осадил его.) Пусть он даже благополучно минует сорнов и
достигнет Мельдилорна, но сам Уарса -- кто или что это такое?
Уарса, как зловеще обмолвился Уин, не думает, в отличие от
хроссов, что нельзя убивать хнау. И потом, Уарса правит
сорнами, как и хроссами, и пфифльтриггами. Возможно, он просто
верховный сорн.
Рэнсома опять охватила тревога. В душе поднимался,
настойчиво заявляя о своих правах, древний страх землян перед
чуждым, холодным разумом, сверхчеловеческим по силе,
нечеловеческим по жестокости. Но он продолжал идти вперед, к
Мельдилорну. Все-таки ему не верилось, что хроссы могут
подчиняться злому чудовищу; кроме того, хроссы говорили -- или
ему это только кажется? -- что Уарса не сорн. Но тогда что он
такое -- божество? Тот самый идол, в жертву которому сорны
хотели принести его, Рэнсома? Нет; хотя многое в объяснениях
хроссов оставалось непонятным, они определенно отвергли его
предположение, что Уарса -- бог. Как следовало из их слов, бог
только один -- Малельдил Юный. Да и немыслимо, чтобы Хьои и
Хнохра поклонялись обагренному кровью идолу. Или сорны, уступая
хроссам во всем, что ценится среди людей, установили свое
господство, пользуясь интеллектуальным превосходством? Довольно
странное устройство мира, но ничего невозможного в этом нет: на
нижней ступени -- героизм и поэзия, выше -- холодный научный
интеллект, в свою очередь безвольный и бессильный перед
диктатом какого-то мифического существа -- месть восставших
эмоциональных глубин за пренебрежение ими. Этакий истукан... Но
Рэнсом опять осадил себя. Он уже слишком много знал, чтобы так
рассуждать. Если бы раньше Рэнсому рассказали про эльдила, он,
как и любой человек на его месте, счел бы это суеверием, но
теперь он сам слышал голос. Нет, Уарса -- реальная личность
(если только к нему применимо это понятие).
Рэнсом был в пути уже около часа; время приближалось к
полудню. Он не сомневался, что держится правильного
направления: нужно было просто идти все время вверх, и тогда
рано или поздно лес кончится и покажутся горы. Чувствовал он
себя превосходно, хотя голова была, как после холодного душа.
Лес заливал неподвижный, слабый бледно-лиловый свет, как и в
его первый день на Малакандре; и тем не менее, все стало
другим. Теперь он вспоминал то время, как страшный сон, свое
тогдашнее состояние, как род недуга: все превратилось в
безотчетный, воющий, сам себя пугающий и пожирающий ужас.
Теперь, в ясном свете осознанного долга, он хотя и чувствовал
страх, но вместе с ним -- спокойное доверие к себе и
окружающему миру и даже некоторое удовольствие. Разница была
такая же, как между неопытным моряком на тонущем корабле и
всадником, у которого понесла лошадь: обоим грозит гибель, но
всадник знает, как нужно действовать.
Около часа пополудни он неожиданно вышел из леса и
оказался на залитой солнцем поляне всего в каких-нибудь
двадцати ярдах от подножия гор -- так близко, что ему не видны
были вершины. Прямо перед ним горные отроги, как вставным
углом, разделялись долиной и глубоко врезались в сплошную стену
почти отвесных скал, образуя изогнутую каменную поверхность,
взобраться на которую было невозможно: внизу она была покатая,
как крыша дома, выше -- почти вертикальная, а на самом верху
даже выдавалась вперед, как гребень готовой обрушиться
гигантской волны. Последнее, впрочем, могло быть и обманом
зрения. Что же такое дорога в понимании хроссов? -- подумал
Рэнсом.
Он двинулся к югу по узкой неровной полоске земли между
лесом и горой. Приходилось то и дело преодолевать высокие
скалистые уступы, что при всей легкости этого мира было
чрезвычайно утомительно. Примерно через полчаса тропинку
пересек ручей. Рэнсом зашел в лес, нарезал вдоволь травы и сел
завтракать на берегу ручья. Поев, он наполнил карманы
оставшейся травой и отправился дальше.
