и правит всеми, в-третьих, всегда там пребывал, и в-четвертых,
не является ни хроссом, ни одним из серони. Оставаясь в плену
своих представлений, Рэнсом спросил, не Уарса ли сотворил мир.
Хроссы ужасно запротестовали, зашумели. Неужели на Тулкандре не
известно, что мир сотворил Малельдил Юный и он же правит миром?
Это знает любой малыш! А где живет Малельдил, поинтересовался
Рэнсом.
-- Вместе с Древним.
-- Кто же такой Древний? -- ответа Рэнсом не понял. Он
попытался спросить по-другому: -- Где живет Древний?
-- Древний -- не такой, -- ответил Хнохра, -- ему нет
нужды жить где-нибудь.
Из дальнейших разъяснений Рэнсом понял мало, но все же
достаточно, чтобы почувствовать раздражение. Он был намерен
обращать этих примитивных, но разумных существ в лоно истинной
веры, а вышло так, что это он -- дикарь, и ему дают необходимые
начальные представления о цивилизованной религии. Череда
вопросов и ответов напоминала краткий катехизис. Он уяснил, что
Малельдил -- неделимый дух, лишенный тела и страстей.
-- Он -- не хнау, -- объяснили хроссы.
-- Что такое хнау? -- спросил Рэнсом.
-- Ты -- хнау. Я -- хнау. Серони -- хнау. Пфифльтригги --
хнау.
-- Пфифльтригги? -- удивился землянин.
-- В десяти и больше днях пути к западу, -- ответил
Хнохра, -- харандра переходит не в хандрамит, а в широкое
пространство, открытое со всех сторон. С севера на юг в нем
пять дней пути, с востока на запад -- десять. Там леса не
такие, как здесь, другого цвета -- синие и зеленые. Это очень
глубокая впадина, до самых корней земли. Там много твердого
вещества, и там живут пфифльтригги. Они любят копать землю, а
то, что добудут, -- размягчают на огне и делают из него разные
вещи. Пфифльтригги -- маленький народец, меньше тебя. Цветом
они бледнее, с длинной мордой, и все время хлопочут. У них
длинные руки. Они делают вещи лучше, чем все остальные хнау,
так же как мы лучше всех поем. Пусть человек убедится сам.
Он сказал непонятные слова молодому хроссу, и тот принес
небольшую чашу. Рэнсом осмотрел ее при свете костра. Чаша была
золотая. Вот почему Дивайна так интересовала Малакандра.
-- Здесь много этого вещества? -- спросил Рэнсом.
Да, ответили ему, его можно намыть чуть ли не в каждой
реке. Но больше всего его у пфифльтриггов; там оно самое
лучшее, и пфифльтригги -- большие мастера его обработки. Они
зовут его "Арбол хру" -- "кровь Солнца".
Рэнсом стал разглядывать чашу. Ее покрывала искусная
гравировка. Он увидел изображения хроссов, а также животных
поменьше, похожих на лягушек, и, наконец, сорнов. Указав на
последних, он получил ответ, подтвердивший его подозрения:
-- Это -- серони. Они живут почти на самой харандре, в
больших пещерах.
Животные, похожие на лягушек -- точнее, с лягушечьим телом
и головой тапира, -- оказались пфифлътриггами. Здесь было чему
удивиться. Судя по всему, на Малкандре разумом обладали три
различные расы, и ни одна из них до сих пор не истребила
другие. Для Рэнсома было очень важно, какая раса занимает
господствующее положение.
-- Которые хнау правят? -- спросил он.
-- Правит Уарса, -- ответили ему.
-- Он -- хнау?
Хроссы пришли в замешательство. По их мнению, такой вопрос
лучше было бы задать серони. Возможно, Уарса -- хнау, но он не
похож на других хнау: он не умирает, у него нет детей.
-- Так значит, серони знают больше, чем хроссы?
Хроссы заспорили между собой. Никто не мог дать ясного
ответа. С одной стороны, серони (то есть сорны) совершенно
беспомощны в управлении лодкой, не сумеют добыть моллюсков,
даже если будут погибать от голода; почти не способны плавать;
лишены поэтического дара, и даже когда хроссы сочиняют для них
стихи, сорны понимают только простейшие из них. С другой
стороны, серони лучше всех изучили звезды, толкуют самые
непонятные высказывания Уарсы, и от них можно услышать о том,
что происходило на Малакандре в давние времена, про которые все
уже забыли.
