Амазонке слухи о способной улавливать время волшебной жидкости,
которую искусные шаманы выделяют из собственного тела, есть не что
иное, как намек на метаморфозу человеческого тела и разума в
состоянии, принадлежащем высшему измерению. И будь такие
преображения материи возможны, с ней можно было бы делать все, что
заблагорассудится: растянуть, насколько нужно, забраться на нее, а
потом подняться на любую высоту, по мере необходимости добавляя
кислород. Вот и опять перед нами навязчивый образ летающей тарелки.
Или забраться внутрь, натянув, как скафандр, собственный разум.
Летающая тарелка - это символ доведенного до совершенства
человеческого разума: издавая тихое гудение, она ожидает нас в самом
конце истории человечества на этой планете. Когда разум достигнет
совершенства, произойдет онтологическая мутация человека - не что
иное, как появление того Тела Воскресения, которое предвкушает
христианство.
И никому иному, как гению человеческой техники, предстоит
овладеть энергиями жизни и смерти, пространства и времени и,
овладев, работать с ними. НЛО предлагает разуму возможность стать
предметом, кораблем, который способен пересечь Вселенную в единый
миг, необходимый для того, чтобы подумать об этом. Ибо вот что такое
Вселенная - мысль. И когда мысль обретет подвижность и предметность,
человечество - новичок в деле господства над мыслью - отправится в
полет.
Разумеется, может случиться и так, что никуда лететь не
придется - будущее может показать, что есть нечто такое, что
призывает нас остаться дома. Тогда наша техника и зов Иного
обеспечат будущую встречу. И тарелка - превосходная метафора для
этого. Когда Юнг высказал предположение, что тарелка - это
человеческая душа, он был прав куда больше, чем, должно быть,
полагал сам. Осталось не так уж много времени. И вот еще что.
Последняя смена эпох дала нам теорию относительности и квантовую
механику. Впереди маячит следующая смена эпох, но станет ли грядущая
эпоха последней, сказать трудно. Наши собственные роли как
составляющие этого процесса вносят в наблюдения неопределенность,
которая осложняет прогноз.
Все эти темы переплетаются вокруг ДМТ, может быть, потому, что
ДМТ создает микрокосм этой самой смены эпох в переживаниях отдельно
взятого человека. Он как бы приподнимает пытливый ум из глубин
обычного пространства-времени и позволяет ему мельком взглянуть на
самый большой из возможных кадров. Когда Платон заметил, что "время
- это движущийся образ вечности", он высказал мысль, которую
подтверждает каждый полет в ДМТ-космос. Как и смена эпох, которую
религиозные кликуши прозвали апокалипсисом и который не устают
предвкушать, ДМТ проливает свет на то, что ожидает нас по ту сторону
смерти. И что же это такое - измерение по ту сторону жизни в свете
ДМТ? Если мы можем положиться на собственные органы чувств, то это
место, где процветает экология душ, чей образ бытия скорее
синтаксичен, нежели материален. Оно выглядит, как соседний мир,
населенный бессмертными энтелехиями , напоминающими эльфов, которые
состоят исключительно из знания и радостного самовыражения. Жизнь
после смерти похожа скорее на кельтскую страну фей, чем на
экзистенциальное ничто; по крайней мере, это подтверждают видения,
навеянные ДМТ.
Мы, люди, вынуждены признать, что- находимся в совершенно
особой ситуации: с самого рождения мы представляем собой автономные,
открытые химические системы, благодаря метаболизму поддерживающие
свое существование в состоянии, далеком от равновесия. Кроме того,
мы существа мыслящие. Но что это такое? Что такое три измерения? Что
такое энергия? Мы обнаруживаем себя в странном положении - мы живем.
Однако, родившись, мы знаем, что нам суждено умереть. Поразмыслив,
можно прийти к выводу, что в этом нет ничего странного, что во
Вселенной такое бывает - возникают живые существа. И все же наша
физика, способная зажигать звезды в пустынях, не может объяснить
этот странный феномен - то, что мы живем.
Сегодня живые организмы находятся за пределами того, чему может
дать объяснение современная наука. Для чего же тогда нам она?
