голосе Эшли она вся похолодела в ужасе перед тем, чего не могла понять,
так и сейчас от тона Ретта сердце ее упало. Его голос, его манера дер-
жаться даже больше, чем слова, взволновали ее, заставив почувствовать,
что радостное волнение, испытанное ею несколько минут тому назад, было
преждевременным. Что-то не так, совсем не так. Она не знала, что именно,
и в отчаянии ловила каждое слово Ретта, не спуская глаз с его смуглого
лица, надеясь услышать слова, которые рассеют ее страхи.
- Все говорило о том, что мы предназначены друг для друга. Все, пото-
му что я - единственный из ваших знакомых - способен был любить вас, да-
же узнав, что вы такое на самом деле: жесткая, алчная, беспринципная,
как и я. Но я любил вас и решил рискнуть. Я надеялся, что Эшли исчезнет
из ваших мыслей. Однако, - он пожал плечами, - я все перепробовал, и
ничто не помогло. А я ведь так любил вас, Скарлетт. Если бы вы только
мне позволили, я бы любил вас так нежно, так бережно, как ни один мужчи-
на никогда еще не любил. Но я не мог дать вам это почувствовать, ибо я
знал, что вы сочтете меня слабым и тотчас попытаетесь использовать мою
любовь против меня же. И всегда, всегда рядом был Эшли. Это доводило ме-
ня до безумия. Я не мог сидеть каждый вечер напротив вас за столом,
зная, что вы хотели бы, чтобы на моем месте сидел Эшли. Я не мог держать
вас в объятиях ночью, зная, что... ну, в общем, это не имеет сейчас зна-
чения. Сейчас я даже удивляюсь, почему мне было так больно... Это-то и
привело меня к Красотке. Есть какое-то свинское удовлетворение в том,
чтобы быть с женщиной - пусть даже она безграмотная шлюха, - которая
безгранично любит тебя и уважает, потому что ты в ее глазах - безупреч-
ный джентльмен. Это было как бальзам для моего тщеславия. А вы ведь ни-
когда не пытались быть для меня бальзамом, дорогая.
- Ах, Ретт... - начала было она, чувствуя себя глубоко несчастной от
одного упоминания имени Красотки, но он жестом заставил ее умолкнуть и
продолжал:
- А потом была та ночь, когда я унес вас наверх... Я думал... я наде-
ялся... я так надеялся, что боялся встретиться с вами наутро и увидеть,
что я ошибся и что вы не любите меня. Я так боялся, что вы будете надо
мной смеяться, что ушел из дома и напился. А когда вернулся, то весь
трясся от страха, и если бы вы сделали хотя бы шаг мне навстречу, подали
хоть какой-то знак, мне кажется, я стал бы целовать след ваших ног. Но
вы этого не сделали.
- Ах, Ретт, но мне же тогда так хотелось быть с вами, а вы были таким
омерзительным! В самом деле хотелось! По-моему... да, именно тогда я
впервые поняла, что вы мне дороги. Эшли... После того дня Эшли меня
больше не радовал. А вы были такой омерзительный, что я...
- Ах, да ладно, - сказал он. - Похоже, мы оба тогда не поняли друг
друга, верно? Но сейчас это уже не имеет значения. Я все это говорю лишь
затем, чтобы вы потом не ломали себе голову. Когда с вами было плохо,
причем по моей вине, я стоял у вашей двери в надежде, что вы позовете
меня, но вы не позвали, и тогда я понял, что я просто дурак и между нами
все кончено.
Он умолк, глядя сквозь нее на что-то за ней, как это часто делал Эш-
ли, видя что-то, чего не могла видеть она. А Скарлетт лишь молча смотре-
ла на его сумрачное лицо.
- Но у нас была Бонни, и я почувствовал, что не все еще кончено. Мне
нравилось думать, что Бонни - это вы, снова ставшая маленькой девочкой,
какой вы были до того, как война и бедность изменили вас. Она была так
похожа на вас - такая же своенравная, храбрая, веселая, задорная, и я
могу холить и баловать ее - как мне хотелось холить и баловать вас.
Только она была не такая, как вы, - она меня любила. И я был счастлив
отдать ей всю свою любовь, которая вам была не нужна... Когда ее не ста-
ло, с ней вместе ушло все.
