексикона, я решился дать
деру. Ну а поскольку смысл, заключенный в этих двух словах, обыкновенно
бывает крайне нелестным для того, о ком они сказаны, мне надлежит здесь,
дабы не пострадала моя репутация, пуститься в некоторые объяснения.
При поступлении на корабль я, естественно, подписал судовое соглашение,
добровольно приняв на себя юридические обязательства выполнять определенную
службу в течение предполагаемого плавания, и, разумеется, при прочих равных
условиях, должен был это соглашение выполнить. Но во всяком договоре, если
одна сторона не выполняет условий, разве другая тем самым не освобождается
от обязательств? Найдется ли человек, который стал бы это отрицать?
Теперь, установив общий принцип, позвольте мне применить его к данным
обстоятельствам. Не только подразумеваемые, но и специально оговоренные
правила несчетное множество раз нарушались судном, на котором я плавал.
Нравы на борту "Долли" были тиранические; больные подвергались
бесчеловечному небрежению; провиант выдавали скупыми крохами, а рейсы
недопустимо затягивались. Виновником этих злоупотреблений был капитан, и
тщетно было ждать от него, что он их исправит или изменит свое деспотическое
и свирепое обращение. На все жалобы и несогласия у него был один
незамедлительный ответ - тычок вымбовкой, настолько убедительный, чтобы
умолкло всякое недовольство.
А у кого можно было искать заступничества? Закон и справедливость мы
оставили по ту сторону мыса Горн, да к тому же наш экипаж, за редкими
исключениями, был составлен из разных темных и жалких личностей, разобщенных
между собой и единодушных только в безвольном покорстве неограниченной
капитанской тирании. И было бы чистым безумием со стороны всякого, кто
вдвоем или втроем решился бы без поддержки остальных выступить против
несправедливости капитана. Они лишь навлекли бы на себя сугубую ярость
"корабельного бога" и подвергли бы товарищей еще большим тяготам.
Но в конце концов, все это можно было бы перетерпеть в течение
какого-то срока, питай мы твердую надежду, что по своевременном завершении
плавания нас ждет скорое освобождение от этого рабского ярма. Однако и здесь
никакого просвета для нас не было. Продолжительность тихоокеанских
китобойных рейсов вошла в пословицу, нередко они длятся года по четыре, а то
и по пять. И как часто длиннокудрые, нежнолицые юноши, которые под
объединенным влиянием капитана Мариетта и тяжелых времен садятся в Нантакете
на корабль для совершения увеселительной экскурсии по Южным морям, получив
от заботливых мамаш на дорогу дюжину бутылок молока,- как часто они
возвращаются домой почтенными пожилыми мужчинами!
Одни сборы в такое плавание вполне могут запугать человека. Поскольку
никакого груза судно с собой не увозит, его трюмы заполняют продовольствием
для экипажа. Судовладельцы, выступающие, как правило, в роли поставщиков,
снаряжают корабль в рейс, загружая кладовые грудами деликатесов. Куски
говядины и свинины всех мыслимых форм и размеров, научно выкромсанные из
туш, тщательно укладывают в рассол, залитый в кадушки, и это сулит вам в
плавании бесконечное разнообразие стола в смысле жесткости кусков и степени
их просоленности. Высококачественная тухлая вода, разлитая по величественным
шестибареллевым бочкам, откуда она ежедневно выцеживается из расчета по две
пинты на душу, и неистощимые запасы морских сухарей, приведенных
предварительно в состояние окаменелости, чем они оберегаются от порчи, а
заодно от поедания нормальными людьми, также в изобилии предоставляются для
наполнения и услаждения матросских желудков.
Но если не говорить о качестве корабельного провианта, количества, в
которых он загружается на китобоец, просто невероятны. Бывало, когда нам
случалось проникнуть зачем-нибудь в трюм и глазам нашим открывались уходящие
вглубь ряды бочонков, бочек, бочищ, содержимое которых нам со временем
предстояло поглотить, душа моя ныряла в пятки.
Обыкновенно корабль, которому не попадаются киты, продолжает плавание
до тех пор, пока из всех его запасов не остается разве едва достаточно на
обратный путь, и тогда он тихо поворачивает и пускается восвояси
подобру-поздорову; однако бывают случаи, когда обладающие железной волей
капитаны умудряются преодолеть даже это, можно сказать, естественное
препятствие к продолжению рейса; в каком-нибудь чилийском или перуанском
порту они обменивают скудные плоды своих тяжких трудов на новые припасы
продовольствия и с прежним пылом и упорством опять выходят в плавание.
Напрасно будут судовладельцы слать такому капитану письма, требуя, чтобы он
безотлагательно плыл домой и возвратил им корабль, пускай пустой, да хоть
целый. Не на такого напали. Он ведь при всем честном народе поклялся, что
наполнит судно до краев спермацетом и что иначе не видеть ему никогда
американских берегов.
Мне рассказывали об одном китобойце, который после многолетнего
отсутствия уже считался погибшим - последние полученные о нем весьма
туманные известия говорили, что он будто бы заходил на отдаленный
тихоокеанский островок, из тех, которые от одного издания лоции до другого с
головокружительным непостоянством меняют свое местонахождение. Через
какое-то время, однако, прошел новый слух, что "Персевиренс" - так звалась
эта китобойная шхуна - объявилась где-то на краю земли; она плыла себе
помаленьку, никуда не торопясь, паруса все латаны-перелатаны и сплошь
простеганы каболкой, мачты и реи сколочены из обломков бочарными клепками, а
снасти перевиты и перештопаны во всех направлениях. Команду ее составляли
два десятка таких старых морских волков, что в пору бы в Гринвичскую
матросскую богадельню - едва ковыляли по палубе. Все концы бегучего
такелажа, кроме разве сигнальных фалов да ниралов на полуюте, были пропущены
через канифас-блоки и заведены на шпиль или лебедку, так что ни одна рея не
брасопилась и ни один парус не поднимался без содействия этих механизмов.
Корпус шхуны насквозь пророс раковинами, совершенно скрывшими собой
обшивку. В хвосте за ней следовали три ручные акулы, каждый день подходя к
борту попировать отбросами из камбуза, нарочно для них выплескиваемыми. А
чуть позади шла большая стая бонитов и тунцов - также ее неразлучных
спутников.
Такова была, как мне рассказывали, эта удивительная шхуна. Мысль о ней
постоянно преследовала меня; что с ней в конце концов сталось, я так никогда
и не узнал, во всяком случае домой она не возвратилась, и кто знает, быть
может, и ныне курсирует, дважды в сутки меняя галсы, где-нибудь у
Серно-Кислых островов или в виду пика Маунт-Педераст.
Теперь, после того как я достаточно распространился на тему о
продолжительности китобойных плаваний, когда я скажу, что наше плавание,
собственно, еще только начиналось - ведь и полутора лет не прошло, как мы
оставили родные берега, и встречные суда все еще относились к нам как к
новеньким и ждали от нас свежих вестей из дому,- читатель, я надеюсь, легко
поймет, сколь малым утешением служило для нас будущее, тем более что у меня
