металлический звук производили, оказывается, крошечные
инструменты, которыми он был весь увешан. Иногда он с
раздраженным возгласом отбрасывал в сторону инструмент, которым
работал, и выбирал какой-нибудь другой, при этом несколько
инструментов, которые могли ему понадобиться, все время держал
во рту. Еще Рэнсом заметил, что существо облачено в одежду --
она состояла из какого-то яркого чешуйчатого материала, богато
разукрашенного, хотя и покрытого толстым слоем пыли. Что-то
вроде мехового кашне мягкими складками обнимало горло, глаза
были защищены выпуклыми защитными очками. На шее и конечностях
красовались кольца и цепочки из блестящего металла, явно
незолота. Во время работы существо издавало как бы шипящий
свист, а когда приходило в особенное возбуждение -- что
случалось поминутно, -- кончик носа у него начинал подрагивать,
как у кролика. Наконец он высоко подпрыгнул, так что Рэнсом
снова вздрогнул от неожиданности, и, приземлившись ярдах в
десяти от камня, сказал:
-- Ну да, ну да. Хотелось бы удачнее. В следующий раз
исправлю. Пока так. Иди, посмотри сам.
Рэнсом повиновался. Он снова увидел изображения планет, но
уже не на карте солнечной системы: на этот раз они были
выстроены в единую процессию, двигающуюся к зрителю, и на
каждой, за исключением одной, ехал огненный возничий. Внизу
располагалась Малакандра, и Рэнсом с удивлением узнал на ней
довольно верно выполненный космический корабль. Рядом стояли
три фигуры -- Рэнсом, очевидно, послужил моделью для всех
сразу. Он с возмущением отвернулся. Конечно, тема совершенно
новая для малакандрийца и его искусство стилизовано, и все же,
подумал Рэнсом, портретист мог бы все-таки найти в человеческом
облике хоть что-нибудь более привлекательное, чем эти чурбаны,
почти одинаковые в ширину и в высоту, с каким-то грибообразным
наростом вместо головы.
Он ответил уклончиво.
-- Наверное, именно таким я кажусь всем вам, -- сказал он.
-- Но художник из моего народа нарисовал бы иначе.
-- Нет, -- возразил пфифльтригг. -- Я не хочу, чтобы было
слишком похоже. Если будет слишком, они не поверят -- те,
которые родятся потом.
Он еще долго что-то объяснял; Рэнсом не все понял, но ему
вдруг пришло в голову, что эти мерзкие фигуры представляют
собой идеализацию человечества. Разговор затянулся еще на
некоторое время. Рэнсом решил переменить тему и задал вопрос,
который уже давно интересовал его.
-- Объясни мне, -- сказал он, -- как получилось, что вы,
сорны и хроссы -- все говорите на одном языке. Ведь у вас,
наверное, очень по-разному устроены зубы, небо и гортань.
-- Ты прав, -- согласился пфифльтригг. -- Когда-то у нас
были разные языки, да и сейчас еще мы говорим на них у себя
дома. Но потом все выучили речь хроссов.
-- А почему? -- спросил Рэнсом, все еще мыслящий понятиями
земной истории. -- Разве хроссы когда-нибудь правили всеми
остальными?
-- Не понимаю. Они умеют замечательно говорить и петь
песни. У них больше слов, и слова лучше. Речь моего народа
никто не учит, потому что все самое важное мы говорим через
камень, или кровь Солнца, или звездное молоко. И речь сорнов
никому не нужна, потому что можно любыми словами объяснить их
знания -- они от этого не изменятся. Но с песнями хроссов этого
не сделаешь. Их языком говорят по всей Малакандре. Я говорю на
нем с тобой, потому что ты не из моего народа. С сорнами я тоже
говорю на нем. Но дома мы говорим на своих старых языках. Это
видно по именам. У сорнов протяжные имена, например, Эликан,
Аркал, Белмо или Фалмэй. А у хроссов имена, как мех, вроде
Хнох, Хнихи, Хьои или Хлитхна.
-- Значит, лучшая поэзия получается на самом трудном
языке.
