висит тишина. Какая громкая тишина, – подумала Лера, вспомнив
грохочущий мегаполис. – Грохот… нет, стук… А ведь верно, тихо
как на кладбище, только стук молотков, – пронеслось в голове.
– Я об этом подумаю завтра», – решила она, но тут же
опомнилась. Этот прием безотказно работал, когда она в чем-то
была не уверена. Но работал он ТАМ. Здесь «завтра» не
существовало. Все нужно было делать сейчас. Выход нашелся
неожиданно. Ну хорошо, с тем, что искусство способно менять
людей, не согласиться невозможно. В конце концов, ее смущало
лишь то, что оно меняет их в худшую сторону. Но насчет власти…
бывает разная власть, и приходят туда разные люди. Она помнила
свое отношение к ним, и оно было разным. Ведь среди них были и
те, кто несомненно, хотел жизнь других сделать лучше. Неужели
всех их здесь уравняла лишь принадлежность к ней? Никакой
логики тут не было. Лера могла перечислить с десяток имен,
которые не заслуживали столь очевидной несправедливости и
снискали народную любовь. «Разве можно их сравнить и поставить
на одну доску с генералиссимусом, ефрейтором и иже с ними? А
тем более с многими лидерами других стран, ушедшими в мир иной
и не сделавшими ничего дурного. А как быть с адмиралом?» –
Тогда он был капитаном, – вмешался ее собеседник. – Пусть так.
– При всем двояком отношении к нему Лера считала, что он много
сделал для ее соотечественников. Правда, она помнила слова
одного уважаемого ею человека: «Если в результате задуманного
тобой или твоих добрых намерений погибнет хотя бы один
человек, твоим действиям не просто грош цена, ты услужил злу.
Потому что всегда есть другой путь». Эти слова казались ей
тогда слишком категоричными. Но она хорошо помнила тот
разговор. Даже пыталась защищать его. «В конце концов, он
покончил с холодной войной, ему удалось сблизить совершенно
разных людей из разных стран, – говорила Лера. – Помните, как
толпы людей в Европе окружали его с улыбками, скандируя его
имя, а он протягивал им руки». Но ее знакомый был чересчур,
как она тогда посчитала, прагматичен: – Конечная цель –
сделать жизнь лучше – роднит тиранов и тех, кто отправлял
людей на тот свет непреднамеренно. Благими намерениями
вымощена дорога в ад. И тех и других какое-то время люди носят
на руках. И тех и других считают незаменимыми. После секундной
паузы, словно перечеркивая возможные аргументы оппонента, он
произнес: – Незаменимые – все на кладбище. В этой фразе
сквозила неоспоримая логика. – А как же свобода? Ведь он дал
людям свободу. Разве не это, в конечном счете, должно
определять ваше отношение к нему? Ее знакомый был тверд: –
Свободы не считать себя частью Пушкина, Чайковского,
Достоевского, Гоголя? – Гоголя? – Он считал себя русским
писателем. Понимал, что такое духовное единение славян. Что
касается других свобод, люди получили не намного больше, чем
имели. У них достаточно и отняли. И дело не в количествах, а в
сути приобретенного и потерянного. – Но все-таки они ведь
получили больше, чем потеряли? – Чего? Свободы слова?
Во-первых, она была отвоевана до развала страны. Крови для
этого не потребовалось, но кровь она принесла. Или цена уже не
важна? В ней остро, и это можно понять, нуждалась лишь
незначительная часть населения. Важно, что, появившись, она
отняла у остальных людей. Для них ведь важнее были другие
свободы. Свобода растить детей и быть спокойными за их
будущее. Свобода получить бесплатное образование и
гарантированную занятость. А по истечении времени пусть не
роскошную, но квартиру, и бесплатно! «А ведь сейчас власть
даже не ставит таких задач», – подумала Лера. Он продолжал: –
И чтобы иметь все это, требовалось только одно: просто жить и
работать. И тогда это мог делать каждый. Да вся их свобода
слова, всех их, вместе взятых, со всех концов земли, не стоит
жизни простой дворняги, забитой подонками в темном переулке.
