всех этих недель они встречались и разговаривали - вежливо, как чужие
люди, которые встречаются в безликих стенах отеля, живут под одной кры-
шей, сидят за одним столом, но не обмениваются друг с другом сокровенны-
ми мыслями.
Теперь, когда ей стало страшно и одиноко, она сломала бы этот барьер,
если бы могла, но она обнаружила, что Ретт удерживает ее на расстоянии,
словно не желает говорить с ней ни о чем, кроме самого необходимого. Те-
перь, когда злость ее стала проходить, ей хотелось сказать ему, что она
не винит его в смерти Бонни. Ей хотелось поплакать в его объятиях и
признаться, что она ведь тоже невероятно гордилась тем, что девочка так
хорошо скачет на своем пони, тоже была невероятно снисходительна к кап-
ризам дочурки. Сейчас Скарлетт готова была унизиться перед Реттом и
признать, что напрасно обвинила его в смерти дочери, - слишком она была
несчастна и надеялась, причинив ему боль, облегчить себе душу. Но ей все
не удавалось найти подходящий момент для разговора. Ретт смотрел на нее
своими черными непроницаемыми глазами, и слова не шли у нее с языка. А
когда слишком долго откладываешь признание, его все труднее и труднее
сделать, и наконец наступает такой момент, когда оно просто становится
невозможным.
Скарлетт не могла понять, почему так получается. Ведь Ретт же - ее
муж, и они неразрывно связаны тем, что делили одну постель, были близки,
и зачали любимое дитя, и слишком скоро увидели, как их дитя поглотила
темная яма. Только в объятиях отца этого ребенка, делясь с ним воспоми-
наниями и горюя, могла бы она обрести утешение - сначала было бы больно,
а потом именно боль и помогла бы залечить рану. Но при нынешнем положе-
нии дел она готова была бы скорее упасть в объятия постороннего челове-
ка.
Ретт редко бывал дома. А когда они вместе садились ужинать, он, как
правило, был пьян. Вино действовало на него теперь иначе, чем прежде,
когда он постепенно становился все более любезным и язвительным, говорил
забавные колкости, и в конце концов она, помимо воли, начинала смеяться.
Теперь, выпив, он был молчалив и мрачен, а под конец вечера сидел совсем
отупевший. Иной раз на заре она слышала, как он въезжал на задний двор и
колотил в дверь домика для слуг, чтобы Порк помог ему подняться по лест-
нице и уложил в постель. Его - укладывать в постель! Это Ретта-то, кото-
рый всегда был трезв, когда другие уже валялись под столом, и сам укла-
дывал всех спать.
Он перестал следить за собой, тогда как раньше всегда был тщательно
выбрит и причесан, и Порку приходилось долго возмущаться и упрашивать,
чтобы он хотя бы сменил рубашку перед ужином. Пристрастие к виски начало
сказываться на внешности Ретта, и его еще недавно четко очерченное лицо
расплылось, щеки нездорово опухли, а под вечно налитыми кровью глазами
образовались мешки. Его большое мускулистое тело обмякло, и талия стала
исчезать.
Он часто вообще не приезжал домой ночевать и даже не сообщал, что не
приедет. Вполне возможно, что он храпел пьяный в комнате над каким-ни-
будь салуном, но Скарлетт всегда казалось, что в таких случаях он - у
Красотки Уотлинг. Однажды она увидела Красотку в магазине - теперь это
была вульгарная располневшая женщина, от красоты которой почти ничего не
осталось. Накрашенная и одетая во все яркое, она тем не менее выглядела
дебелой матроной. Вместо того чтобы опустить глаза или с вызовом посмот-
реть на Скарлетт, как это делали, встречаясь с дамами, другие особы лег-
кого поведения. Красотка ответила ей внимательным взглядом, в котором
была чуть ли не жалость, так что Скарлетт даже вспыхнула.
Но она уже не могла обвинять Ретта, не могла устраивать ему бурные
сцены, требовать верности или стыдить его - как не могла заставить себя
просить у него прощения за то, что обвинила его в смерти Бонни. Ее ско-
вывала какая-то непостижимая апатия. Она сама не понимала, почему она
несчастна - такой несчастной она еще никогда себя не чувствовала. И она
была одинока - бесконечно одинока. Возможно, до сих пор у нее просто не
было времени почувствовать себя одинокой. А сейчас одиночество и страх
навалились на нее и ей не к кому было обратиться - разве что к Мелани.
