обольщает злом, коммунизм обольщает добром" и нахожу последнее много
опаснее. Я разъясняю механизм самопорабощения советских -- "принцип
Треблинки". Я ввожу понятие метаструктуры, исследую его на модели собрания,
доказываю, что метаструктура (форма) определяет содержание: однопартийность,
отсутствие гласности (для собрания это, например, непубликация стенограмм
или публикация их без утверждения текста собранием или публикация их же
через пятьдесят лет, предоставление слова не всем желающим и так далее...)
сваливают различные по идеологическим начинкам режимы (коммунизмы,
фашизмы...) в одно и то ж: в расчеловеченность, в уголовную жизнь. Я сказал
о народных депутатах Верхсовета -- рабочих, колхозниках, интеллигенции --
актерах народного коммунистического театра народовластия. Я написал, что
советской власти в стране нет -- есть диктатура партии и что Зиновьев когда
еще проговорился об этом. С насмешкой и ироничным одобрением я процитировал
-- в подтверждение своей идеи о неизбежном перерождении в уголовную партии,
после захвата власти запрещающей деятельность всех других партий, -- слова
Ленина: "Сейчас, когда мы стали правящей партией, к нам в партию неизбежно
пойдут карьеристы, проходимцы и просто негодяи, заслуживающие только того,
чтобы их расстреливать". С улыбкой прокомментировал я дискуссию Ленина с
Троцким о профсоюзах -- любопытную для клиницистов ленинскую "борьбу с
бюрократизмом" -- закрытое для него понимание того, что однопартийность и
социалистическая структура общества (обобществление и централизация) -- это
и есть бюрократия, политбюрократия. Я стою против Ленина -- за демократию:
высмеиваю его слова "нам нужно нечто высшее, чем демократия -- товарищеское
доверие между членами партии", -- " Да не нужно нам вашего высшего, чем
демократия, -- товарищеского доверия уголовников друг к другу!" Я указал на
противочеловечность провозглашенной на 2-м съезде партийной морали: " Все то
морально, что на благо пролетарской революции, благо революции -- высший
закон". Я заявил, что личинки классовых расстрелов уже отложены в этой
освобожденности коммунистов от человеческой морали. Я объяснил почему
социализм и приписки неразделимы. Я указал на историческое поражение Ленина
в споре с Мартовым (о ВЧК), с Киселевым (о запрете в партии фракций), с
Мясниковым (о свободе слова и печати). Я указал на фундаментальные ошибки в
рассуждениях Ленина в его споре с Сухановым ("О нашей революции"), в его
забавных рассуждениях о действенности РКИ ( при однопартийной системе!), в
не менее забавных предложениях стабилизировать обстановку в ЦК введением в
него 200 рабочих...
Я дал теорию отщепенчества (очень смешно искаженную в "приговоре") -- в
частности, свое толкование утверждения У.Юсупова на 18 съезде: "Не обманешь
народ!"
Я указал на вечный источник коммунизма -- желание уравняться во низях:
"Пусть не будет среди нас лучших",-- как говорили древние милетцы, изгоняя
своих лучших из города.
Сотрудница нашей кафедры Раиса Измайлова вручила мне копию своего
письма, направленного ею на предмет публикации его в газету "Комсомольская
правда", с ее разрешения и на примере ее письма я показал структуру
расчеловеченного сознания советского. Ее письмо я привел полностью, свои
комментарии отдельно от него. В предисловии к работе (она написана в 1977
году) я писал:
"Свободу слова нам никто не подаст -- ее надо брать самим".
Двадцать пятого января 1980 года я был арестован: за выход на площадь с
плакатом, на котором мною было написано:
"Протестую против преследования властями А.Сахарова. С идеями должно
бороться идеями, а не милицией. Сахаровы нужны обществу -- они осуществляют
истинный, неформальный контроль над действиями государства. Все беды этой
страны -- из-за отсутствия в ней свободы слова. Боритесь за свободу слова
для идейных оппонентов коммунизма -- это и будет Вашей борьбой за свободу
слова!" Наконец, третий пункт обвинения: преступными книгами, даваемыми мною
людям для чтения были: мои "Заметки на полях советских газет", "Окаянные
дни" Бунина, "Архипелаг ГУЛаг" и "Бодался теленок с дубом" Солженицына,
"Некрополь" Ходасевича, "Жизнь Сологдина" Панина.
