сделать все это не для себя.
-- Да, -- гордо сказал Уэстон по-малакандрийски. -- Мне
умереть. Человек жить.
-- И ты понимаешь, что эти существа должны быть совсем не
такими, как ты, чтобы жить в других мирах.
-- Да, да. Все новые. Никто еще не знать. Странный!
Большой!
-- Значит, не форму тела ты любишь?
-- Нет. Мне все равно, как форму.
-- Казалось бы, ты печешься о разуме. Но это не так, иначе
ты любил бы хнау, где бы его ни встретил.
-- Все равно -- хнау. Не все равно -- человек.
-- Если это не разум, подобный разуму других хнау, -- ведь
Малельдил создал нас всех... если не тело -- оно изменится...
если тебе безразлично и то, и другое, что же называешь ты
человеком?
Это пришлось перевести. Уэстон ответил:
-- Мне забота -- человек, забота наша раса, что человек
порождает.
Как сказать "раса" и "порождать", он спросил у Рэнсома.
-- Странно! -- сказал Уарса. -- Ты любишь не всех из своей
расы, ведь ты позволил бы мне убить Рэнсома. Ты не любишь ни
разума, ни тела своей расы. Существо угодно тебе, только если
оно твоего рода -- такого, каков ты сейчас. Мне кажется,
Плотный, ты на самом деле любишь не завершенное существо, а
лишь семя. Остается только оно.
-- Ответьте, -- сказал Уэстон, когда Рэнсом это перевел,
-- что я не философ. Я прибыл не для отвлеченных рассуждений.
Если он не понимает -- как и вы, очевидно, -- таких
фундаментальных вещей, как преданность человечеству, я ничего
не смогу ему объяснить.
Рэнсом не сумел это перевести, и Уарса продолжал:
-- Я вижу, тебя очень испортил повелитель Безмолвного
мира. Есть законы, известные всем хнау, -- жалость и
прямодушие, и стыд, и приязнь. Один из них -- любовь к себе
подобным. Вы умеете нарушать все законы, кроме этого, хотя он
как раз не из главных. Но и его извратили вы так, что он стал
безумием. Он стал для вас каким-то маленьким слепым уарсой. Вы
повинуетесь ему, хотя если спросить вас, почему это -- закон,
вы не объясните, как не объясните, почему нарушаете другие,
более важные законы. Знаешь ли ты, почему он это сделал?
-- Мне думать, такого нет. Мудрый, новый человек не верить
старая сказка.
-- Я скажу тебе. Он оставил вам этот закон, потому что
порченый хнау может сделать больше зла, чем сломанный. Он
испортил тебя, а вот этого, Скудного, который сидит на земле,
он сломал -- он оставил ему только алчность. Теперь он всего
лишь говорящее животное и в моем мире сделал не больше зла, чем
животное. Будь он моим, я бы развоплотил его, потому что хнау в
нем уже мертв. А будь моим ты, я постарался бы тебя излечить.
Скажи мне, Плотный, зачем ты сюда пришел?
-- Я сказать -- надо человек жить все время.
-- Неужели ваши мудрецы так невежественны, и не знают, что
Малакандра старше вашего мира и ближе к смерти? Мой народ живет
только в хандрамитах; тепла и воды было больше, а станет еще
меньше. Теперь уже скоро, очень скоро я положу конец моему миру
и возвращу мой народ Малельдилу.
-- Мне знать это много. Первая попытка. Скоро идти другой
мир.
-- Известно ли тебе, что умрут все миры?
-- Люди уйти прежде умрет -- опять и опять. Ясно?
-- А когда умрут все?
Уэстон молчал. Уарса заговорил снова,
--И ты не спрашиваешь, почему мой народ, чей мир стар, не
решил прийти в ваш мир и взять его себе?
-- Хо-хо! -- сказал Уэстон. -- Не знать, как.
-- Ты не прав, -- сказал Уарса. -- Много тысяч тысячелетий
тому назад, когда в вашем мире еще не было жизни, на мою
харандру наступала холодная смерть. Я очень беспокоился -- не
из-за смерти моих хнау, Малельдил не создает их долгожителями,
а из-за того, что повелитель вашего мира, еще не сдерживаемый
ничем, вложил в их умы. Он хотел сделать их такими, как ваши
люди, которые достаточно мудры, чтобы предвидеть близкий конец
своего рода, но недостаточно мудры, чтобы вынести его. Они
готовы были следовать порченым советам. Они могли построить
неболеты. Малельдил остановил их моею рукой. Некоторых я
излечил, некоторых развоплотил...
