были абсолютно одинаковы: заглавная "Д" каждого из них немного
отступала от ряда других букв в строке, а у "р" был едва заметен
разрыв в середине изгиба. Хотя я не эксперт по сличению шрифтов
пишущих машинок, но мне показалось, что предсмертная записка Мод
Слокум и письмо, адресованное ее мужу, напечатаны на одной и той же
машинке.
Я пытался понять смысл, который мог крыться за этим сходством.
Но тут раздались тяжелые шаги за дверью, которую я взломал, и вошел
Надсон. Я стоял и смотрел на него, как хирург изучает лежащее под
ножом животное, которое подвергнетcя вивисекции. Надсон смотрел не
на меня. Он увидел тело Мод на полу, его всего согнуло, и он почти
упал, но взял себя в руки и выпрямился. Прислонился к дверному
косяку. Одетый в форму полицейский заглянул через его плечо в
комнату. Надсон почти захлопнул дверь перед носом своего
подчиненного.
Он повернулся ко мне. Кровь отхлынула от его лица, и кожа
приобрела грязно-желтый оттенок.
- Мод мертва? - Звук обычно мощного голоса был слабым и
болезненным.
- Стрихнин действует быстро.
- Как вы узнали, что это стрихнин?
- Взгляните на нее. И, кроме того, в пишущей машинке оставлена
записка. Думаю, она предназначалась для вас.
Он еще раз посмотрел на лежащее тело.
- Дайте мне записку.
Его плечи не отрывались от дверного косяка.
Я вытянул из машинки листок и передал ему.
Он прочитал его про себя, перечитал еще и еще раз вслух; его
тяжелые губы медленно выговаривали слова. На лице проступил пот,
собираясь в морщинах, словно слезы.
- Почему она захотела покончить с собой? - Усилие, которое он
приложил для того, чтобы спросить об этом, исказили линию рта,
которая, казалось, уже не сможет больше вернуться в нормальное
положение.
- Это я должен спросить у вас об этом. Вы знали ее лучше, чем я.
- Я любил ее. Это правда. Думаю, она меня не любила...
Недостаточно любила.
Горе заставляло его выговариваться, забыв, что я был здесь.
Забыв, кто я. Сейчас он забыл, наверное, кто он сам.
Медленно он все это вспомнил. Войска перегруппировались и
плотным кольцом встали вокруг каменной крепости - его эгоизма. Я
увидел, как тяжелая мужская гордость приливала к его лицу,
выпрямила рот, скрыла наполнившую глаза боль. Он сложил
предсмертное письмо Мод и спрятал его в карман.
- Я только что вошел. Мы ни о чем не говорили. Вы не находили
записку, - и с этими словами Надсон похлопал по карману.
- И вы - Георг Шестой, король Англии. А не экс-лейтенант Надсон
из чикагской полиции.
Он сумел пересилить себя, оторваться от двери, придвинуться ко
мне и правой рукой, схватив лацкан моего плаща, попытаться тряхнуть
меня.
- Вы сделаете так, как я сказал!
Я легко сбросил его руку. Но при этом письмо, которое я держал,
выскользнуло из пальцев и упало на пол. Он быстро наклонился,
поднял его.
- А это что?
- Это письмо. Из-за него меня и наняли. Оно было напечатано на
той же машинке, что и предсмертная записка. Подумайте над этим...
Когда закончите, поразмышляйте еще вот над чем. Ваш парень, Фрэнкс,
получил пять сотен за информацию, что я еду сюда вместе с Ривисом.
Ему заплатил Уолтер Килборн. Я могу назвать главаря этой группы
линчевателей, он из людей Килборна.
- Вы слишком много говорите, Арчер.
С нетерпеливым ворчанием он прочел письмо, затем смял его и
положил в карман, к другому.
- Вы уничтожаете улики?
- Я сказал, что вы говорите слишком много. Я буду разбираться
со всеми уликами, что здесь находятся.
- Не надолго... Если угодно, можете принять это мое замечание
как угрозу.
Он придвинулся ко мне снова.
- Кто кому угрожает? Вас мне уже хватит, Арчер. Можете теперь
отправляться из города. Из моего города!
