Поннамперумы и А.-Г.-У. Камерона дан прекрасный обзор современных
взглядов на этот вопрос. Статья Р.-Н. Брейсуэлла, напечатанная в
этой же книге, стала основой для моей теории о межпланетных зондах.
Подводя итог, можно сказать: современная наука приходит к
выводу, что пик возникновения разумной жизни в галактике был
достигнут от десяти до ста миллионов лет назад и что населяющие
галактику народы в большинстве своем очень стары и мудры. Трудно
сказать, чтобы такие существа появились под пение фанфар над каждым
городом Земли. Войти в историю подобным образом - все равно что
ввалиться в чужой дом без всякого предупреждения, и такого поступка
едва ли можно ожидать от представителей древней, умудренной опытом
галактической цивилизации. А может быть, они всегда были здесь или,
скорее, здесь всегда было их присутствие, скрытое в галлюциногенах,
и когда мы сами поймем это, то тем самым подадим им сигнал: мы
готовы к контакту.
Но послать этот сигнал мы сможем лишь в том случае, если,
последовав содержащимся в посеянных генах инструкциям, построим
необходимую аппаратуру, социальную систему или звездолет. И когда мы
это сделаем, где-то в галактике вспыхнет послание: еще одна из
многих миллионов засеянных планет подошла к порогу галактического
сообщества. По современным оценкам даже в изобилующей разумом
галактике разумные виды минуют этот' порог лишь раз в сто тысяч лет.
И это счастливый миг для всех членов сообщества. Если вышеизложенные
соображения хоть в какой-то мере соответствуют истине, то сам факт,
что они увидели свет, означает заключительный миг стадии,
предшествующей контакту, и еще он означает настоятельную потребность
исследовать псилоцибиновые видения и понять ту роль, которую они
играют в психологии человеческого рода.
Недавно был пролит новый свет на феномен звучащих в мозгу
голосов и роли, которую они могут играть в эволюции сознания. В 1977
году Джулиан Джейнс из Принстонского университета опубликовал на
редкость дерзкую книгу "Происхождение сознания в процессе краха
двухпалатного ума". Джейнсу понадобилось сто сорок пять страниц,
чтобы изложить свои идеи о той роли, которую галлюцинации, в
частности, слуховые, сыграли в процессе структурирования разума.
Джейнс считает, что до времени создания "Илиады", то есть
приблизительно до 1400 года до н.э., не существовало ничего похожего
на современное эгоцентрическое, индивидуализированное сознание. Он
утверждает, что люди вели себя, как автоматы или общественные
насекомые, бессознательно работающие на благо своего улья. И такая
система нарушалась лишь в моменты сильных потрясений и личной
опасности. В такие мгновения безличный разум, находящийся за
пределами повседневного опыта, начинал проявляться как голос.
Согласно теории Джейнса, такие голоса на протяжении тысячелетий
служили для человеческого общества путеводными огнями, кому бы их ни
приписывали: живому, но отсутствующему царю, покойному царю,
вездесущему Богу или личному божеству. Миграции и крушение
культурной обособленности ранней человеческой цивилизации положили
конец связи индивида с двухпалатным умом - этим термином Джейнс
обозначает кибернетическое богоподобное присутствие, ощущаемое за
звучащими в галлюцинациях голосами. В современную эпоху социальные
предрассудки, направленные против общения с двухпалатным умом,
превратили феномен "голосов" в мистическое откровение или в
серьезное психическое отклонение - в любом случае, явление весьма
редкое.
Заинтересованному читателю я посоветую отнестись к труду
Джейнса очень осторожно, поскольку в книге, посвященной роли
галлюциногенов в человеческой истории, он так и не сумел дать
мало-мальски серьезное описание использования галлюциногенных
растений. Это существенный недостаток, в особенности если
предположить, что вызываемый псилоцибином эффект не является, как
полагаю я, контактом с разумным существом, совершенно отличным от
нас. Теория Джейнса подразумевает возможность, что псилоцибин
восстанавливает связь человека с трансперсональным Иным, которая на
каком-то уровне воспроизводит состояние ума, характерное для ранних
человеческих популяций. Было бы логично предположить, что звучащий в
мозгу голос, который древние принимали за глас Божий, современный
неискушенный человек может принять за телепатический контакт с
инопланетянами. Какие бы факты ни открылись нам в конце концов,
псилоцибин предлагает средство, позволяющее непосредственно
воспринимать этот голос, способный дать на все ответы, этот Логос
Иного.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ГАВАЙСКИЙ КОНТАКТ
В которой в вулканических пустошах Кау мы. с моей новой возлюбленной
подвергаемся нападению богомолов - пиратов гиперпространства, и я
произношу последние слова о Невыразимом.