Внезапно ей стало жалко его, так жалко, что она почти забыла и о
собственном горе, и о страхе, рожденном его словами. Впервые в жизни ей
было жалко кого-то, к кому она не чувствовала презрения, потому что
впервые в жизни она приблизилась к подлинному пониманию другого челове-
ка. А она могла понять его упорное стремление оградить себя - столь по-
хожее на ее собственное, его несгибаемую гордость, не позволявшую приз-
наться в любви из боязни быть отвергнутым.
- Ах, любимый, - сказала она и шагнула к нему в надежде, что он сей-
час раскроет ей объятия и привлечет к себе на колени. - Любимый мой, мне
очень жаль, что так получилось, но я постараюсь все возместить вам сто-
рицей. Теперь мы можем быть так счастливы, когда знаем правду. И...
Ретт... посмотрите на меня, Ретт! Ведь... ведь у нас же могут быть дру-
гие дети... ну, может, не такие, как Бонни, но...
- Нет уж, благодарю вас, - сказал Ретт, словно отказываясь от протя-
нутого ему куска хлеба. - Я в третий раз своим сердцем рисковать не хо-
чу.
- Ретт, не надо так говорить. Ну, что мне вам сказать, чтобы вы поня-
ли. Я ведь уже говорила, что мне очень жаль и что я...
- Дорогая моя, вы такое дитя... Вам кажется, что если вы сказали:
"мне очень жаль", все ошибки и вся боль прошедших лет могут быть пере-
черкнуты, стерты из памяти, что из старых ран уйдет весь яд... Возьмите
мой платок, Скарлетт. Сколько я вас знаю, никогда в тяжелые минуты жизни
у вас не бывает носового платка.
Она взяла у него платок, высморкалась и села. Было совершенно ясно,
что он не раскроет ей объятий. И становилось ясно, что все эти его раз-
говоры о любви ни к чему не ведут. Это был рассказ о временах давно про-
шедших, и смотрел он на все это как бы со стороны. Вот что было страшно.
Он поглядел на нее задумчиво, чуть ли не добрыми глазами.
- Сколько лет вам, дорогая моя? Вы никогда мне этого не говорили.
- Двадцать восемь, - глухо ответила она в платок.
- Это еще не так много. Можно даже сказать, совсем юный возраст для
человека, который завоевал мир и потерял собственную душу, верно? Не
смотрите на меня так испуганно. Я не имею в виду, что вы будете гореть в
адском пламени за этот ваш роман с Эшли. Образно говоря. С тех пор как я
вас знаю, вы ставили перед собой две цели: Эшли и деньги, чтобы иметь
возможность послать к черту всех и вся. Ну что ж, вы теперь достаточно
богаты и можете со всеми разговаривать достаточно резко, и вы получили
Эшли, если он вам нужен. Что вам и этого, видно, мало.
А Скарлетт было страшно, но не при мысли об адском пламени. Она дума-
ла: "Ведь Ретт - все для меня, а я его теряю. И если я потеряю его, нич-
то уже не будет иметь для меня значения! Нет, ни друзья, ни деньги...
ничто. Если бы он остался со мной, я бы даже готова была снова стать
бедной. Я готова была бы снова мерзнуть и голодать. Не может же он...
Ах, конечно, не может!" Она вытерла глаза и сказала в отчаянии:
- Ретт, если вы когда-то меня так любили, должно же что-то остаться
от этого чувства!
- От всего этого осталось только два чувства, но вам они особенно не-
навистны - это жалость и какая-то странная доброта.
"Жалость! Доброта! О боже!" - теряя последнюю надежду, подумала она.
Все что угодно, только не жалость и не доброта. Когда она испытывала к
кому-нибудь подобные чувства, это всегда сопровождалось презрением. Неу-
жели он ее тоже презирает? Все что угодно, только не это! Даже циничная
холодность дней войны, даже пьяное безумие, когда он в ту ночь нес ее
наверх, так сжимая в объятиях, что ей было больно, даже эта его манера
нарочно растягивать слова, говоря колкости, которыми, как она сейчас по-
няла, он прикрывал горькую свою любовь, - что угодно, лишь бы не эта
безликая доброта, которая так отчетливо читалась на его лице.
- Значит... значит, я все уничтожила... и вы не любите меня больше?
- Совершенно верно.
- Но, - упрямо продолжала она, словно ребенок, считающий, что доста-
точно высказать желание, чтобы оно осуществилось, - но я же люблю вас!
- Это ваша беда.
