симпатичным в своей военной форме и самым лучшим сыном, какого
только можно себе пожелать. - Он опустил голову, и Билли услышал
глубокий вздох. - Пойду посмотрю, как там суп. У меня они часто
выкипают.
Чудо вернулся в кухню.
Билли еще немного постоял на лестнице, держась за перила. Но
ничего не происходило. Ничто не нарушало чистоту воздуха вокруг него,
ничто не пыталось наладить с ним отчаянный контакт, ничто не
умоляло его взять его земные боли и страдания. В доме стояла мирная
тишина. Билли спустился по лестнице и вернулся в комнату, где стояло
пианино. Он прикоснулся к потрескавшемуся от жары дереву и провел
пальцами по шатким изношенным клавишам. Он сел на стул и извлек
одну ноту, которая дрожа повисла в воздухе. Затем еще одну, из басового
регистра, которая застонала словно ветер в зимнюю ночь. Он извлек
одновременно три ноты и вздрогнул от их дисонансного причитания.
Еще одна попытка, на этот раз получился сладкий гармоничный аккорд,
который был словно бальзам для его лихорадки. Глядеть на клавиатуру,
понимать ее было тайной само по себе: почему одни клавиши белые, а
другие черные? Как люди извлекают из них музыку? Для чего нужны эти
педали?
Внезапно он ударил по клавиатуре обеими кулаками. Ноты
застонали и заверещали, и Билли почувствовал, как завибрировали
сначала его кулаки, затем руки, плечи шея и наконец голова. Звук был
ужасным, однако каким-то образом его энергия расколола горячий котел
эмоции внутри него, сделала в нем крошечную трещину, через которую
начали истекать капли. Билли ударил снова, левым кулаком. Затем
правым. Затем на клавиатуру словно молотки упали оба кулака, и весь
дом наполнился грубым, дребезжащим шумом, который, возможно,
воплощал музыку ужаса и замешательства. Старое пианино, казалось,
вот-вот взорвется из-за этого шума; несколько клавиш слоновой кости
вылетели под беспощадными ударами Билли, словно гнилые зубы. Когда
он наконец остановился, прислушиваясь к затихающему эху, то оно
показалось ему похожим на музыку: ужасную гармонию дилетантски
нажатых клавиш, теперь затухающую, как бы растворяющуюся в самих
стенах дома. И Билли почувствовал, что котел внутри него раскололся
надвое и все эмоции излились из него в этот инструмент, стоящий перед
ним. Он почувствовал громадное облегчение, очищение и оживление.
Тут он вспомнил, как его бабушка давным-давно говорила, что
ему нужно будет найти выход эмоциям, осаждающимся в нем после
контакта с духами. Она нашла выход в гончарном деле, так же, как его
мать в вышивании, а у него... что может быть ближе к человеческим
эмоциям, чем музыка? Но как извлечь настоящую музыку из
совокупности дерева и металлических струн? Как приласкать ее, вместо
того, чтобы забивать до полусмерти? Как научиться осушать боль, а не
вырывать ее?
- Да, - произнес у него за спиной Доктор Чудо, держащий поднос
с двумя тарелками супа. - Я рад, что мой дом все еще стоит, и уверен,
что полиция уже выехала, но мы предложим им присоединиться к
пирушке.
- Это ваше? Вы знаете, как на нем играть?
- Я? Нет, я не смыслю в этом ни бельмеса. Моя жена... была когда-
то преподавателем музыки. Осмелюсь сказать, что ты не ван Клиберн.
- Кто?
- Не имеет значения. Но с другой стороны, и ван Клиберн не
Билли Крикмор. Пошли, поедим в передней, а то здесь темно.
Он остановился, потому что Билли остался сидеть на стуле.
Вместо этого он снова начал тыкать пальцами по клавишам, будто
пытаясь найти сокровища капитана Кидда.
- Возможно, научиться нетрудно, - сказал Чудо. - Я никогда не
пытался, однако в подвале имеется целая куча старых учебников. Тебя
это интересует?
Билли извлек высокую ноту и прислушался к ее звучанию.
- Да, сэр.
- Тогда я откопаю их для тебя. Возможно, они настолько
заплесневели, что ты не сможешь их читать, но... - Чудо поставил
поднос на пианино. Он заметил возбуждение в глазах Билли и то, что его
кожа приобрела гораздо более здоровый оттенок. Было большим
облегчением узнать, что Кеннет покоится далеко-далеко, а не узник
этого дома. - Ты очень помог мне. Я ценю все, что ты для меня сделал.