- Я остаюсь.
Лицо Кнудсона пылало. Какой все же неприятный запах, как у
плотоядного животного, шел от хулигана-полицейского!
- Вы отправитесь из города сегодня же, сейчас же, ночью и не
вернетесь больше сюда. Никогда! Я надолго могу вас упечь, Арчер. Вы
ведь, например, насильно перевезли Ривиса через границу штата
Калифорния: вы знаете, сколько за это полагается по закону?
Да, я сам связал себя и передал ему вот такого, связанного. Из
глаз моих просочилась горькая влага и тоже загорелась на лице.
Его правая рука скользнула под пальто, за пистолетом в
наплечной кобуре.
- Так уходите или остаетесь?
Я ничего не ответил, открыл дверь, прошел мимо. В невообразимой
суматохе проносились у меня в голове картины погонь, разговоров,
часы ожиданий.
Для Надсона надо подготовить другое место и другой час. Я за
это возьмусь. Обязательно.
Глава 20
Внизу, у лестницы меня встретила миссис Стрэн.
- Мистер Арчер, кто-то хочет поговорить с вами по телефону.
Какая-то женщина. Она уже довольно давно ждет у телефона, но мне не
хотелось прерывать вашу беседу с начальником полиции.
- Правильно, - сказал я. - Это было бы государственным
преступлением.
Экономка посмотрела на меня непонимающе:
- Думаю, что она все еще у аппарата. Она сказала, что
подождет... Как вы себя чувствуете, мистер Арчер? - вдруг спросила
миссис Стрэн.
- Прекрасно, прекрасно.
В голове была гудящая пустота, а на дне желудка - плотный
прокисший комок... Дело, которое я расследовал, отобрали у меня как
раз в тот момент, когда оно начало распутываться. Я чувствовал себя
прекрасно.
Я взял трубку:
- Арчер слушает.
- Пожалуй, вам не стоит отрубать мне голову за этот звонок. Вы
спали? - Голос сладко тянулся, словно дым от благовоний: Мэвис
Килборн меня жалела, она готова была расплакаться от сочувствия ко
мне.
- Да, мне снились кошмары. Мне снилась некая размалеванная
девица, которая оказалась... карманным вором. А зовут ее -
Несчастье.
Мэвис засмеялась: так звенит-позванивает горный ручей.
- Я не залезаю в чужие карманы. И я не та девица. В конце
концов, я взяла то, что мне принадлежало... У вас не очень хорошее
настроение, не ошибаюсь?
- Если сможете, докажите мне то, что сказали. Кстати, как вы
узнали, что я здесь?
- Очень просто. Я звонила к вам домой и на работу, в Лос-
Анджелес. Мне дали этот телефон. Я не знаю, где вы находитесь, знаю
только, что в Нопэл-Велли. А я вот в Куинто.
В разговор вклинился телефонист на линии, попросил еще десять
центов. В трубке ясно послышался звон падающего жетона.
- У меня кончаются монетки, - сказала Мэвис. - Не могли бы вы
приехать в Куинто, поговорить со мной?
- В три часа утра? Что за спешка? К тому же у меня в кармане
ничего нет, кроме пистолета.
- Сейчас три тридцать. - Из трубки донесся шелест,
сопровождавший ее зевок. - Я мертва.
- Не вы одна.
- И была бы очень рада, окажись у меня пистолет... Возможно, он
понадобится вам...
- Для чего?
- Я не могу... по телефону. Мне нужно... чтобы вы кое-что
сделали для меня. Согласны считать меня своим клиентом? - Снова
раздался гудок на телефонной линии.
- У меня уже есть клиент, - соврал я.
- А вы не смогли бы работать для двоих? Я не гордая.
- Зато я гордый.
Она понизила голос:
- Я знаю, что с моей стороны очень некрасиво играть на ваших
чувствах, Арчер. Но я должна была... Я сожгла тот фильм - и ничего
не взорвалось...
- Забудьте о том, что было вчера. Неприятности могут случиться
завтра.
- Вы мне действительно нужны, Арчер. Я не могу разговаривать
голосом напуганной жертвы, но я правда боюсь.
- Чего?