"Ага, значит серони -- интеллигенция, -- заключил Рэнсом.
-- Должно быть, они и есть настоящие правители, хотя и скрывают
это".
Он попытался узнать, что будет, если сорны воспользуются
своей мудростью и заставят хроссов работать на себя. Яснее
выразить свою мысль по-малакандрийски Рэнсом не смог (на Земле
это бы звучало: "используют свои научные достижения для
эксплуатации соседей, стоящих на более низкой ступени
развития"). Впрочем, он зря старался: как только было
упомянуто, что сорны плохо воспринимают поэзию, хроссы
немедленно перешли на литературную тему. И из последовавшего
горячего обсуждения -- по-видимому, вопросов поэтического
мастерства -- Рэнсом не понял ни слова.
Естественно, не все его беседы с хроссами были о
Малакандре. Приходилось расплачиваться сведениями о Земле, что
было не так-то просто. Во-первых, к своему стыду, он обнаружил,
что о родной планете знает слишком мало, а во-вторых, часть
правды он предпочел скрыть. Ему вовсе не хотелось слишком
распространяться о войнах или уродстве современного
промышленного века. Рэнсом помнил, чем кончились лунные
приключения уэллсовского Кейвора. Когда хроссы настойчиво
расспрашивали его о людях (они называли их "челховеки"),
какое-то чувство стыда охватывало его, словно он должен был
прилюдно раздеться. В придачу он не собирался рассказывать, что
его привезли на Малакандру, чтобы отдать сорнам, поскольку с
каждым днем все больше убеждался, что сорны -- правящая раса.
Но даже того малого, что он рассказал, оказалось достаточно,
чтобы воспламенить воображение хроссов. Все поголовно начали
слагать поэмы о странной "хандре", где растения тверды, как
камень, а трава зелена, как горы, где вода холодная и соленая,
а "челховеки" живут прямо на "харандре".
А еще больше их заинтересовал рассказ о водяном хищнике с
огромными зубами, от которого Рэнсом бежал уже в их мире и даже
в их хандрамите. Все хроссы сошлись на том, что это "хнакра", и
необычайно разволновались. Рэнсом узнал, что уже много лет в
долине не появлялась ни одна хнакра. Молодые хроссы теперь
всегда держали наготове оружие -- примитивные гарпуны с
костяными наконечниками. Обеспокоенные матери старались держать
детей подальше от воды. А детишки постарше стали играть на
мелководье в охоту на хнакру. В общем, сообщение о хнакре
оживило жизнь.
Хьои отправился подправить лодку, и Рэнсом увязался за
ним. Ему хотелось быть полезным, и с примитивными инструментами
хроссов он уже немного научился управляться. Вдвоем они
направились к протоке, где стояла лодка, невдалеке от
поселения.
Рэнсом шел за Хьои по узкой тропе, когда им встретилась
юная самка-хросс, еще совсем подросток. Она что-то говорила, но
не им: ее глаза были устремлены в какую-то точку ярдах в пяти в
сторону.
-- С кем ты разговариваешь, Хрикки? -- удивился Рэнсом.
-- С эльдилом.
-- Где он?
-- Разве ты не видишь?
-- Нет, ничего не вижу!
-- Да вот же он! -- воскликнула она. -- Ну вот, исчез.
Неужели ты не видел?
-- Нет...
-- Эй, Хьои! -- поразилась девочка. -- Челховек не видит
эльдила!
Но до Хьои ее слова уже не долетели -- он шел дальше и
ничего не заметил.
Рэнсом решил, что Хрикки разговаривала "понарошку" --
совсем как дети на Земле. Через минуту он снова был рядом с
Хьои.
XII
Они трудились над лодкой до полудня, а потом растянулись
на траве рядом с теплым потоком и принялись за обед. Подготовка
к боевым действиям против хнакры позволяла Рэнсому заговорить
на интересующую его тему. Он не знал местного слова со
значением "война", поэтому спросил, как сумел:
-- Бывает ли у вас, чтобы серони, или хросса, или
пфифльтригги вот так, с оружием в руках, шли друг против друга?