Ибо даже Мамушка, ее извечная опора, отбыла в Тару. Уехала навсегда.
Мамушка не объяснила причины своего отъезда. Она с грустью посмотрела
на Скарлетт усталыми старыми глазами и попросила дать ей денег на дорогу
домой. В ответ на слезы Скарлетт и уговоры остаться Мамушка сказала
лишь:
- Походке, мисс Эллин зовет меня: "Мамушка, возвращайся домой. Пора-
ботала - и хватит". Вот я и еду домой.
Ретт, услышав этот разговор, дал Мамушке денег и похлопал по плечу.
- Ты права. Мамушка, и мисс Эллин права. Ты здесь действительно пора-
ботала, и хватит. Поезжай домой. И дай мне знать, если тебе когда-нибудь
что-то понадобится. - И когда Скарлетт попыталась было возмутиться и на-
чать командовать, он прикрикнул на нее: - Замолчите вы, идиотка! Отпус-
тите ее! Кому охота оставаться в этом доме - теперь?
При этих словах в глазах его загорелся такой дикий огонь, что Скар-
летт в испуге отступила.
- Доктор Мид, вам не кажется, что, пожалуй... что он, возможно, поте-
рял рассудок? - спросила она, решив через некоторое время поехать к док-
тору посоветоваться, ибо чувствовала себя совершенно беспомощной.
- Нет, - сказал доктор, - но он пьет как лошадь и убьет себя, если не
остановится. Он ведь очень любил девочку и, мне кажется, Скарлетт, пьет,
чтобы забыться. Мой совет вам, мисс: подарите ему ребенка - да побыст-
рее.
"Ха! - с горечью подумала Скарлетт, выходя из его кабинета. - Легко
сказать". Она бы с радостью родила ему еще ребенка - и не одного, - если
бы это помогло прогнать отчужденность из глаз Ретта, затянуть раны его
сердца. Мальчика, который был бы такой же смуглый и красивый, как Ретт,
и маленькую девочку. Ах, еще одну девочку - хорошенькую, веселую, своен-
равную, смешливую, не как эта пустоголовая Элла. Почему, ну, почему не
мог господь прибрать Эллу, если уж надо было отнимать у нее ребенка? Эл-
ла не утешала ее - она не могла заменить матери Бонни. Но Ретт, каза-
лось, не хотел больше иметь детей. Во всяком случае, он никогда не захо-
дил к ней в спальню, хотя дверь теперь не запиралась, а была, наоборот,
зазывно приотворена. Ему, казалось, это было безразлично. Видно, ему все
было безразлично, кроме виски и этой толстой рыжей бабы.
Теперь он злился, тогда как раньше мило подшучивал над ней, и грубил,
тогда как раньше его уколы смягчались юмором. После смерти Бонни многие
из добропорядочных дам, которые жили по соседству и которых он сумел за-
воевать своим чудесным отношением к дочке, старались проявить к нему
доброту. Они останавливали его на улице, выражали сочувствие, заговари-
вали с ним поверх изгороди и выказывали свое понимание. Но теперь, когда
Бонни не стало, для него исчезла необходимость держаться благовоспитан-
но, а вместе с необходимостью исчезла и благовоспитанность. И он грубо
обрывал искренние соболезнования дам.
Но, как ни странно, дамы не оскорблялись. Они понимали или считали,
что понимают. Когда он ехал домой в сумерки, пьяный, еле держась в сед-
ле, хмуро глядя на тех, кто с ним заговаривал, дамы говорили: "Бедняга!"
- и удваивали усилия, стараясь проявить мягкость и доброту. Они очень
его жалели - этого человека с разбитым сердцем, который возвращался до-
мой к такому утешителю, как Скарлетт.
А все знали, до чего она холодная и бессердечная. Все были потрясены
тем, как, казалось, легко и быстро она оправилась после смерти Бонни, и
никто так и не понял, да и не пытался понять, скольких усилий ей это
стоило. Всеобщее искреннее сочувствие было на стороне Ретта, а он не
знал этого и не ценил. Скарлетт же все в городе просто не выносили, в то
время как именно сейчас она так нуждалась в сочувствии старых друзей.