Спенсер и Шекспир, квантовая теория и наскальные рисунки Альтамиры.
Кто мы? Что такое история? И куда она ведет? Мы развязали процессы,
которые грозят привести планету к роковому исходу. Мы положили
начало кризису, несущему конец всему живому. Мы начали все это, и
теперь ничего не можем поделать. Никто из нас. Ни один из глав
государств не может изменить тот факт, что мы стали заложниками
истории. Мы движемся навстречу невообразимому концу, а вокруг
громоздятся горы информации о том, какова истинная природа ситуации,
с которой нам предстоит столкнуться. Говоря словами Дж.-Б.-С.
Хэлдейна , можно сказать:
"Возможно, наша ситуация не только более странная, чем мы
предполагаем, но, возможно, она более странная, чем мы способны
предположить".
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ПРИШЕСТВИЕ СТРОФАРИИ
В которой мы с Ив расстаемся, а гриб произносит речь, превращаясь в
объект подпольного разведения.
Вот что занимало меня все эти годы, вплоть до настоящего
времени. Но два года - после второго возвращения из Ла Чорреры и до
выхода в свет "Невидимого ландшафта" - я не сидел сложа руки.
Мы с братом пришли к выводу, что истинно новым элементом,
кандидатом на роль причинного фактора в Ла Чоррере был гриб. Именно
Stropharia cubensis стояла за всеми теми воздействиями, которые нам
довелось испытать на себе. По мере того как эта уверенность крепла,
мы все яснее понимали: новую экспедицию в мир невообразимого можно
затевать только в том случае, если удастся обеспечить достаточный
запас грибов. Так вышло, что во время второго путешествия в Ла
Чорреру грибов там оказалось куда меньше, чем в первый раз. Их
нехватка навела меня на мысль собрать споры с тех немногих
экземпляров, которые нам тогда попадались. На протяжении всех лет,
пока мы с братом продолжали учебу в университете и писали книгу,
споры оставались в замороженном состоянии.
В то время мы носились с мыслью разводить строфарию, но
единственным источником по этой теме оказалась работа Уоссона ,и
Хейма, опубликованная на французском языке, да и вся затея
показалась нам не слишком многообещающей и технически сложной.
Весной 1972 года мы уже выделили мицелий гриба и пытались выращивать
его на агаре в чашках Петри. Но у нас ничего не вышло. Позднее,
весной 1975 года, нам попалась статья, в которой подробно описывался
метод выращивания грибов в консервных банках на ржаном субстрате при
очень тщательно контролируемых параметрах. "А не подойдет ли этот
метод для строфарии?" - подумали мы и возобновили приостановленное
исследование невидимого мира.
С Ив мы расстались раньше в начале 1975 года. Нашей
необременительной связи, зародившейся в пути, не пошло на пользу
возвращение в университетскую среду, к трудовым будням. В отличие от
меня. Ив быстро нашла работу. Позже она поступила в школу
секретарей, а я вернулся в Калифорнию, заканчивать диссертацию по
охране природных ресурсов. Как далеко все это было от величественных
картин, открывавшихся нам в Ла Чоррере... В материальном, плане мы
едва сводили концы с концами, в интеллектуальном ощущали какую-то
скованность, и постепенно личные привязанности и интересы развели
нас в разные стороны. Когда наконец грянул разрыв, все складывалось
противно и тяжело. Может, нам и удалось заглянуть в сердце Тайны,
но, когда дело дошло до собственных сердечных дел, оказалось, что мы
ничуть не мудрее остальных. Ив исчезла из моей жизни в обществе
моего старого друга, которого я знал еще со времен
экспериментального колледжа, а я остался один, выбитый из колеи и
расстроенный, ощущая себя жертвой двойного предательства.
