парадной военной форме явно из разных времен, глядя только
вперед и не обращая внимания на то, что происходило у них под
ногами, проследовали перед ее взором. Только тут, к своему
изумлению, Лера увидела причину странного звука. Каждый раз
сапоги, опускаясь на землю, давили беснующихся у крестов,
превращая их в кровавое месиво. Хруст костей несчастных и был
«странностью» в звуке шагов. Ух… ух… Хруст начал удаляться, и
через минуту оба генерала скрылись за горизонтом. От этой
страшной картины, от этих ударов, от рева беснующейся и
гибнущей толпы дикая боль, оглушительно нарастая, стремительно
сдавила виски. И вдруг страшная догадка пронзила ее. На каждом
кресте был распят Христос. Такого ужаса она еще никогда не
испытывала. В то же мгновение мысль о том, что если сейчас же,
в этот миг, она ничего не сделает, то ее голову просто
разорвет, заставила Леру отпрянуть назад. Видение исчезло. –
Вот так из века в век они продолжают делать свою работу, –
раздалось у нее за спиной. – Они это делали всю жизнь, так что
навыки у них есть. Некоторые выбирают молот потяжелее, чтобы
быстрее покончить с этим и умереть. Но их помощники, когда-то
избранные ими, дают им тогда гвозди потолще, и отказаться от
них нельзя. Посмотри направо, видишь того, невысокого, у него
молот с позолоченной рукояткой? Даже здесь он не смог
отказаться от своего пристрастия. Никогда им не закончить
страшную работу. – А те… двое? – Они выносят приговор. Каждый
имеет право вынести свой собственный приговор. – ??? Словно не
заметив ее удивленного взгляда, он продолжил: – Ну как? Ты
по-прежнему готова поделиться добротой, не зная, что они
совершили? Все еще в ужасе от увиденного, под взглядами тысяч
умоляющих глаз, Лера судорожно сглотнула. Через мгновение она
тихо прошептала: – Да. – Тебе придется все узнать. Тогда ты
должна будешь взять у них часть этого зла. И начало пути
здесь, место твоей первой ступени будет зависеть от его
количества. Поверь, оно будет далеко отсюда, и нам придется
расстаться. Кроме того, полученное зло уйдет к твоим близким и
изменит их судьбу. Причем большая часть достанется твоему
младшему сыну. Тебе же твоя жертва не зачтется. При жизни у
Леры часто опускались руки, и привыкнуть она к этому не
смогла. В такие минуты ей ничего не помогало. Она просто
уединялась или убегала. От кого или от чего – над этим она не
задумывалась. Но такой подавленности и опустошенности она еще
не испытывала. Таких бесчеловечных условий ей еще никто не
ставил. Ужасная мысль мелькнула в голове, но она сразу же
прогнала ее прочь как невероятную. – Поверь, каждый получает
здесь по заслугам, исключений нет. – Но это ужасно. Жестоко. –
Память о них там, на земле, держит здесь их вместе. Слишком
много горя они принесли людям, чтобы она стерлась. Они
получили свой срок и будут отбывать его, пока жива память о
них. Ты многое должна узнать, прежде чем решишься на это, –
голос звучал ровно и спокойно. – Тысячи лет они правили миром,
возвышаясь над человечеством. Они сознательно ставили себе эту
цель и шли к ней всю жизнь. Диктаторы и завоеватели, премьеры
и президенты, правители всех мастей были объединены в своих
жизнях одним – жаждой власти. Мелкие предательства и обман,
интриги и унижение, подлости и убийства и даже заклание
собственных детей – вот их верные спутники на этом пути. Здесь
же они суть звенья цепей, тянущих их на дно. Многие из них
стремились к власти, чтобы сделать жизнь людей лучше. Многим
казалось, что они достигли цели. Но чистой дороги туда нет, и
не замараться нельзя. Сколько всего на этом пути они старались
вычеркнуть из памяти, порой обещая себе сделать это в
последний раз. Тщетно. Все повторялось снова. У Сатаны цепкие
лапы и мертвая хватка. Вначале это даже не жажда, а желание.
Желание возвыситься над теми, кто находится рядом. К этому,
еще маленькому, ручейку дьявол приводит на водопой тысячи
людей. Каждый день. Из века в век. И кто глотнул отравы хоть
раз, будет мучиться жаждой всю жизнь, отдавая за глоток все.
Власть – особая категория зла. Пьянство, разврат и другие
пороки могут объединять людей. Тут они могут быть даже
друзьями. Власть же не терпит объединения. Ее родная сестра –
зависть. Нельзя завидовать вдвоем, и двоим нельзя получить то,
чему завидуешь. И хотя всегда найдутся люди, которые будут
помогать властолюбцам, даже пособники обречены. Заразившись
таким же желанием, они будут уничтожены. Здесь царствует
главный сатанинский закон: хочешь власти – не дай ее другим.
Иным путем ее не получишь. Только шагнув в ад. Тут все
по-другому. В этой жиже, как звенья зловещей цепи, обнажаются
тайные помыслы и цели, что связывали их по рукам и ногам,
когда они старались забыть о них навсегда. Как хотят они
сейчас вырваться из трясины под названием «власть», которая
некогда была слаще молока матери. Наконец она собрала их всех
в одном месте. За одно лишь прикосновение к Божественному
свету они готовы претерпеть любые муки. И пройти через эти
муки – единственная для них возможность покинуть эту долину.
Среди множества граней у власти есть главная лицевая сторона.