Я... не знаю, что тебя ждет впереди, но думаю, что еще услышу о тебе.
По крайней мере, я надеюсь, что ты напишешь мне о том, как у тебя
будут дела.
- Да, сэр, обязательно.
- Я считаю тебя человеком слова. Это качество само по себе
редкость в наши дни. Утром я отвезу тебя на автобусную остановку; я бы
мог предложить тебе ощутимую надбавку к зарплате, если бы ты
присоединился ко мне на карнавале следующим летом, но... у тебя есть
более важные дела, я думаю. - Чудо улыбнулся. В его голове
промелькнула мысль, что вот сейчас он теряет своего второго сына, и он
дотронулся до плеча Билли. - Суп остывает. Пошли есть.
Чудо отнес поднос в переднюю; Билли еще чуть-чуть задержался у
клавиатуры, а затем присоединился к нему. Юноша, думал Чудо, я
желаю тебе огромной удачи. Это самое меньшее, что тебе необходимо в
твоем путешествии.
И возможно - нет, вероятно, сказал себе Чудо - что как-нибудь, до
наступления зимних холодов, он вернется в Готорн на грузовике,
вернется в ту маленькую лачугу в стороне от дороги и привезет пианино,
которое, возможно, научится петь снова.
9. ОТКРОВЕНИЯ
42
Билли попросил отвести его к отцу. На простом гранитном
могильном камне была нехитрая надпись: "ДЖОН БЛЕЙН КРИКМОР,
1925-1969". Он стоял на склоне холма рядом с могилой Линка
Паттерсона между соснами, защищающими его от дождя и солнца. На
земле еще были видны следы работы могильщиков, но скоро начнут
падать иголки и скроют их.
- Он пошел спать, - сказала Рамона. Ее выбившиеся из-под шарфа
серые локоны развевал ветер. Вокруг ее глаз и с каждой стороны носа
залегли глубокие морщины, но она все еще отказывалась повиноваться
воле времени и держала себя с достоинством, высоко подняв
подбородок. - Той ночью я читала ему Библию, и мы хорошо
поужинали овощами. Он много говорил о тебе, как и несколько дней до
того, и сказал, что очень старается понять... что мы такое. Он сказал, что
знал, что ты станешь великим человеком, и он будет гордиться тобой.
Потом он сказал, что хочет вздремнуть, и я занялась мытьем посуды.
Когда я попозже зашла проведать его, он... был спокоен, как младенец. Я
прикрыла его одеялом и пошла за врачом.
Билли коснулся гранитных букв. С холмов им в лицо дул
холодный ветер. Несмотря на то, что едва минула середина октября,
зима уже стучалась в двери. Билли приехал вчера и домой от остановки
автобуса "Грейхаунд" у магазина Коя Грендера он шел пешком, неся в
руках свой чемоданчик. Подходя к дому, он увидел свою мать в поле,
собирающую пеканы в корзину. Отец не сидел на террасе. "Олдсмобиля"
нигде не было видно - как он потом выяснил, его сдали в металлолом,
чтобы заплатить за гроб отца. Дом был все такой же,
отремонтированный и покрашенный на деньги, которые он присылал, но
жизнь изменилась. Он видел на лице матери воздействие времени. С ее
слов он понял, что отец умер примерно в то время, когда Билли снился
сон о том, как они гуляли по дороге, ведущей в Готорн.
- Ты должна была знать, - сказал Билли. - Аура. Ты должна была
ее видеть.
- Да, я видела ее, - тихо ответила Рамона. - Я знала, что он умрет,
и он тоже это знал. Твой отец примирился с окружающим его миром и,
главным образом, с самим собой. Он вырастил тебя своими сильными
руками, день и ночь работая на нас. Он не всегда соглашался с нами и
понимал нас, но это не имеет значения: перед смертью он любил нас так
же сильно, как всегда. Он был готов к смерти.
- Готов? - Билли потряс головой не веря своим ушам. - Ты
имеешь в виду, что он... хотел умереть? Нет, я не поверю этому!
Рамона взглянула на него холодным оценивающим взглядом.
- Он не боролся со смертью. Он не хотел. Перед смертью у него
было сознание ребенка, и как у любого ребенка, у него была вера.