Столь печальный конец нашего длительного романа принес мне
мучительные головные боли и тяготы холостяцкой жизни. Я заканчивал
учебу, которая изрядно затянулась, если учесть, что в этот срок
вошли семилетние скитания по свету. То было время одиночества,
поисков себя и денежных неурядиц. В те недели, когда мы с Ив жили в
постоянной борьбе, пытаясь обрести хоть какое-то подобие равновесия,
я погружался в состояние гиперманиакальной деятельности, пытаясь во
что бы то ни стало вырастить грибы. А потом, когда мы расстались
окончательно, совершенно забросил это дело и целыми неделями
просиживал, уставясь в стену, или часами бродил по холмам Беркли и
Земляничному каньону.
Однажды, вернувшись с одной из долгих, наполненных раздумьями
прогулок, я вспомнил о забытом эксперименте, в котором опробовал
новый метод выращивания грибов на грядках из стерилизованной ржи.
Теперь грядки в маленькой заброшенной теплице на заднем дворе
наверняка пересохли или наоборот загнили. "Нужно очистить теплицу и
опорожнить экспериментальные грядки, - подумал я. - Если я это
сделаю, то, может быть, и моя до невозможности сумбурная и
несчастливая душевная жизнь тоже начнет очищаться". Я не заглядывал
в теплицу уже больше двух недель. Дверь разбухла и с трудом
поддалась, издав душераздирающий скрип.
И что же? Передо мной красовались десятки, сотни огромных,
образцовых экземпляров строфарии Мои мысли бесцельно блуждали в
потемках души, а они тем временем росли и хорошели, пока не достигли
совершенства. Я просто купался в алхимическом золоте! Из
гиперпространства мне на помощь снова явились легионы эльфов.
Спасен! Я опустился на колени и стал осматривать один великолепный
экземпляр за другим, а слезы радости так и струились у меня по
щекам. Теперь я понял: договор все еще не расторгнут, самое главное
приключение впереди.
Я продолжал работать в тесном контакте с Деннисом - он к тому
времени вернулся в Боулдер, - и через несколько недель мы убедились,
что при использовании новой методики прекрасная строфария не только
растет и созревает, ее к тому же еще и выращивать гораздо легче, чем
те съедобные виды Agaricas (пластинчатые грибы), которые продают в
овощных лавках. Все это мы обсуждали в бесконечных телефонных
разговорах.
Начиная с весны 1975 года мой запас строфарии никогда не
иссякал. В мой мир, унылый и тоскливый, внезапно вошел
усовершенствованный метод выращивания того самого организма, который
четыре года назад открыл перед нами измерение контакта. Из спор,
собранных в Ла Чоррере, теперь, вырабатывая псилоцибин, бешено росли
грибы - прямо у меня дома! Весной я несколько раз экспериментировал
с малыми дозами. Ощущение покоя и легкости, которые я связывал с
безмятежными днями в Ла Чоррере, несомненно вернулись, как и голос
учителя,, и возобновление контакта с некой космической организацией,
преследующей разнообразные цели.
Всю весну и лето 1975 года я принимал грибы в дозах по пять
граммов сухого вещества или по пятьдесят свежего; периодичность
приема я установил, исходя из соображений благоразумия, что
составляло один раз в две недели. Каждое из этих событий становилось
для меня уроком - упоительными, обжигающим прыжком в океан
мыслеобразов. Собственный разум расстилался передо мной
топологическим множеством, он приглашал побродить, разглядывая
мысленные сплетения прошлого и будущего, которое представляет собой
каждый человек. В этих видениях мне благоволили инопланетные
существа и транслингвистические эльфы. Я живо ощущал древний возраст
гриба, его глубокое понимание игры исторических сил во множестве
цивилизаций на протяжении тысячелетий. В зримых образах преобладали
картины прошлого и будущего.
Однажды я очутился на холме, в толпе народа. Оттуда открывался
вид на волнистую
равнину. Мы находились внутри космической колонии - то было
сооружение цилиндрич
еской формы диаметром в несколько миль, где огромные
застекленные пространства перемежались с сельскохозяйственными
угодьями и городами, разбросанными по дну долин. Откуда-то мне было
известно, что в том будущем, куда я заглянул, в таких цилиндрических
мирах живут сотни миллионов людей. Планеты-муравейники, населяющие
галактику в воображении наших писателей-фантастов, оказались
