-- Не видишь, что ли?
Рептилоид повернул голову к экрану, потом кивнул:
-- Свет... Я не могу воспринимать визуальный ряд вашего телевидения.
-- Почему?
-- Слишком медленная развертка, крупные сегменты, из которых
формируется изображение... и очень большое количество помех. Крайне
трудно обработать такую информацию.
На мой взгляд телевизор показывал идеально.
-- Но ты же видел изображение на дисплее, там, в челноке!
-- Не видел. Снимал данные по пути к экрану. Это гораздо удобнее, --
Счетчик вновь свернулся клубком. -- Продолжай свой отдых, я перестану
воспринимать звук как внешний раздражитель.
Через мгновение он снова спал. Точнее не спал, а занимался
познанием... Удобная у них физиология. Я опустил ноги с кровати,
прислонился к стене, вздохнул. Мне спать не хотелось совершенно.
Возможно ли украсть челнок?
В буквальном смысле -- нет. Подготовка к старту заканчивается лишь за
час до запуска. И потом требуется труд сотен людей, чтобы корабль
стартовал.
А возможно ли подменить экипаж? "Бураны" в транспортных рейсах летают
с тремя членами экипажа -- командир, он же первый пилот, второй пилот и
джамп-навигатор. Допустим, Данилов и впрямь берет меня в экипаж...
вторым пилотом, вероятно. На каком этапе контроль над экипажем
минимален? В автобусе, по дороге на старт, народа много. Разве что у
стартового стола, перед загрузкой в лифт. Но как провести туда деда и
Счетчика? А что делать с Даниловым и джамп-навигатором? Оставлять их у
стартовой позиции -- это убийство. Когда "Энергия" выпихивает "Буран" на
орбиту -- старт заливают реки огня. Отпустить -- поднимут тревогу...
И не удивятся ли в ЦУПе тому, что все переговоры ведет второй пилот?
А как подделать телеметрию -- если нацепить датчики на деда, то врачи
немедленно отменят старт. Это там, у чужих, доктора давно махнули рукой
на состояние экипажа... трезвый -- и ладно...
Сотни проблем.
Стоп! Что со мной?
Я ведь обдумываю, как похитить звездолет!
Подавив первый импульс -- кинуться к Счетчику, я попытался привести
мысли в порядок. Неужели он все-таки пытался воздействовать на меня?
Кажется, нет.
Мое отношение к задуманному дедом и рептилоидом плану не изменилось.
Не хотел я этого... по крайней мере, так вот, не получив никаких четких
объяснений. И прорываться к челноку с боем, с автоматом наперевес и
дедом на закорках -- не собирался!
Просто злость накатила. После гениального перевода "Ромео и
Джульетты" на молодежную феню, после рекламы электрического штопора,
после трусливого, ночного показа старого кинофильма, рисующего чужих не
в лучшем свете.
Ведь будет становиться все хуже и хуже. Мы деградируем. Стремительно,
бесповоротно. Превращаемся в расу идиотов.
Дверь скрипнула.
-- Петя?
Дед опасливо заглянул в комнату.
-- Все в порядке?
Я быстро встал, на цыпочках подошел к двери, выскользнул в коридор.
Там было темно, лишь у лестницы на второй этаж тускло тлела лампочка.
Кажется, в детстве я боялся темноты... уж не знаю, почему. Дед пообещал,
что у моей двери всегда будет гореть свет, и выполнил обещание. Не
ночник над кроватью -- дед никогда не потакал моим страхам, а свет за
дверью. Но мне этого вполне хватило. Ведь у этой лампочки даже нет
выключателя. Она всегда горела... и когда я спал в своей постели, и
когда занимал койку в училище, и когда устраивался в отеле под светом
чужой звезды...
-- Все нормально, Петя? -- тревожно повторил дед.
В старой пижаме и шлепанцах он не выглядел идеологом человеческого
шовинизма, хитрым демагогом и безжалостным оппонентом правительств.
Обрюзгший старик, которому давно положено доживать свой век у телевизора
со стаканом кефира...
-- Ты... ты боишься за меня? -- сообразил я. -- Боишься, что Счетчик
попытается воздействовать?..
Дед отвел глаза.
-- Я просто смотрел телевизор.