Уголовниками из КГБ были сочтены криминальными мои записи на полях
нескольких томов сочинений Ленина, на брошюре Андропова и на полях
"Государства" Платона -- эти книги были изъяты из моей библиотеки, заодно
были изъяты книги, не содержавшие пометок на полях: стенографический отчет о
процессе Бухарина-Пятакова и первое издание стенографического отчета о 18
съезде партии, плюс изданный в Париже доклад Хрущева на закрытом заседании
XX съезда, плюс Библия канадского издания.
Была изъята часть моих подготовительных записей к новым работам, другая
часть, отданная на хранение, после моего ареста была в испуге сожжена
хранителем.
Я не писал и не подписывал протоколы допросов, чтобы, как я писал в
заявлении, "не придавать видимости законности преступлениям государства".
На так называемом суде я заявил, что "уголовный суд не правомочен
судить книги. Суд над книгой может быть только один: он творится в уме и
сердце читателя, склонившегося над книгой, и приговором его может быть
только: " Да, с этим я согласен" или: "А вот тут автор меня не убедил..."
Я заявил отвод любому составу советского суда! "Потерпевшая сторона в
моем деле -- коммунистическое государство, оно ж и собирается меня судить, а
это воспрещается даже советским законодательством: скажем, статьей 59 УПК
РСФСР."
"Суд" удалился на совещание, чтобы через пятнадцать минут признать себя
правомочным судить мои книгу и плакат. Я ответил:
"Я вас считаю не судом, а президиумом встречи некоммунистического
мыслителя с общественностью: ведь в этой стране некоммунистический мыслитель
может встретиться с общественностью только на своем суде. Я буду говорить
только для сидящих в зале. Я не признбю законным никакой ваш вердикт"
(внесено мною в мои "Замечания на протокол судебного заседания")
По поводу своего выступления в защиту Сахарова я в "суде" высказался
так: "В любом собрании бывают выступления двух видов: 1) выступления по
существу обсуждаемого вопроса, 2) выступления по порядку ведения собрания.
Мое выступление в защиту Сахарова было выступлением второго рода -- по
порядку ведения в стране собрания. Этим выступлением я оставляю за собой
право не соглашаться с Сахаровым и не оставляю за властями права не давать
ему говорить. Я добиваюсь установления в стране свободы слова, возможности
высказаться и быть услышанном каждому".("Замечания на протокол...").
Пришедшему уговаривать меня написать кассацию на "приговор" адвокату
И.Д.Богачевскому я объяснил, что, не признавая советское государство
правовым, объявляя подчиненный партии суд преступным, я не считаю возможным
обращаться к нему как к правовому органу.
Почему же пишу сейчас? Потому что собираюсь выставить и прошлый и
нынешний ваши суды на суд мирового общественного мнения, потому что
собираюсь устроить суд над судом. Я требую юридического (а не шутовского
литературного) суда над преступниками и преступными организациями по
обвинению их в уголовных преступлениях. Партия и советское государство стали
-- я писал об этом в своих "Заметках..." в 1977 году -- уголовно-преступными
организациями. Уголовного суда над уголовниками! Гласного, открытого всему
миру...
Сегодня преступное партийное государство, спасаясь от суда
человечества, хотело бы в кабинетах, при закрытых дверях выписать нам --
воителям с преступно-организованным обществом -- ... бумажки о
"реабилитации"! Преступное партийное государство (-- Кстати, Вазиф
Сиражутдинович, а почему так уж сразу преступное? -- А потому что
партийное.) надеется этой акцией утвердить в общественной жизни правило, а в
общественном сознании мысль о неподсудности государства, о примате
государства над личностью и о -- поэтому -- невозможности судебного процесса
между двумя юридически равноправными сторонами --личностью и государством.