-- А зачем? -- удивился хросс.
Объяснить оказалось не так-то просто.
-- Например, -- наконец сказал Рэнсом. -- у одною народа
что-то есть, а другой народ хочет забрать это себе, но первый
народ не соглашается отдать... Могут тогда другие применить
силу? Могут сказать: "Отдайте, или мы вас перебьем?"
-- Что же они могут потребовать?
-- Ну, например, еду.
-- Если другим хнау нужна еда, почему же не дать? Мы часто
так и делаем.
-- А если вам самим не хватает?
-- Волею Малельдила еда произрастает постоянно.
-- Но послушай, Хьои, если у вас будет нес больше и больше
детей, можно ли надеяться, что Малельдил расширит хандрамит и
вырастит достаточно пищи для всех?
-- О таких вещах знают серони. Но зачем нам больше детей?
Рэнсом не знал, что и сказать. Но все же решился.
-- Разве для хроссов зачинать детей -- не наслаждение?
-- Одно из самых великих, челховек. Мы зовем его любовью.
-- У нас бывает так: испытав наслаждение, человек хочет,
чтобы оно повторилось. И может родиться столько детей, что пищи
на всех не хватит.
Хьои не сразу понял, о чем толкует Рэнсом.
-- Ты хочешь сказать, -- протянул он, -- что челховек
может это делать не год-два в жизни, а снова и снова?
-- Вот именно!
-- Но зачем? Не понимаю... Разве можно хотеть есть, когда
пообедал, или спать, когда выспался?
-- Но ведь обедаем мы каждый день! А любовь, по твоим
словам, приходит к хросса лишь один раз в жизни.
-- Зато наполняет всю жизнь. В юности он ищет себе пару,
потом ухаживает за избранницей, родит детей, воспитывает их, а
потом вспоминает обо всем этом, переживает заново и обращает в
поэзию и мудрость.
-- Так неужели ему довольно всего лишь вспоминать о
наслаждении?
-- Это все равно, что сказать: "Неужели мне довольно всего
лишь есть мою еду?"
-- Не понимаю...
-- Наслаждение становится наслаждением, только когда о нем
вспоминаешь. Ты говоришь так, будто наслаждение -- это одно, а
память о нем -- совсем другое. Но ведь они неразделимы. Серони
могли бы объяснить это лучше, чем я объясняю. Но в песне я
сказал бы лучше, чем они. То, что ты зовешь воспоминанием,
довершает наслаждение, как "края" завершает и довершает песнь.
Когда мы с тобой встретились, момент встречи был и прошел. Сам
по себе он ничто. Теперь мы вспоминаем его и он понемногу
растет. Но мы все еще знаем о нем очень мало. Истинная встреча
с тобой -- это как я ее буду вспоминать, когда придет время
умирать. А та, что была, -- только ее начало. Ты говорил, на
твоей хандре есть поэты. Разве они не учат вас этому?
-- Некоторые, возможно, учат... -- задумчиво проговорил
Рэнсом. -- Но даже если говорить о песнях... неужели хроссу
никогда не хочется снова услышать какую-нибудь великолепную
строку?
К несчастью, ответ Хьои опирался на тонкий семантический
нюанс, в котором Рэнсом так и не разобрался. В языке хроссов
было два глагола, оба для него означали "стремиться", "страстно
желать". Хроссы, однако, их отчетливо различали и даже
противопоставляли. Поэтому, с точки зрения землянина, Хьои
попросту сказал, что любой бы к этому стремился ("уонделоне"),
но никто в здравом уме не стал бы к этому стремиться
("хлантелинс").
-- Поистине, -- продолжал хросс, -- ты вовремя заговорил о
песнях. Это хороший пример. Ибо самая великолепная строка
обретает полное значение лишь благодаря всем строкам, следующим
за ней. Если же вернуться к ней снова, обнаружится, что она
вовсе не так хороша, как казалось. Возвращением можно ее
уничтожить. Так бывает в хорошей песне.
-- А в порченой песне, Хьои?
-- Порченые песни слушать ни к чему, Челховек!
