уступ от обрыва. Потрясающе. Геометры очень любят жизнь. Что может
заставить их соорудить _такое_?
Чаша черного камня, с колеблющимся на дне озером темно-красного
пламени, дрожащий воздух -- отсюда исходит в темное, даже звезд
лишенное, небо, столб горячего воздуха.
Тишина -- живая, высасывающая звуки, не просто отсутствие звука, а
Тишина с большой буквы.
Я ударил ногой по камню -- звук утонул в тишине, жалкий и
беспомощный.
Я обернулся -- кроме искристого контура кабины ничего не было за
спиной.
Словно эта чаша, зачерпнувшая темного огня, стоит вне времени и
пространства. Вне мира Геометров. В вечной ночи.
Для чего он создан, этот темный алтарь, в рациональном и правильном
мире Родины?
-- Прощание... -- шепнула ночь. Голос ниоткуда, именно голос, а не
телепатический сигнал.
Обернувшись к чаше -- вовремя! -- я увидел, как на мгновение возникла
над каменным кратером, над красным пламенем, крошечная темная песчинка.
Что-то слишком далекое, чтобы увидеть очертания человеческого тела...
-- Гарс Эньен, оператор киберсистем, прощание...
Песчинка падала вниз, расцветая венчиком белого дыма. Огненного озера
плоть не коснулась. Растворилась на полпути, ушла вверх, в жаркое темное
небо.
-- Прощание... Рини Сакко, воспитанница, прощание...
Еще одно тело несется вниз, превращаясь в дым, возносясь к небесам
Геометров.
-- Прощание... Данге Крин, оператор кварковых реакторов, прощание...
Я стоял над чашей крематория. Самого огромного и странного, который
только можно себе представить.
Наверное, таких погребальных вулканов много. Даже в таком уютном и
безопасном мире люди должны умирать чаще.
Но с меня хватит и этой сцены. До конца дней моих. Тьма, подсвеченная
лишь рукотворной гееной на дне кратера, сиреневые искры кабин, редкие
силуэты людей и разрезающий тишину равнодушный голос.
-- Прощание... Хати Ленс, ребенок, прощание...
Чтобы понять жизнь чужих, надо взглянуть на их смерть.
Может это и правильно, что плоть превращается в пепел и уносится в
небо, чтобы осесть на землю, прорасти травой и деревьями?
Только, все равно, нужно что-то еще, кроме стерильных огненных печей
и балкончика для скорбящих друзей.
Хотя бы грубый цементный обелиск у воронки в глухой сибирской тайге.
Временный обелиск, так и не сменившийся гранитной стелой. И все же он
стоит, там, в ином мире, на моей Родине. И к нему можно прийти,
уткнуться в шершавый крошащийся край лбом и прошептать "Я пришел..."
Даже не зная, что говоришь сам с собой...
-- Прощание...
-- Пер?
Я обернулся, ловя себя на том, что все дальше и дальше склоняюсь над
краем чаши. Еще миг, другой -- и я стал бы частью мира Геометров.
Просто, незатейливо и надежно.
Голос Катти остановил меня вовремя.
-- Кто ты?
Она стояла у кабины, одной рукой опираясь о стеклянную стену за
спиной. Наверное, ей было страшно.
Хотя бы от собственных догадок.
-- Катти, я хочу побыть один, -- сказал я голосом Наставника Пера.
-- Кто ты?
Я молчал.
Что я мог сказать? "Я человек с планеты Земля. Я пилот компании
"Трансаэро". Я тот, кто влез в тело Никки. Тот, кто убил Наставника
Пера."
-- Никки? -- прошептала она. -- Никки, это ты? Я ведь знаю! Никки,
что с Наставником? Что с тобой, Никки? Никки!
Сломалось что-то во мне от взгляда этой измученной, уродливо
стриженной под ежик девчонки, крошечного живого колесика мира Геометров.
Чужой для меня, но родной для Никки Римера девочки.
Мое лицо расплавилось, потекло.
-- Прощание...
Вы не умеете жить, Геометры. В своем благоустроенном мирке, со
сведенными к минимуму потребностями и обрезанными эмоциями, со
стремлением осчастливить весь мир -- вы давным-давно мертвы. И хотя
Наставники еще долго могут гальванизировать труп -- в нем не осталось
жизни.
Когда смерть превращается в спектакль -- что-то неладно.