Осень 1975 года стала для меня временем перемен в личной жизни
и образования нового союза. Кэт, давняя знакомая,. которую я
повстречал много лет назад в Иерусалиме, в период увлечения опиумом
и каббалой, стала наконец моей возлюбленной. Прошло восемь лет с тех
пор, как мы вместе совершали обход мечети Омара. Кэт обожала
любоваться на лужи, оставленные приливом, и путешествовать в
одиночку. Гриб сдержал свое обещание - я получил нового спутника,
чтобы вместе продолжить странствия по миру души. В октябре мы
отправились на Гавайи - писать и разрабатывать план путешествия в
перуанскую Амазонию, намеченного на весну 1976 года. И наслаждаться
друг другом.
На Гавайях мы сняли дом в отдаленной и безлюдной провинции Кау.
Местность изобиловала прихотливыми потоками застывшей лавы - то были
следы извержений различной давности. Единственную растительность
являли собой капука - обособленные островки древнего леса,
окруженные пенистыми морями ноздреватого камня, которые поглотили
всю более низкорослую и менее удачливую местную флору. Позади, на
горизонте, постепенно, почти незаметно вздымалась на высоту
четырнадцать тысяч футов отлогая громада Мауна Лоа. Мы находились на
высоте около двух с половиной тысяч футов. Наш домик стоял лицом к
бескрайним зловещим полям пепла, участок же уходил в капуку.
Благодаря своей гостеприимной тени и обилию птиц и насекомых она
создавала благодатный контраст с первобытной пустыней, которая
растянулась вокруг на много миль. Жизнь наша текла безмятежно. Я
писал и проводил кое-какие эксперименты, исследуя тайны выращивания
грибов. Кэт с головой ушла в наброски рисунков для книги, которую мы
с Деннисом написали о культивировании строфарии. А вокруг
разворачивался напоенный солнцем эротический сон.
Мы были одни - что нравилось нам обоим - и часто принимали
грибы вместе. Именно во время этой гавайской идиллии я решил еще раз
вернуться в бассейн Амазонки и понаблюдать за Banisteriopsis caapi в
ее природном окружении, дабы удовлетворить свое любопытство
относительно той роли, которую она сама и содержащиеся в ней
бета-карболиновые галлюциногены сыграли в эксперименте в Ла Чоррере.
Особенно меня занимал вопрос, способны ли другие туземные
галлюциногены, имеющие другой химический состав, вызвать такие же
переживания, как присутствующий в грибах псилоцибин. Я хотел
выяснить, являлось ли то, что произошло с нами, частью общей
феноменологии галлюциногенов, или же оно объясняется исключительно
воздействием псилоцибина.
На Гавайях мы весь октябрь и ноябрь, с перерывами в неделю или
десять дней, принимали строфарию, которую сами же выращивали, и
испытали целый ряд поразительных переживаний. Псилоцибин создает
отчетливое впечатление, что порой и другие могут так же ясно
воспринимать галлюцинации, которые ты переживаешь. Мы с Кэт не раз
убеждались в этом, по очереди пересказывая друг другу те видения, в
которые погружались. И когда поток картин достигал поистине
электризующей напряженности, у нас не оставалось сомнений, что мы
видим одно и то же. Под влиянием псилоцибина связь души с
поверхностью тела, с кожей, становится синестезийной и эмоционально
усложняется. Цветовые и прочие ощущения приобретают осязаемый
характер - при обычном восприятии на это даже намека не бывает.