-- И что нового?
Я пожал плечами:
-- В продажу поступил электронный штопор. Открывает двадцать бутылок
в минуту.
Дед послушно улыбнулся. Так улыбаются ребенку, взахлеб
пересказывающему свой первый анекдот. Да и у меня уже смеха не
оставалось.
-- Мы в какую-то пропасть валимся, дед, -- сказал я, прислоняясь к
косяку. -- Отупение. Причем... радостное такое.
-- Радостное отупение -- это хорошо сказано, -- дед кивнул.
-- Нет, я не думаю, что Счетчик на меня влиял... наверное, просто
ночь. Я начал обдумывать, как спереть челнок!
Дед терпеливо ждал.
-- Ночью... оживает злость, дед. Я привык спать ночами. А днем --
читать хорошие книги, или смотреть хорошие фильмы. Не оставалось времени
подумать о чем-то плохом. Может быть я зря сплю ночами?
-- Ты посмотрел пару каналов и увидел пару тупых передач, -- сказал
дед. -- И решил, что стоит ли соблюдать правила игры, установленные
_таким_ человечеством?
-- Да, наверное. Только каналов было пять.
-- Петя, ты не совсем прав. Радостное отупение -- это нормальное
состояние человечества. Оно лишь принимает разные формы. Когда
происходит столкновение культур, потеря глобальных ценностей -- вот как
сейчас, оно становится рельефнее, ярче. Но всегда и во все времена
состояние радостного отупения устраивало большинство людей.
-- Значит причина была ошибочна. А вывод?
-- Вправе ли мы нарушать законы? Не те, что вписаны в уголовный
кодекс, а моральные законы, этические постулаты?
-- Да. Только не _мы_ -- ты ведь для себя все давно решил. Вправе ли
_я_?
Дед взял меня за руку -- цепко и сильно.
-- Петя, я воспитывал тебя человеком. Настоящим человеком. Мне часто
казалось... и сейчас еще кажется... что это удалось.
-- Спасибо...
Никогда дед не говорил мне такого. Наши отношения просто были, а что
в них являлось воспитанием, что любовью, что амбициями великого демагога
-- я не знал. И не хотел знать.
-- Ты правильный, Петя, -- негромко продолжил дед. -- Ты ведь сам не
знаешь, насколько правильный. Когда ты был мальчишкой это умиляло
взрослых и отпугивало от тебя сверстников... когда ты стал взрослым, это
стало отпугивать взрослых и привлекать детей.
Он тихонько засмеялся.
-- Общаясь с тобой люди начинают испытывать комплекс неполноценности.
-- Что? -- я растерялся.
-- Комплекс неполноценности, -- повторил дед. -- Ты абсолютно честен
и этичен. Ты всегда ставишь общественные ценности над личными. Ты
способен вести разговор на любую тему... от влияния эллинской культуры
на развитие восточной философии, и до технологии кустарной выплавки
легированной стали...
-- Нет, дед, погоди, легированную сталь кустарно не...
Дед тонко захихикал. Я потер лоб и замолчал.
-- Ты вызываешь у окружающих спонтанную неприязнь. Настолько
бессмысленную, что их поведение становится, наоборот, подчеркнуто
дружелюбным. И в то же время это лишает тебя друзей. С идеальными людьми
не дружат, им поклоняются. Но от этого я тебя сумел уберечь... хоть и
было трудно.
У меня горели щеки. Это не просто неприятно, это гнусно!
-- Я добивался одного, -- сказал дед. -- Чтобы в этот, наступивший
миг... как я надеялся, что он наступит!.. ты был вправе принимать
решения. Не боялся преступить черту общепринятой морали. Законы
придумывают для того, чтобы их нарушать. Каждый шаг человечества в
завтра был нарушением законов сегодняшних. И всегда находились те, кто
смел нарушить законы... Те, кто переступал черту, обычно были негодяями.
Я мечтал о другом. Чтобы ты мог решать -- не оглядываясь на
человечество. И был не худшим его представителем, одновременно.
Невозможная задача. Но я попытался ее решить.
-- Дед, ты веришь в то, что говоришь? -- прошептал я.
-- Да.
-- Уговариваешь меня принять собственную, личную этику? И при этом
считаешь, что я останусь человеком?