-- И смотри, что стало! -- перебил Уэстон. -- Сидеть в
хандрамитах, скоро все умереть.
-- Да, -- сказал Уарса. -- Но одно мы забыли -- страх, а с
ним -- убийство и ропот. Слабейший из моих людей не страшится
смерти. Это только Порченый, повелитель вашего мира,
растрачивает ваши жизни и оскверняет их бегством от того, что
вас настигнет. Будь вы подданными Малельдила, вы жили бы
радостно и покойно.
Уэстон сморщился от раздражения. Он очень хотел говорить,
но не знал языка.
-- Вздор! Пораженческий вздор! -- по-английски закричал он
и, выпрямившись в полный рост, добавил по-малакандрийски: -- Ты
говоришь, твой Малельдил вести всех умирать. Другой, Порченый
-- бороться, прыгать, жить. Плевал ваш Малельдил. Порченый
лучше, моя его сторона.
-- Разве ты не видишь, что он не станет и не сможет... --
начал Уарса, но замолчал, как бы собираясь с мыслями. -- Нет, я
должен больше узнать о вашем мире от Рэнсома, а для этого мне
понадобится остаток дня. Я не буду убивать тебя, да и Скудного,
ибо вы -- вне моего мира. Завтра ты отправишься отсюда в своем
корабле.
Лицо Дивайна вдруг вытянулось. Он быстро заговорил
по-английски:
-- Ради Бога, Уэстон, объясните ему. Мы здесь пробыли
несколько месяцев, Земля теперь не в противостоянии. Скажите
ему, что это невозможно. Лучше уж сразу нас убить.
-- Как долго вам лететь до Тулкандры? -- спросил Уарса.
Уэстон, пользуясь переводом Рэнсома, объяснил, что лететь почти
невозможно. Расстояние увеличилось на миллионы миль. Угол их
курса по отношению к солнечным лучам будет сильно отличаться от
того, на который он рассчитывал. Даже если у них есть один шанс
из ста попасть на Землю, запасы кислорода почти наверное
истощатся еще в пути.
-- Скажите ему, чтобы сразу нас убил, -- добавил он.
-- Мне все это известно, -- сказал Уарса. -- Если вы
останетесь в моем мире, я должен вас убить, я не потерплю таких
существ на Малакандре. Да, шансов вернуться в свой мир у вас
немного; но немного -- не значит "ничего". Выберите время
отлета от нынешней минуты до следующей луны. А пока что
скажите, сколько времени, самое большее, вам лететь?
После долгих вычислений Уэстон дрожащим голосом ответил:
если за девяносто дней это не выйдет, не выйдет вообще. Мало
того, они к этому времени уже умрут от удушья.
-- Девяносто дней у вас будет, -- сказал Уарса. -- Мои
сорны и пфифльтригги дадут вам воздух (мы владеем и этим
искусством) и пищу на девяносто дней. Но они сделают кое-что и
с вашим кораблем. Я не хотел бы возвращать его в небо после
того, как он сядет на Тулкандру. Тебя. Плотный, не было тут,
когда я развоплотил моего хросса, которого ты убил. Скудный
расскажет тебе. Я это делать могу -- иногда, в некоторых
местах. Меня учил Малельдил. Прежде, чем ваш небо-лет
поднимется, мои сорны кое-что сделают с ним. Через девяносто
дней он развоплотится и станет тем, что у вас называется
"ничто". Если этот день застигнет его в небе, ваша смерть не
станет горше; но уходите из корабля, как только опуститесь на
Тулкандру. Теперь уведите этих двоих, а сами, дети мои, идите
куда хотите. Мне надо поговорить с Рэнсомом.
XXI
Всю вторую половину дня Рэнсом отвечал на вопросы. Мне не
позволено записывать этот разговор, кроме заключительных слов
Уарсы:
-- Ты раскрыл передо мною больше чудес, чем известно во
всем небесном мире.