Когда наши тела соприкасались, нам казалось, что обычная психическая
обособленность и целостность тела исчезает: мы таяли в сознании друг
друга на вершине тантрического блаженства, и это было неописуемо
сладко и наполнено диковинными и забавными возможностями для
человеческого развития и парапсихологических исследований.
По возвращении в Штаты мы с Ив больше грибов не принимали. До
чего же это было здорово снова с кем-то делить навеянные грибами
видения: ведь до того как ко мне присоединилась Кэт, большинство
грибных плаваний я совершал в полном одиночестве - неприкаянная
душа, затерянная в космическом океане. К счастью, теперь нас снова
было двое, и мы вместе плыли по волнам искрящихся нездешним светом
измерений.
Особенно врезались в память два связанных с приемом грибов
эпизода. Первый произошел как-то в ноябре, поздно вечером. Мы оба
приняли по пять граммов сушеной строфарии и сидели дома, у огня,
наблюдая, как за сомкнутыми веками медленно вздымается волна
галлюцинаций. Казалось, передо мной проходят мимолетные, но вещие
картины путешествия на Амазонку, которое мы тогда планировали. В
глазах мелькали то костры, то лесные тропы. Стрекотанье сверчков
превратилось в оглушительную какофонию звуков, ожидавших нас в
ночных джунглях Перу. Мы с Кэт вели разговор о планах, о будущем.
Будущее представлялось нам безграничным, открытым нараспашку. Именно
в тот вечер мы оба приняли решение пожениться и жить вместе. Я не
сомневался, что это событие станет главным поворотным пунктом в моей
жизни. Мы вдвоем вышли на свежий воздух и остановились под усеянным
звездами небом, близ сараев и грядок, где каждый день занимались еще
более совершенной технологией выращивания строфарии. Ночь выдалась
необыкновенно тихая, небо так и сверкало звездами.
Глядя на южный небосклон, я подумал: "Если ты здесь, с нами,
если ты одобряешь то направление, которое приняли наши жизни, если
эта загадка реальна, подай нам знак!" Я сделал шаг, чтобы догнать
шедшую впереди Кэт, собираясь сказать ей: "Я попросил, чтобы нам
дали знак". Но не успел я заговорить, как все небо до самого
горизонта прочертила багровая полоса метеорита. Как же глубоко
созвучны должны быть душа и окружающий мир, чтобы могло произойти
такое совпадение!
"Бывает, что метеориты сгорают в атмосфере, - отчетливо
прозвучал у меня в ушах непрошеный комментарий гриба, - но не так уж
часто".
Мы сели на теплую, ласковую землю и предались набегающим волнам
видений и воспоминаний. Было мгновение, когда порыв ночного ветра
вздыбил листву на дотоле неподвижных деревьях. Место было безлюдное,
но в тихом воздухе за много миль был слышен скорбный вой собак с
близлежащих ранчо, затерянных в этой части острова. Они часами выли
и визжали, и голоса их сливались в жуткий, призрачный хор. Мы
терялись в догадках, что бы это могло значить, но восприняли как
совпадение, столь же необъяснимое, как и знак в небе, предвестник
нашего будущего.
Прошло несколько часов, и в неверных лучах рассвета, в 4.49 по
местному времени, разбросанные по всей планете сейсмические станции
зарегистрировали землетрясение. Глухой скрежещущий рев прокатился по
полям лавы, простиравшемся вокруг на многие мили. Вслед за первым
толчком последовали приливные волны и усиление вулканической
деятельности в Килауэа Калдера, близ эпицентра, от которого нас
отделяло всего тридцать миль. Через час произошел еще один толчок,
более слабый. Теперь нам стало совершенно ясно, почему выли собаки.
Значит, и затмение в виде метеорита, и землетрясение, самое сильное
на Гавайях за последние сто лет, были очевидцами нашего грибного
плавания и углубленного исследования псилоцибиновых бездн, так же
как и мы были их очевидцами.
Второе, гораздо более загадочное происшествие, связанное с
грибами, которое нам довелось испытать на Гавайях, положило конец
дальнейшим опытам с псилоцибином до той поры, пока мы не вернулись