-- Пожалуй, -- сказал пфифльтригг. -- Ведь и лучшие
картины -- из самого твердого камня. А знаешь, какие имена у
моего народа? Например, Калакапери, Паракатару, Тафалакеруф. А
меня зовут Канакаберака.
Рэнсом тоже назвал ему свое имя.
-- В нашей стране совсем не так, как здесь, мы не зажаты в
узком хандрамите. У нас есть настоящие леса, зеленая тень,
глубокие копи. Еще у нас тепло. И нет такого яркого света и
такой тишины. Там, в лесах, я мог бы показать тебе место, где
горят сразу сто огней и стучат сто молотков. Я бы хотел
показать тебе нашу страну. Мы живем не в дырах, как сорны, и не
в кучах травы, как хроссы. Ты бы увидел дома, которые окружают
сто колонн, одна -- из крови Солнца, следующая -- из звездного
молока, и так по всем стенам... А на стенах картины -- чего
только там нет...
-- А кто у вас следит за порядком? -- спросил Рэнсом. -- К
примеру, те, которые работают в копях -- разве они довольны
своим положением, как другие, которые делают картины на стенах?
-- Рудники открыты для всех; каждому приходится заниматься
этой работой. Каждый копает для себя столько, сколько ему
нужно. А как же иначе?
-- У нас все по-другому.
-- Значит, у вас получается порченая работа. Разве можно
работать с кровью Солнца, если ты не был там, где она
рождается, и не научился отличать друг от друга разные ее виды,
и не провел рядом с нею много-много дней, вдали от света небес,
чтобы она вошла в твою кровь и твое сердце, как будто ты
мыслишь ею, и ешь ее, и плюешь ею?
-- У нас она лежит очень глубоко, так что ее трудно
достать, и те, кто ее выкапывают, должны тратить всю свою жизнь
на это искусство.
-- А им это нравится?
-- Не думаю... Не знаю. Им ничего другого не остается,
потому что им не дадут еды, если они перестанут работать.
Канакаберака подергал носом.
-- Значит, у вас нет вдоволь еды?
-- Не знаю, -- ответил Рэнсом. -- Я всегда хотел узнать
ответ на этот вопрос, но никто не мог объяснить мне. А разве
вас, Канакаберака, никто не заставляет работать?
-- Как же: женщины, -- сказал пфифльтригг и издал
свистящий звук, который, видимо, следовало понимать как смех.
-- Вы наверное цените женщин больше, чем другие хнау?
-- Намного. А меньше всего их ценят сорны.
XVIII
Рэнсом провел ночь в гостинице. Это был настоящий,
прекрасно отделанный дом; его строили пфифльтригги. Таким
образом, Рэнсом оказался наконец в относительно человеческих
условиях, однако удовольствие от этого значительно умеряла
неловкость от соседства такого множества малакандрийцев,
которую он испытывал помимо своей воли. Здесь были
представители всех трех рас. Они прекрасно ладили друг с
другом, несмотря на неизбежные разногласия вроде тех, которые
возникают на Земле между пассажирами в вагоне поезда: сорнам
казалось, что в здании слишком жарко, а пфифльтригги в нем
мерзли. О малакандрийском юморе он узнал в эту ночь больше, чем
за все время, проведенное на планете -- ведь до сих пор ему
приходилось разговаривать только на серьезные темы.
По-видимому, сама ситуация встречи разных видов хнау была
комична. Правда, шуток он почти не понимал, но зато в характере
юмора улавливал некоторые различия. Так, сорны редко
переступали границы сдержанной иронии, хроссы отличались
неуемной фантазией, а пфифльтригги были язвительны и даже
позволяли себе грубости. Но и в тех случаях, когда Рэнсом
понимал все слово, суть ускользала от него. Он рано отправился
спать.