-- Да.
-- Но ведь это не моя этика, дед, -- тихо сказал я. -- Это все --
проекция твоих взглядов. Твои страхи, комплексы, мечты. Я твой
инструмент, дед. Ты верил, что человечеству, чтобы достичь величия,
потребуется такой как я. И создал меня. Вырастил, как в колбе.
Дед кивнул.
-- Ты прав. Но я задам лишь один вопрос. Ты веришь, что я прав?
Веришь, что нынешнее состояние приведет Землю к гибели?
-- Верю, -- сказал я. -- Верю.
-- Тогда не бойся решать, Петя.
Я долго молчал, а дед ждал ответа. За стенами шумел ветер. Спали на
своих дачах дряхлые писатели и резались в покер их энергичные дети.
Набиралась сил перед новым трудовым днем бывшая столица. В Звездном
ночная смена диспетчеров вела на посадку возвращающиеся корабли.
Огромная страна гнала горючее и клепала ракеты-носители, жадно
разглядывала иноземное барахло и отлавливала воробьев, так полюбившихся
чужим. Крошечная планета Земля плыла по орбите, а небо было вокруг -- и
люди смотрели в небо с азартом, надеждой и страхом.
И никому не было дела, что меня просят спасти человечество -- и
переступить при этом через себя.
-- Дед, нам нужен "Буран". И меня вроде туда берут. Но я не знаю, как
нейтрализовать остальных членов экипажа.
-- Пошли, -- сказал дед.
-- Куда?
-- Ко мне в комнату. Позвоним Данилову. Он должен был прилететь
вечером.
Глава 2.
Когда дед снял трубку, я попросил в последний раз:
-- Пожалуйста, не надо.
-- Я понимаю, рано... -- буркнул дед. -- Четыре утра... эх... но
Данилову не привыкать. Боевой летчик, все-таки.
Из динамика доносились долгие гудки. Наверное, телефон отключен на
ночь. Я порадовался этому, но дед меланхолично ткнул в клавиши. Тройка,
семерка, ноль. Похоже, ему был известен код срочности, установленный на
телефоне Данилова.
-- Алло! -- отозвался аппарат. Дед оставил динамик включенным, и я
невольно слышал весь разговор. Голос Данилова был жестким и бодрым.
Может он не спал?
-- Спасибо за рыбку, -- сказал дед.
После секундной паузы Данилов отозвался:
-- Рад, что понравилась...
-- Забегай... как-нибудь.
Дед положил трубку. Улыбнулся мне.
-- И для этого надо было будить Александра Олеговича среди ночи?
-- Он приедет через полчаса-час, -- объяснил дед. -- Ключевым словом
было "забегай". "Как-нибудь" -- мусор.
Я заерзал на старом стуле, помнившем меня еще ребенком.
-- Дед, ты и президенту так можешь позвонить?
-- Президенту не могу. Советнику по национальной безопасности -- да.
Но он нам не нужен. Должность меняет людей.
Конечно, я знал, что круг знакомых у деда -- огромен. Но что
знакомства эти настолько тесные...
-- А откуда ты Данилова знаешь?
-- Я был в комиссии по обмену военнопленными, в девятом году.
Александра хотели расстрелять, он сжег "Гетмана Мазепу", почти
достроенный авианосец, на верфи Николаева, перед тем, как получил ракету
в двигатель. Ну... удалось обменять парня.
Дед неожиданно захихикал.
-- Обменяли... на Украине тогда было совсем туго с горючим. Два
эшелона нефтепродуктов за одного военного преступника.
Вот это да. В безумные времена крымского конфликта -- джампом тогда
еще и не пахло, и люди предпочитали ненавидеть соседей, а не чужих, мне
было лет пять. Мало что помню с того возраста. В школе мы уже учились по
картам, где Крым был независимым государством, и только дед скупо
обмолвился, что независимость эта стала единственной альтернативой
Российско-Украинской войне.
-- Потом еще встречались, -- меланхолично продолжал дед. -- Вот когда
мы священников отправляли Хиксоидам. Данилов тогда не в "Трансаэро" был,
в Роскосмосе. Курировал особо важные перевозки. И вот приехали в
Звездный космонавты в рясах...