Дорога все не показывалась, и Рэнсом встревожился. Если
подъем на гору вообще возможен, то только засветло, а день уже
близится к середине. Но опасения оказались напрасными. Когда он
наконец вышел к дороге, не заметить ее было нельзя. Слева лес
прорезала просека, видимо, ведущая к деревне хроссов, а справа
начиналась дорога, которая шла то накатами, то впадинами,
наискось поднимаясь по склону такой же долины, какую он видел
раньше. У Рэнсома даже дыхание перехватило при виде этой
безумно крутой, безобразно узкой лестницы без ступеней, которая
вела на головокружительную высоту и там превращалась в тонкую
нить, едва различимую на бледно-зеленой скале. Впрочем,
разглядывать было некогда: Рэнсом был не мастер оценивать
расстояния, но не сомневался, что высота, которую ему предстоит
одолеть, гораздо выше альпийской, и в лучшем случае он окажется
наверху к заходу солнца. Не медля ни минуты, он начал подъем.
На Земле подобное путешествие было бы немыслимо; человек
сходного с Рэнсомом сложения и возраста через четверть часа
упал бы без сил. Сначала Рэнсом наслаждался легкостью
продвижения, но постепенно, несмотря на малакандрийские
условия, крутизна и нескончаемость пути начали сказываться:
спина у Рэнсома согнулась, грудь начала болеть, ноги --
дрожать. Но это было еще не самое худшее. Рэнсом почувствовал
звон в ушах и заметил, что совсем не вспотел, хотя и очень
устал. С каждым шагом усиливался холод, он отнимал силы
быстрее, чем самая невыносимая жара. Уже потрескались губы, изо
рта с каждым выдохом вырывались клубы пара, пальцы закоченели.
Рэнсом понял, что впереди его ждет безжизненная арктическая
страна. Он уже миновал английскую зиму и вступил в лапландскую.
Рэнсом испугался; он решил, что должен немедленно передохнуть:
если он пройдет еще сотню шагов и сядет, то подняться уже не
сможет. Он присел на корточки и несколько минут похлопывал себя
по бокам. Пейзаж был жуткий. Хандрамит -- мир, к которому он за
несколько недель успел привыкнуть -- стал узкой лиловой
прорезью в бескрайней пустынной равнине харандры, которая
теперь ясно виднелась в просветах между горными пиками и выше
над ними. Рэнсом поднялся, нисколько не отдохнув: он понял, что
погибнет, если не будет все время идти вперед.
Окружающий мир становился все более странным и чуждым.
Среди хроссов Рэнсом почти забыл о том, что находится на чужой
планете; сейчас это чувство опять вернулось к нему с новой
опустошающей силой. То, что он видел вокруг, уже не походило на
мир -- понятный или чуждый -- вообще на "мир"; это была
планета, звезда, островок пустыни во вселенной, в миллионах
миль от мира людей. Он уже не мог вспомнить тех чувств, которые
испытывал к Хьои или Уину, эльдилам или Уарсе. С чего он взял,
что имеет какие-то обязательства перед этими смешными уродами
(если только они все -- не галлюцинация), которые повстречались
ему в пустынных далях космоса? Он -- человек и не имеет с ними
ничего общего. Почему Уэстон и Дивайн бросили его?
И тем не менее первоначальное решение, принятое, когда он
еще не утратил способности рассуждать, все время гнало его
вверх. Порой он забывал, куда и зачем идет. Его движения
подчинялись теперь механическому ритму: от усталости он
замедлял шаг, замерзал и снова шел быстрее. Он заметил, что над
хандрамитом, который превратился в незначительную часть
пейзажа, висит дымка. Ни разу за все время, пока он жил там,
Рэнсом не видел тумана. Может быть, так выглядит сверху воздух
в хандрамите. Здесь, в горах, он совсем другой. То, что
происходило с его легкими и сердцем, нельзя было объяснить
одним лишь действием холода и усталостью. Хотя не было снега,
все заливал ярчайший свет и становился все сильнее, резче и
белее, а такого густо-синего неба он на Малакандре не видел ни
разу. И на этом темно-синем, почти черном небе с уже
проступившими звездами вырисовывались зазубренные скалистые
хребты -- именно таким Рэнсом представлял себе лунный пейзаж.