После этого они говорили о самом Рэнсоме. Ему был
предоставлен выбор: остаться на Малакандре или отважиться на
отчаянное путешествие к Земле. Он долго, мучительно думал, и в
конце концов решил отдаться на произвол судьбы вместе с
Уэстоном и Дивайном.
-- Любовь, как ее понимаем мы, -- сказал он, -- это не
самый главный закон. Но ты, Уарса, говоришь, что это закон.
Если мне не жить на Тулкандре, лучше мне совсем не жить.
-- Ты сделал правильный выбор, -- сказал Уарса, -- и я
скажу тебе две вещи. Мои люди заберут все чужеродные орудия с
корабля, но одно оставят тебе. И эльдилы Глубоких Небес будут
рядом с вашим кораблем до самого воздуха Тулкандры, а порой и
после. Они не позволят двум другим убить тебя.
Рэнсому в голову не приходило, что Уэстон и Дивайн могут
убить его, чтобы сэкономить пищу и кислород, и он поблагодарил
Уарсу. Потом великий эльдил отпустил его, сказав:
-- Во зле ты не повинен, Рэнсом, повинен лишь в
боязливости. Путешествием этим ты наказываешь себя сам, а быть
может, излечиваешь: тебе придется или сойти с ума, или быть
храбрым. Но я налагаю на тебя обязательство: ты не должен
спускать глаз с Уэстона и с Дивайна даже там, у вас. Они могут
натворить много зла и в вашем мире, и вне его пределов. Из
твоих рассказов я понял, что есть эльдилы, опускающиеся в ваш
воздух, прямо в самый оплот Порченого. Ваш мир не наглухо
закрыт, как думали мы в нашей части небес. Смотри за этими
двумя порчеными. Будь храбр. Не уступай им. Если будет нужно,
кто-то из наших придет на помощь, тебе их покажет Малельдил.
Может статься даже, мы снова встретимся, пока ты еще во плоти;
ведь не без промысла Малельдила мы повстречались с тобой сейчас
и я столькому от тебя научился. Наверное, это начало новых
переходов между небесами и мирами и из миров в миры -- хотя и
не так, как надеялся Плотный. Мне позволено сказать тебе, что
году, в котором мы сейчас -- однако небесные годы не совпадают
с вашими, -- суждено стать годом потрясений и огромных перемен.
Осада Тулкандры близится к концу. Грядут великие события. Если
Малельдил не запретит мне, я не останусь в стороне. А теперь --
прощай.
Сквозь огромную толпу разнообразных обитателей Малакандры
прошли на следующий день три человеческих существа, начиная
свой страшный путь. Уэстон был бледным и осунувшимся после
ночи, проведенной за вычислениями, достаточно запутанными для
любого математика, даже если бы от них и не зависела его жизнь.
Дивайн вел себя шумно и беспечно до истерики. За эту ночь он
изменил свое мнение о Малакандре благодаря открытию, что
"туземцы" умеют изготовлять алкогольный напиток. Он даже
попробовал научить их курить, но хоть как-то восприняли это
только пфифльтригги. У него трещала голова, впереди маячила
смерть, и он за все разом отыгрывался на Уэстоне. Оба партнера
возмутились, что из космического корабля убрали оружие, но в
остальном все соответствовало их пожеланиям. Примерно через час
после полудня Рэнсом в последний раз окинул взором голубые
воды, багровый лес и зеленые стены знакомого хандрамита
вдалеке, и последовал за остальными в корабль. Перед тем, как
закрыть люк, Уэстон предупредил их, что нужно будет экономить
воздух: во время полета не двигаться без необходимости,
разговоры запретить.
-- Я буду говорить только в экстренных случаях, -- сказал
он.
-- А все-таки слава Богу, -- последнее, что сказал Дивайн.
И они задраили люк.
Рэнсом сразу же пошел вниз, где была его каюта, и
растянулся на "окне", поскольку в таком положении все было
вверх ногами. Он удивился, очнувшись уже на высоте в несколько
тысяч футов. Хандрамит стал всего лишь багровой линией на
розовато-лиловой поверхности. Они находились над стыком двух
хандрамитов. Один из них был, очевидно, тот, где жил Рэнсом,
другой -- где располагался Мельдилорн. Долина, по которой он
когда-то срезал угол между хандрамитами, сидя на плечах
Эликана, была почти не видна.