На рассвете -- время доить коров на Земле -- Рэнсома
что-то разбудило. Он не сразу понял, что это. В комнате было
тихо, пусто и почти совсем темно. Он собрался было снова
заснуть, как вдруг услышал совсем рядом высокий голос: "Тебя
зовет Уарса!". Он вскочил, озираясь, но никого не увидел, а
голос повторил: "Тебя зовет Уарса!". Голова наконец
прояснилась, и он понял, что в комнате эльдил. Страха он не
почувствовал, но, послушно поднявшись и натянув одежду,
заметил, что сердце бьется слишком часто. Его мысли были больше
заняты предстоящим разговором, чем невидимым посетителем. От
прежних страхов встречи с неведомым чудовищем или идолом не
осталось и следа: он просто волновался, как в утро перед
экзаменом в студенческие годы. Больше всего на свете он мечтал
сейчас о чашке хорошего чая.
Гостиница опустела. Он вышел наружу. Над озером поднимался
голубоватый пар, небо ярко синело на востоке, над зазубренной
стеной каньона; до восхода солнца оставалось несколько минут.
Воздух еще не нагрелся, трава под ногами была пропитана росой,
и во всем чувствовалась какая-то таинственность, которую он
связал с тишиной. Голоса эльдилов исчезли, как и мелькание
маленьких бликов и теней. Рэнсом безо всякого приказания понял,
что должен подняться на вершину холма, в рощу. Подойдя к аллее
камней, он с замиранием сердца увидел, что вся она заполнена
малакандрийцами. Они ждали в полном безмолвии по обе стороны
аллеи, сидя на земле или на корточках -- кто как мог. Рэнсом
пошел вперед, не смея остановиться, как бы проходя сквозь строй
под этими нечеловеческими, немигающими взглядами. Так дошел он
до вершины и там, возле самого большого камня в середине аллеи,
остановился -- по приказу Малельдила или подчиняясь собственной
интуиции, этого он потом не мог вспомнить. Он остался стоять --
земля была еще слишком холодной и влажной, к тому же он не
знал, будет ли прилично сесть. Поэтому он просто стоял,
неподвижно, как на параде. На него были устремлены все глаза, и
безмолвие ничем не нарушалось.
Постепенно он понял, что вокруг очень много эльдилов. Все
те едва уловимые световые блики, которые накануне были рассеяны
по острову, собрались здесь и ждали почти не двигаясь. Солнце
уже взошло, но все продолжали молчать. Рэнсом поднял голову,
чтобы рассмотреть каменные глыбы под первыми бледными лучами
солнца, и вдруг увидел над собой сложную световую сеть, не
имевшую никакого отношения к восходу, совсем другой природы --
свет эльдилов. Вверху их было не меньше, чем на земле; видимые
глазом малакандрийцы составляли лишь небольшую часть собрания,
в котором разбиралось его дело. Может быть, когда настанет его
черед говорить, ему придется защищаться перед тысячами, а то и
миллионами. Ряд за рядом вокруг него, и ряд за рядом над ним,
все эти существа, которые впервые видели человека и которых
человек никогда прежде не видел, ждали начала суда. Потом ему
пришло в голову, что, может быть, суд уже идет, что, стоя под
взглядами этих созданий, он бессознательно разрешает все их
вопросы. Так прошло довольно много времени, потом все пришло в
движение. Все поднялись на ноги и застыли, и в наступившей
тишине Рэнсом увидел (если только можно так выразиться) Уарсу,
который приближался между двух рядов камней, покрытых резьбой.
Отчасти по выражению лиц малакандрийцев он догадался, что между
ними проходит их повелитель; но он и сам видел Уарсу -- в этом
не было никаких сомнений. Рэнсом никогда не смог бы объяснить,
что, собственно, он увидел. Не более чем шорох света, нет, даже
меньше того: еле уловимое осветление тени, но что-то медленно
перемещалось по неровной земле, а может быть, с самой землей
происходило какое-то изменение, слишком ничтожное, чтобы его
можно было обозначить на языке пяти чувств. Как в полной людей
комнате настает тишина или знойным днем повеет легчайшее
дуновение прохлады, как мимолетное воспоминание давно забытого
звука или запаха, проходил Уарса между своими подчиненными, и,
приблизившись, остановился в центре Мельдилорна, ярдах в десяти
от Рэнсома. Рэнсом почувствовал шум в ушах и покалывание в
кончиках пальцев, как будто рядом с ним ударила молния; ему
показалось, что его сердце и все тело превратилось в воду.