Внезапно Рэнсом все понял. Он приближается к границе, за
которой воздуха нет. Видимо, на Малакандре атмосфера
сосредотачивалась главным образом над впадинами хандрамита, а
собственно поверхность планеты была покрыта лишь тонким слоем
воздуха или вовсе лишена его. Ослепительный свет и чернота над
головой указывали на близость "небес", откуда Рэнсом упал на
Малакандру и от которых его теперь отделял лишь тончайший
воздушный покров. Если до вершины остается больше ста фугов,
значит, на ней человек не может дышать. Что если у хроссов
иначе устроены легкие и, указав эту дорогу, они обрекли его на
верную гибель? Но едва Рэнсом подумал об этом, как заметил, что
зазубренные пики, сверкающие вдали на фоне черно-синего неба,
находятся уже вровень с ним. Подъем закончился. Дальше дорога
шла по дну неглубокой лощины, ограниченной по правую руку
остриями высоких гор, а слева -- покатым каменистым склоном,
поднимающимся уже к самой харандре. И здесь Рэнсом, пусть с
трудом, но все еще мог дышать, несмотря на головокружение и
боль в легких. Садилось солнце. Наверное, хроссы все это
предвидели: ночь на харандре означала для них смерть, так же
как и для него. Шатаясь, он продолжал идти вперед, ища взглядом
башню Эликана, чем бы этот Эликан ни оказался.
Безусловно, Рэнсом утратил правильное представление о
времени. Вряд ли он долго блуждал среди удлиняющихся теней,
когда увидел впереди огонек. Только тут он понял, как
сгустилась вокруг темнота. Он бросился было бежать, но тело его
не слушалось. Спотыкаясь от нетерпения и слабости, он рвался к
свету; решил, что уже рядом, но нет -- огонь гораздо дальше,
чем ему показалось; совсем отчаялся -- и снова заковылял; и
наконец оказался перед входом в пещеру. Изнутри лился неровный
свет. Рэнсома обдало волной благословенного тепла. Свет шел от
костра. Нетвердо ступая, он вошел в пещеру, обогнул костер,
сделал еще несколько шагов вглубь и остановился, моргая от
яркого света. Когда глаза к нему привыкли, Рэнсом увидел вокруг
стены высокой залы из гладкого зеленого камня. В зале
находились двое. Один, громадный и угловатый, пляшущий на
стенах и своде, оказался тенью сорна, другой сидел скрючившись
у его ног. Это был сам сорн.
XV
-- Подойди ко мне, Коротыш, -- прогудел сорн, -- я хочу
посмотреть на тебя.
Итак, Рэнсом видел перед собой того, чей жуткий образ
преследовал его с тех пор, как он ступил на землю Малакандры,
и, как ни странно, не испытал при этом ни малейшего страха. Он
совершенно не представлял, что его ждет здесь, но был полон
решимости не отступать; а тепло и воздух, которым почему-то
стало легче дышать, сами по себе были блаженством. Он
продвинулся дальше, в глубь пещеры, встал спиной к огню и
ответил сорну. Собственный голос показался ему пронзительным
дискантом.
-- Хроссы послали меня к Уарсе, -- сказал Рэнсом.
Сорн внимательно рассматривал его.
-- Ты не из нашего мира, -- заявил он вдруг.
-- Да, -- согласился Рэнсом, садясь на пол. У него не было
сил объяснять.
-- Ты, наверно, с Тулкандры, -- сказал сорн.
-- Почему? -- спросил Рэнсом.
-- Потому что ты маленький и плотный -- именно так должны
быть устроены существа в более тяжелом мире. Но ты не с
Глундандры: там такая сила тяжести, что даже тебе ее не
выдержать. Если там и есть животные, они должны быть плоскими,
как тарелки. Вряд ли ты с Переландры, ведь там очень жарко и
существа оттуда не смогли бы здесь жить. Из чего я и заключаю,