Людей же они отправляли на тот свет прямо под растяжками
транспарантов, объявляющих, что она, эта свобода, наступила. И
поверьте, все, получившие ее, теперь, бессонными ночами видя,
что принесла она другим, убеждают себя, что они здесь ни при
чем. Более того, находят виновных и клеймят их! Лгут себе
каждый день своей жизни! Слишком страшна правда, слишком
ужасны последствия ее признания. Они будут мучиться до
последней минуты. Но эта последняя минута наступит. Все будет
как у Ивана Ильича. Лера удивленно подняла брови: поворот был
неожиданным. – В общем, наверное, вы правы, – помолчав,
ответила она тогда. – Сталинские лагеря в те времена уже
канули в прошлое. И мы – я имею в виду общество – осудили это
прошлое. Я соглашусь, тогда была уже совсем другая страна. И в
ней не было домофонов и запертых подъездов. – Это она помнила
тоже. – А те, с кого нас призывали брать пример, в это время
сжигали на кострах своих чернокожих соотечественников. Вы
помните Ку-клукс-клан? У них не помнит никто! И утюжили
напалмом часть континента под названием Вьетнам. Сейчас они
это осудили, наверное, именно потому нам и следует брать с них
пример? – с усмешкой добавил он. –Убивай, но кайся. Наши
нынешние правозащитники даже сейчас навязывают такой пример
для подражания. Кстати, там снова творят подобное, очевидно,
для будущего покаяния. Знакомый помолчал. – Конечно же, пяти
процентам населения, желающим и способным стать супербогатыми,
не давали свободы сделать это. Сейчас они ее получили, отняв
остальные свободы у других. Думается, был другой способ дать
им желаемое. Спросите у любой матери: променяет ли близкие ей
свободы на сомнительную свободу слова? И если хоть одна скажет
«да», добавьте сюда свободу спиться от безысходности, так и не
найдя работу, свободу для сотен тысяч детей быть бездомными и
голодными, проститутками и сутенерами, свободу умереть в
страшных муках от наркотиков, свободу растлевать ее детей
каждый день с экранов телевизоров. И если опять ответ не
изменится, задумайтесь, мать ли перед вами. Забыть о
собственном народе ради одобрительных улыбок других – разве
это удел настоящего лидера? Повергнуть сотни миллионов людей в
хаос, который не мог присниться им даже в кошмарном сне, –
разве это торжество добродетели? Сотни тысяч погибших в
собственной стране в мирное время – здесь нужен особый,
сатанинский талант. Все спившиеся, умершие от наркотиков,
погибшие от пуль – все они чьи-то сыновья, дочери и отцы,
неужели людские проклятия ничего не значат для тебя? Иногда я
задумываюсь – как ему спится? Зловещие мракобесы двадцатого
столетия никогда не убивали сами. Простите, – ее оппонент
посмотрел на часы. – Продолжим как-нибудь в другой раз, хотя
если честно, желания у меня нет. Он вышел, оставив ее наедине
с собой, со своими мыслями. Но эти мысли, словно проснувшись,
продолжали извлекать из памяти совершенно, как ей раньше
казалось, малозначительные факты и события. Одно из них прямо
касалось их разговора. Совсем недавно Лера прочитала, как одна
женщина, литературный критик, в интервью заявила: «Для меня
свобода дороже социальной справедливости!» После того, что она
услышала, согласиться с нею было невозможно. «Интересно, на
сколько сотен тысяч жизней дороже, – подумала она. – Сколько
убитых, спившихся и умерших ты готова простить ради свободы?
Десять? Пятьдесят? Сто тысяч? Где ты остановишься и скажешь:
хватит! Слишком дорого!» Ей пришла на память неприятная
картина, которую однажды, еще в девяностые годы, ей довелось
увидеть в метро. Неприятной она показалась только в самом
начале. Сначала Лера просто обратила внимание на девушку,
почти девочку, сидящую в углу вагона. На нее смотрели все.
Закрыв лицо руками, она наклонила голову так низко, что поза
казалась совершенно неестественной. И тут началось. Лера
никогда еще не видела наркоманов так близко. И сейчас она
снова вспомнила ту девушку, которую выворачивало и корежило от
наркотиков, ее стоны и смотрящих на нее в немом ужасе людей.
«Это вам не бразильский сериал с выдуманными страстями,
которые прекращаются нажатием кнопки. Из вагона не выскочить.
И по крайней мере две минуты ужаса вам придется разделить с
ней», – подумала она, выйдя на поверхность. Тогда эти минуты
длились вечность. Уже за ужином, рассказывая мужу об
увиденном, она заметила: – Наклеил бы, что ли, усы, да проехал
на метро, а еще лучше – сходил бы в Ржевские бани. Иногда
полезно послушать, что о тебе говорит народ. – Она имела в
виду того, кого чаще всех тогда показывали по телевизору. А
сейчас вокруг было тихо. Так, задумавшись, она простояла
несколько минут. Почему тот странный разговор и это событие
пришли ей в голову именно сейчас? Прямо дьявольщина какая-то.
– Выходит, тупик? Если ты пришел к власти, значит, не можешь
принести счастье людям? – произнесла она то, к чему привели ее
размышления. – А как же слова: «Всякая власть от Бога?» –
Власть, но не ее представители. Всякий, кто идет туда, несет в
руке молоток. Власть и служение добру – несовместимы. Сейчас
Лера взглянула на жизнь по-другому. То, что она узнала,
изменило все. В мгновение ока исчезли пусть маленькие, но
надежды. И прежде всего надежда на то, что власть может быть
хорошей. Надежда на то, что кто-то сделает их жизнь
счастливее. Надежды, которыми жила Лера и ее друзья, оказались
дымкой, призрачным туманом, который исчез. Но все-таки один
вопрос оставался без ответа. Она не могла понять, почему
человек, начиная хорошее, казалось бы, необходимое людям дело,
заканчивает всегда плохо? Почему вместо благодарности за ним
тянется ужас слез и людских проклятий? Почему все так
происходит? И вновь воспоминания, ее незримые помощники здесь,
уносили ее туда, в уже далекую от нее жизнь. Иногда их
компания выезжала за город на выходные. Раньше – на дачу к
кому-то из друзей. Но времена менялись, а вместе с ними –
друзья и возможности. Все подмосковные пансионаты с их
совдеповскими столовыми постепенно превратились в приличные
дома отдыха, где москвичи, имеющие средства, проводили
праздники, да и вообще свободное время. Лера и ее попутчики
средства имели. Отдых проходил как обычно: поздний ужин, утро,
боулинг, обед, прогулки и снова поздний ужин со спиртным,
количество которого можно было бы назвать значительным.
Веселый смех, шутки и анекдоты. Среди бесчисленных тостов ей
вспомнился один, пожалуй, даже банальный. Один из мужчин
что-то долго говорил, а закончил свою речь словами: «…и чтобы
наши дети жили еще лучше». И вдруг, после того как бокалы