Теперь никто из старых друзей не появлялся у нее в доме, за исключе-
нием тети Питти, Мелани и Эшли. Только новые друзья приезжали в блестя-
щих лакированных колясках, стремясь выразить ей свое сочувствие, стара-
ясь отвлечь ее сплетнями о каких-то других друзьях, которые нисколько ее
не интересовали. Все это "пришлые", чужаки - все до одного! Они не знают
ее. И никогда не узнают. Они понятия не имеют, как складывалась ее
жизнь, пока она не обрела нынешнее прочное положение и не поселилась в
этом дворце на Персиковой улице. Да и они не стремились говорить о том,
какова была их жизнь до того, как у них появились эти шуршащие шелка и
виктории, запряженные отличными лошадьми. Они не знали, какую она вынес-
ла борьбу, какие лишения, сколько было в ее жизни такого, что позволяло
ей по-настоящему ценить и этот большой дом, и красивые наряды, и сереб-
ро, и приемы. Они всего этого не знали. Да и не стремились узнать - что
им до нее, этим людям, приехавшим неизвестно откуда, как бы скользившим
по поверхности, не связанным общими воспоминаниями о войне, и голоде, и
борьбе с захватчиками, людям, не имеющим общих корней, которые уходят
вглубь, все в ту же красную землю.
Теперь, оставшись одна, Скарлетт предпочла бы коротать дни с Мейбелл,
или Фэнни, или миссис Элсинг, или миссис Уайтинг, или миссис Боннелл,
или даже с этой грозной воинственной старухой миссис Мерриуэзер, или...
или с кем угодно из старых друзей и соседей. Потому что они знали. Они
знали войну, и ужасы, и пожары, видели, как преждевременно погибли их
близкие, они голодали и ходили в старье, и нужда стояла у их порога. И
из ничего снова создали себе состояние.
Каким утешением было бы посидеть с Мейбелл, помня о том, что Мейбелл
похоронила ребенка, погибшего во время отчаянного бегства перед насту-
павшей армией Шермана. Какое утешение нашла бы она в обществе Фэнни,
помня, что обе они потеряли мужей в те черные дни, когда их край был
объявлен на военном положении. Как горестно посмеялись бы они с миссис
Элсинг, вспоминая, как пожилая дама, нахлестывая лошадь, мчалась в день
падения Атланты мимо Пяти Углов и захваченные на военном складе припасы
вылетали у нее из повозки. Как было бы приятно излить душу миссис Мерри-
уэзер, теперь такой преуспевающей благодаря своей булочной, и сказать
ей: "А помните, как туго было после поражения? Помните, как мы не знали,
откуда взять новую пару обуви? А посмотрите на нас теперь!"
Да, это было бы приятно. Теперь Скарлетт понимала, почему бывшие кон-
федераты при встрече с таким упоением, с такой гордостью, с такой нос-
тальгией принимались говорить о войне. То были дни серьезных испытаний,
но они прошли через них. И стали ветеранами. Она ведь тоже ветеран, но
только нет у нее товарищей, с которыми она могла бы возродить в памяти
былые битвы. Ах, как бы ей хотелось снова быть с людьми своего круга, с
теми, кто пережил тоже, что и она, и знает, как это было больно и, одна-
ко же, стало неотъемлемой частью тебя самого!
Но каким-то образом все эти люди отошли от нее. Скарлетт понимала,
что никто, кроме нее, тут не виноват. Она никогда не нуждалась в них до
сегодняшнего дня - дня, когда Бонни уже нет на свете, а она так одинока
и испугана и сидит за сверкающим обеденным столом напротив пьяного, оту-
певшего, совсем чужого человека, превратившегося в животное у нее на
глазах.
ГЛАВА LXI
Скарлетт была в Мариетте, когда пришла срочная телеграмма от Ретта.
Поезд в Атланту отходил через десять минут, и она села в него, взяв с
собой лишь ридикюль и оставив Уэйда и Эллу в отеле на попечении Присей.
Атланта находилась всего в двадцати милях, но поезд полз бесконечно
долго по мокрой, осенней, освещенной тусклым дневным светом равнине и
останавливался у каждого переезда. До крайности взволнованная вестью от
Ретта, Скарлетт сгорала от нетерпения и при каждой остановке буквально
готова была кричать. А поезд шел не спеша сквозь леса, чуть тронутые ус-