- Я же говорю, что не могу... вот так, издали. Приезжайте в
Куинто, и тогда я скажу. Пожалуйста, приезжайте.
Мы с Мэвис продолжали ходить по замкнутому кругу.
- Где вы находитесь?
- Сейчас на пляже, около ресторанчика, но лучше я встречу вас в
другом месте. В гавани, знаете, там стоит такой большой столб...
- Да, знаю, - сказал я. - Прекрасное место для засады.
- Не говорите так. Я буду там, в конце мола. Ночью в это время
там, надеюсь, будет пусто. Вы приедете?
- Через полчаса, - решился я.
В четыре утра Куинто выглядел совсем маленьким. Пустынные
темные улицы сбегали вниз к пустынному темному океану. Воздух был
удивительно чист, но на переднем стекле машины появились водяные
капли, и запах моря, горький и свежий, вторгся ко мне в кабину из
безлюдного города. Ночью на море стояла застава, наполненная
холодными морскими ветрами и перемещающейся подводной чернотой.
Там, где 101-Олтертейн выбегала из города, на стоянке, в
красноватом свете светофора, сгрудилось четыре-пять грузовиков.
Словно буйволы у водоема. Я увидел склонившихся над ранним
завтраком водителей и тонкобровую, с мордочкой мопса официантку,
что стояла в дверях забегаловки с сигареткой во рту. С большим
удовольствием я тоже остановился бы здесь, съел бы три яйца,
немного поболтал бы с этими людьми, а потом отправился бы обратно,
в мотель, и лег бы спать. На следующем перекрестке я резко повернул
налево, и шины, раздираемые жалостью к самим себе, взвизгнули: уже
так поздно, они так устали. Я произнес вслух, обращаясь к самому
себе и к скулящим шинам: "Надо как-нибудь со всем этим справиться".
Мол в Куинто, оказывается, продолжал собой улицу, которая
пересекала черную ленту шоссе. Внизу длинные белые волны лизали
песок, плескались о сваи и заграждения, защищавшие мол. Я медленно
вел машину, фары освещали белые перила, шедшие из одного конца мола
до другого. У начала перил сгрудилось несколько маленьких построек:
будка для хранения сетей, закусочная, магазинчик, где продавались
сувенирные ракушки, разные инструменты для починки лодок, - все
сейчас запертое и темное. Я остановил машину между постройками и
морем, около туристского телескопа, в который любопытствующие могли
глянуть за десять центов, и пошел вдоль берега. Ладонь ощущала
влажную холодную поверхность отполированной рукоятки пистолета.
В ноздри все глубже проникал запах моря - запах водорослей,
рыбы и неспокойной горькой воды. Запах заполнял мое сознание, или
выплывал из недр памяти, словно он был в крови у всех в нашей
семье. Поверхность океана медленно вздымалась и снова опадала, пока
я шел по молу, и мрачные отблески ложились на доски настила. И весь
мол, казалось, тоже вздымался и опадал, жесткий, скрипящий,
подражая волнам-разрушителям, танцуя долгий и медленный танец
своего разрушения. Я дошел до конца мола, но так никого и не
увидел, и не услышал ничего, кроме своих шагов, скрипа балок и
волн, плещущих о мол. В пятидесяти футах подо мной темнела вода.
Самой ближней землей впереди были Гавайи. Я повернулся к Гавайям
спиной и направился обратно.
Мэвис передумала, подвела меня. Последнее прощание с Мэвис, -
так утверждала моя хладнокровная голова - ничего не значило. Мэвис
и тогда была странной, держалась безответственно, на нее нельзя
рассчитывать. Или намерения вдруг изменились, потому что
обстоятельства изменились внезапно в ее пользу?.. Я медленно шел по
настилу. "Слишком поздно, ты слишком стар, слишком устал".
Рассвет растекался по небу, над горами, как пролитое молоко. У
подножия расположились улицы Куинто - паутина, усеянная огоньками.
Падающие звезды-грузовики, полные виски и содовой воды, из Сан-
Франциско, Портленда и Сиеттла двигались на юг по 101-ой. Справа от
меня дуга волнореза уходила в океан; на молу свет маяка то