Теперь оно желает восстановить нас в правах. Оно нас сажало за нашу
борьбу с машиной зла, и оно нам прощает и нас восстанавливает... Оно -- нас.
В этом вся идея! Оставить нас объектами. Наказаний, восстановлений -- не
важно. Мы вам даруем. Не важно что. Но мы -- вам. Пишите -- и мы рассмотрим.
Решим. "А ка-а-а-ак вы хотели?!" Не будет этого больше, "ребята". Теперь мы
-- человек и государство -- будем в суде на равных. И равные эти права
выявят неравенство наших, перед лицом абсолюта, возможностей и свершений,
трудов и дней. У кого этих возможностей больше? "Кто прав?" А давайте в суде
поглядим!
Суд над коммунистическим государством необходим.
Считалось, что наша вина устанавливалась открытым судом. Восстановление
истины должно -- формально -- вершиться непременно так же: открытым судом и
над виновными в придании преступлению против человека видимости законности и
над непосредственными исполнителями преступления.
Уж наверное найдутся люди, скажущие мне: "Ну почему ж, Вазиф
Сиражутдинович, так желать крови?.. Надо прощать врагам своим..."
Я не прощаю машине зла, я не прощаю винтикам этой машины --
расчеловеченным расчеловечивателям. А вы... вас ведь заставляют прощать, и
вы миритесь с извращением смысла прощения, как миритесь с извращением всех
остальных понятий. Это-то недобровольное, безвыборное "прощение" и
растлевает вас... Я требую суда над преступниками и преступными структурами.
Реабилитация -- это восстановление возможностей. Но мы-то --
единственные, кто претворил дарованное нам богами в творческую борьбу со
злом. Мы показали каким должен быть человек: нераздельно -- мыслителем,
воином, политиком, поэтом. Никогда не бывшие рабами, мы даем начало новому
народу. Жизнями своими мы доказали, что побеждают не объективные законы
истории, -- побеждает всегда человек. Человек, берущий на себя одного бремя
ответственности за мир и человечество.
Преступное партийное государство семьдесят два года лишало и лишает
народ лучших его. ВЫ ЛИШИЛИ НАРОД УЧИТЕЛЕЙ ЕГО. СЕГОДНЯ ВЫ КРАДЕТЕ У НАРОДА
ЕГО ГЕРОЕВ. ВОТ МЕХАНИЗМ РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЯ НАРОДОВ!
Горбачевы-Лукьяновы по-уголовному заявляют: "Это партия сама... Партия
-- инициатор перестройки!.." -- Она такой же инициатор изменений в обществе,
как нижняя стенка поршня велосипедного насоса инициатор своего движения, --
рука человеческая заставляет двигаться поршень! Мы, идейные разоблачители
нового -- расчеловеченного -- коммунистического человека и открытые
противники враждебного природе человека партийного государства, и
поднявшаяся на защиту свободы часть свободного мира заставили и заставляем
поршень машины идти на попятный. Чары вселенского коммунистического обмана
развеиваются. Мы дали пример творческого им противостояния и творческой
победы над ними.
Я заставил бесстыжую расчеловеченную новолюдь заговорить об "ошибках",
о "демократизации", о "гласности". Я -- и в тюрьме продолжавший писать: "Вы
нарушаете понятие человека, и вам приходится нарушать человеческие заповеди
пословиц."
Марченко заставил вас выдавить слова о преступности вашего режима --
своими стенограммами вашей жизни,
ВАС ЗАСТАВИЛИ -- ТРУДАМИ И ЖИТИЯМИ СВОИМИ -- ШУМУК, ЩАРАНСКИЙ, ЦАЛИТИС,
ПОРЕШ, ОГОРОДНИКОВ, КУКК.
Вас заставили эмигранты, Эмнисти Интернэшнл, возмущенные преступлениями
коммунистического государства против конкретных личностей миллионы и
миллионы людей -- те, кого еще не коснулась расчеловечивающая благодать