- Но... я... должен был быть здесь! Ты обязана была мне написать!
Я... даже... не попрощался с ним!..
- Что бы это изменило? - Рамона покачала головой и взяла его за
руку. По его щеке покатилась слеза, и он не вытер ее. - Теперь ты здесь.
И несмотря на то, что его нет, ты всегда будешь сыном Джона
Крикмора. Он навсегда останется в твоей крови. Так умер ли он на
самом деле?
Билли чувствовал, как на него давит неутомимый ветер, шелестя
острыми сосновыми иголками. Он знал, что то, что отец жив внутри
него, это правда, и все же... разлуку так тяжело перенести. Так тяжело
потерять кого-то и оплакивать его; гораздо легче наблюдать смерть на
расстоянии, более трудно столкнуться с ней лицом к лицу. Он уже
почувствовал, что из себя представляет мир, на примере карнавала с его
шумом и сияющими прожекторами; здесь, в долине, окруженной
поросшими лесом холмами и накрытой серым небом, Билли казалось,
что он находится в центре величайшей тишины. Он провел ладонями по
шершавому могильному камню и вспомнил, как отец прижимался своим
небритым лицом к его щеке. Мир вращается слишком быстро! - подумал
он; ветер меняется слишком часто, и лето его детства, похоже, осталось в
прошлом. Его радовала только одна вещь: вчера утром, перед отъездом
из Мобиля, он позвонил в госпиталь в Бирмингем, и ему сказали, что
Санта Талли пошла на поправку.
- Зима уже в пути, - сказала Рамона. - Она опять будет холодной,
судя по тому, какими толстыми стали эти сосны.
- Я знаю. - Билли взглянул на мать. - Я не хочу быть таким, какой
я есть, мам. Я никогда не просил об этом. Я не хочу видеть духов и
черную ауру. Я хочу быть таким, как все. Мне это все очень трудно; это
все очень... странно.
- В твоей крови заговорил отец, - заметила она. - Я тоже не хочу.
Никто никогда не обещал тебе, что это будет легко...
- Но у меня не было выбора.
- Это правда. Потому что его и не должно было быть. О, ты
можешь жить как отшельник, порвав с внешним миром, как пыталась
сделать я после твоего рождения, но рано или поздно это постучится в
твою дверь.
Он сунул руки в карман и поежился от налетевшего порыва
холодного ветра. Рамона обняла его. Она уже выплакала все свои слезы,
но боль ее сына почти разбила ей сердце. Но она знала, что боль
укрепляет душу, закаливает волю, и когда он наконец пересилит ее, то
станет еще сильнее.
Вскоре он вытер глаза рукавом и сказал:
- Со мной все в порядке. Прости, что я... вел себя, как ребенок.
- Пойдем, - предложила Рамона, и они вместе стали спускаться с
холма между могил к дороге. До дома было больше двух миль, но они не
торопились.
- Что мне теперь делать? - спросил Билли.
- Я не знаю. Посмотрим.
Рамона некоторое время молчала, и Билли понял, что она думает о
чем-то важном. Они дошли до того места, где между плоских камней
журчал ручей, и Рамона внезапно остановилась.
- Мои ноги уже не те, что были раньше. Я расскажу тебе. Когда я
была девочкой, то могла бегом преодолеть весь этот путь даже не
задохнувшись, а теперь я уже икаю как лягушка. - Она села на камень, на
котором были нацарапаны чьи-то инициалы. Билли лег в траву на
живот, глядя на то, как поток воды огибает камни. - Есть кое-что, о чем
ты должен знать. Я не говорила тебе этого при жизни отца несмотря на
то, что он прекрасно обо всем знал. Я должна все тебе рассказать, а
потом ты будешь думать сам, как тебе поступить.
- О чем рассказать?
Рамона посмотрела вверх, на стаю пролетающих над ее головой
ворон. Далеко в вышине солнце отражалось от карабкающегося к
облакам самолета.
- Мир меняется слишком быстро, - сказала она словно сама себе. -
Люди дерутся на улицах, убивая и ненавидя друг друга; дети
употребляют бог знает какие наркотики; то тут, то там безо всяких
причин возникают войны... меня все это страшит, потому что зло ходит
без страха и меняет свое обличье и голос, чтобы искать свою пищу. Оно
рыщет повсюду, желая все большего и большего. Ты видел его однажды