Как только человек становится у кормила, он тут же начинает
вершить судьбами. Причем судьбами не только тех, кого он
наградил, послал на бойню или просто уничтожил, пусть даже
словами, а судьбами людей, которых он никогда не видел, не
знал и не мог знать. Изменив судьбу лишь некоторых, он
невольно, но неотвратимо меняет судьбы их близких, друзей,
просто знакомых и вообще всех окружающих его людей. И это –
только видимая часть чудовищного механизма. В действительности
же, как движение руки по водной глади порождает расходящуюся
вдаль зыбь, так и любое действие властей предержащих невидимо
и тайно для них отражается в душе каждого живущего на земле.
Это и есть великая мера ответственности за обладание властью.
Соответственно ей и плата. Неотвратимость этих зловещих
последствий не зависит от ранга или положения и действует
всегда безотказно, будь ты президентом или просто режиссером в
театре. – Режиссером? – Столь неожиданный поворот в разговоре
смутил ее. Но, быстро взяв себя в руки, она удивленно
заметила: – Какая же это власть? Разве что отказать в роли?
Лера была знакома с некоторыми представителями артистических
кругов не только в силу своей профессиональной деятельности,
но и благодаря родителям. Даже слыла театралкой. Конечно же,
она бывала в театрах. Конечно, знала это действо и, как она
считала, изнутри тоже. Порой ей вообще казалось, что
театральная жизнь происходит скорее за кулисами, чем на сцене,
во время спектакля, когда ненужные в этот момент страсти
умолкают и наступает перемирие. Она старалась поддерживать
свой имидж тонкого ценителя, причем самыми оригинальными
способами. – Как вы думаете, почему возник спектакль
«Принцесса Турандот», для чего вообще он был поставлен
Вахтанговым? – ставила она в тупик очередного обожателя или
напыщенного знатока. Это была чужая мысль, она вычитала ее в
книге одного известного режиссера. Прием был безотказным, и
это ее забавляло. Но она никогда не связывала театр с властью,
он был чем-то другим в ее жизни. Между тем голос не замедлил
себя ждать: – Режиссер имеет нечто иное, чем просто власть
приказать, заставить и даже убить. Театр может неизмеримо
больше. Манипуляции с сознанием – пройденный этап. Театр – это
средоточие знаний обо всех доступных человеку способах
воздействия на дух. Даже не через эфир или экран, а
непосредственно! А управляет этим режиссер. И оттого, как он
это сделает, как смешает и подаст волшебный напиток, станет
ясно, что изготовил он: яд или эликсир жизни. Последнее не
удавалось никому. И так было во все времена. Лишь выдающиеся
представители этого воинства способны не только прикасаться к
духу, менять подсознание человека, отделять его истинное «Я»,
но и чувствовать ответственность за свои действия. Но только
чувствовать! Нельзя сделать свой полет стремительнее, а дух
чище, воздействуя на чужой. А вот дает это то, что и хотят они
получить – пережить настоящую, а не поставленную драму. Ведь
они вмешиваются в дело Творца. Помогают они ему или мешают? И
нужна ли вообще их помощь? Ведь помощь одному неизбежно
отражается на других. Отражается, но как? Может быть, болью
или трагедией? Каким образом это происходит, скрыто для них.
Это и есть главное сомнение настоящего художника, его
бессонные ночи, его ответственность перед людьми. Его ад. Если
такое сомнение его никогда не посещало, в творении молчит
душа. И эта тишина висит во всем театре мира. Прислушайся,
как тихо в твоем городе, и только кое-где можно услышать удары
молотков. Если бы эти таланты могли впустить в зрительный зал
нацию, они перевернули бы мир, разжигая и без того негаснущие
страсти. Но такой зал есть только один, и хода туда им нет. У
остальных же – талант на альтернативной службе. Срок – тот же,
а служить легче. – Так что же им делать? – Разойтись по домам.
Они ведь там уже давно, только не замечают. – Но ведь так или
иначе страсти, муки на сцене вызывают сострадание! Разве это
чувство не есть то, что делает тебя человеком? Ведь именно оно
заставляет задуматься! Неужели плохо и это? – Сострадание не
было чувством, данным Творцом первому человеку. Боль
сострадания человек получил, придя в этот мир, создавая его
для себя. И множить эту боль не надо. Не для того дано людям
творчество как часть духа. Лера была ошеломлена. И не только
от столь резкого поворота. Если бы такое произошло раньше и
она прочитала или услышала что-то подобное, то нашла бы
десятки доводов, опровергающих подобную ересь. Да, да, она бы
так и назвала эту чушь. И у нее точно уж хватило бы решимости
дать достойную отповедь автору таких утверждений на страницах
одного из уважаемых ею журналов. Но сейчас, сейчас она смутно
понимала, что речь идет вовсе не о том, чему она собиралась
давать отповедь. Речь о чем-то, что гораздо чище и выше
обыденных и привычных ее представлений, и не только о театре.
И вообще, это то, что не может прийти в голову даже самому
искушенному критику или публицисту. Перечень попадающих под их
взгляд сторон, углов и плоскостей этого действа был огромен.
Они могли вывернуть наизнанку любого мастера и его постановку,
любое событие. Критике и обсуждению подлежало все, но главного
в том перечне не было. Особенно же ее поразило то, что она
услышала это здесь, в таком ужасном месте. Ее пребывание тут и
то, что она узнала, никак не увязывались в сознании. «Везде