Она быстро вскинула на него глаза, проверяя, нет ли в этих словах из-
девки, но издевки не было. Он просто констатировал факт. Но она все рав-
но этому не верила - не могла поверить. Она смотрела на него, чуть при-
щурясь, в глазах ее горело упорство отчаяния, подбородок, совсем как у
Джералда, вдруг резко выдвинулся, ломая мягкую линию щеки.
- Не глупите, Ретт! Ведь я же могу...
Он с наигранным ужасом поднял руку, и его черные брови поползли
вверх, придавая лицу знакомое насмешливое выражение.
- Не принимайте такого решительного вида, Скарлетт! Вы меня пугаете.
Я вижу, вы намерены перенести на меня ваши бурные чувства к Эшли. Я
страшусь за свою свободу и душевный покой. Нет, Скарлетт, я не позволю
вам преследовать меня, как вы преследовали злосчастного Эшли. А кроме
того, я уезжаю.
Губы ее задрожали, прежде чем она успела сжать зубы и остановить
дрожь. Уезжает? Нет, что угодно, только не это! Да как она сможет жить
без него? Ведь все ее покинули. Все, кто что-то значил в ее жизни, кроме
Ретта. Он не может уехать. Но как ей остановить его? Она бессильна, ког-
да он что-то вот так холодно решил и говорит так бесстрастно.
- Я уезжаю. Я собирался сказать вам об этом после вашего возвращения
из Мариетты.
- Вы бросаете меня?
- Не делайте из себя трагическую фигуру брошенной жены, Скарлетт. Эта
роль вам не к лицу. Насколько я понимаю, вы не хотите разводиться и даже
жить отдельно? Ну, в таком случае я буду часто приезжать, чтобы не да-
вать повода для сплетен.
- К черту сплетни! - пылко воскликнула она. - Вы мне нужны. Возьмите
меня с собой!
- Нет, - сказал он тоном, не терпящим возражений.
Ей казалось, что она сейчас разрыдается, безудержно, как ребенок. Она
готова была броситься на пол, сыпать проклятьями, кричать, бить ногами.
Но какие-то остатки гордости и здравого смысла удержали ее. Она подума-
ла: "Если я так поведу себя, он только посмеется или будет стоять и
смотреть на меня. Я не должна выдать, я не должна просить. Я не должна
делать ничего такого, что может вызвать его презрение. Он должен меня
уважать, даже... даже если больше не любит меня".
Она подняла голову и постаралась спокойно спросить:
- Куда же вы едете?
В глазах его промелькнуло восхищение, и он ответил:
- Возможно, в Англию... или в Париж. А возможно, в Чарльстон, чтобы
наконец помириться с родными.
- Но вы же ненавидите их. Я часто слышала, как вы смеялись над ними
и...
Он пожал плечами.
- Я по-прежнему смеюсь. Но хватит мне бродить по миру, Скарлетт. Мне
сорок пять лет, и в этом возрасте человек начинает ценить то, что он так
легко отбрасывал в юности: свой клан, свою семью, свою честь и безопас-
ность, корни, уходящие глубоко... Ах нет! Я вовсе не каюсь и не жалею о
том, что делал. Я чертовски хорошо проводил время - так хорошо, что это
начало приедаться. И сейчас мне захотелось чего-то другого. Нет, я не
намерен ничего в себе менять, кроме своих пятен. Но мне хочется хотя бы
внешне стать похожим на людей, которых я знал, обрести эту унылую рес-
пектабельность - респектабельность, какой обладают другие люди, моя ко-
шечка, а не я, - спокойное достоинство, каким отмечена жизнь людей бла-
городных, исконное изящество былых времен. В те времена я просто жил, не
понимая их медлительного очарования...
И снова Скарлетт очутилась в пронизанном ветром фруктовом саду Тары -
в глазах Ретта было то же выражение, как в тот день в глазах Эшли. Слова
Эшли отчетливо звучали в ее ушах, словно только что говорил он, а не
Ретт. Что-то из этих слов всплыло в памяти, и она как попугай повторила
их:
- ...и прелести-этого их совершенства, этой гармонии, как в греческом
искусстве.
- Почему вы так сказали? - резко прервал ее Ретт. - Ведь именно эти
слова и я хотел произнести.
- Так... так однажды выразился Эшли, говоря о былом.
Ретт передернул плечами, взгляд его потух.