-- Я Петр Хрумов, -- сказал я, делая шаг к Катти. Лицо пылало, как от
ожога, теперь это было лицо Никки Римера, и на мгновение в глазах Катти
вспыхнула радость, смешанная с ужасом. Но я менялся вновь, меня
выворачивало, мышцы разбухали, тело раздавалось в плечах, скулы
разводило шире, а глаза меняли цвет...
-- Прощание...
-- Я чужой, -- сказал я. -- Я не Никки. Прости. Откуда мне было
знать, что его кто-то любит? Никки мертв.
Она замотала головой, отступая.
-- Никки мертв, -- повторил я. -- Почти. Лишь во мне осталось что-то
его... извини...
Это было все равно, как надевать старую, уютную и привычную одежду.
Мое тело, тело Петра Хрумова, вернулось ко мне легко, без той чудовищной
боли, что принес облик Никки или Пера. Наверное, где-то внутри я
оставался самим собой. До конца.
Глаза Катти расширились. Она смотрела на меня, на чужака, сменившего
подряд, за какую-то минуту, два знакомых ей тела. Одежда Наставника Пера
трескалась на моих плечах. Наверное, я казался чудовищем.
Или давно уже им был?
Куалькуа, послушно менявший мою плоть, молчал. Может быть, полностью
подчинившись. Или мы уже так слились, что нам нет нужды разговаривать?
-- Тень... -- прошептала Катти.
Наверное, у них нет большего страха и большего проклятия.
В голосе девушки было брезгливое отвращение и ужас.
-- Я ухожу. Не надо следовать за мной.
Не знаю, на что я надеялся. На вбитое в подсознание послушание? На
то, что только что был в облике Наставника Пера?
На тот краткий миг, когда я казался для Катти Никки Римером?
Она ударила меня. Попыталась ударить, точнее... Я отбил ее движение с
легкостью, подаренной Куалькуа. Перехватил руку, оттянул вверх,
освобождая себе пространство для удара. Так несложно было нанести
ответный удар -- который надолго лишил бы ее сил преследовать меня.
Я коснулся ладонью ее щеки. Легкой и осторожной лаской -- она любила
другого. И то, что он был мертв, а прах его никогда не вернется в небо
Родины, значения не имело.
Девушка замерла.
-- Я не хотел, -- сказал я. -- Прости.
Она не сделала больше попытки меня остановить. Я коснулся терминала,
не отводя от Катти взгляда.
_Пункт назначения?_
_ Ближайший космодром Дальней Разведки._
_ Пункт назначения?_
В чем-то я ошибаюсь. Может быть, космодромы не имеют собственных
транспортных кабин?
_Кабина, расположенная наиболее близко к главному космодрому Дальней
Разведки..._
Пауза опять оказалась слишком долгой. Но все-таки двери открылись.
Я вошел, глянул на Катти -- она зачарованно смотрела мне вслед.
Извини, девочка...
-- Никки! -- закричала она, громко и яростно. Двери сошлись, отсекая
крик, но она еще кричала, колотя кулачками в темное стекло.
Она меня не простит.
Наверное, транспортные кабины хранят память о точке последнего
перемещения, как иначе Катти смогла бы меня настигнуть? Но теперь она не
бросится вдогонку. Ее безумное подозрение превратилось в явь, и настала
пора поднимать тревогу. Звать на помощь.
Почему я не остановил ее? Это было так легко -- погрузить девушку в
сон, парализовать, оглушить...
Голубой свет вспыхнул под ногами, и я мимолетно подумал, что в
призрачном свете гиперперехода выгляжу самым настоящим чудовищам. Клочья
одежды, сползающие с тела, кожа, покрывшаяся красными пятнами...
Потом сквозь темное стекло ударило солнце.
Я долго стоял, не решаясь выйти в открытую дверь. Так опустившийся,
грязный бродяга замирает на пороге чужого дома, остановленный чистотой и
свободой. Не принадлежащей ему чистотой.
И все-таки надо было идти. Я вышел из кабины, спустился по каменным
ступеням невысокого постамента, на котором стоял стеклянный цилиндр.
Хрупкий памятник на пустынном берегу.
Последний памятник свободе...
Шумел океан. Вечный и одинаковый, что в мире Геометров, что на Земле.
Везде и всегда океан был свободным. В него могли лить отраву, в нем
могли чертить границы. На берегу могли строить космодромы, с которых
уходят в небо корабли, несущие Дружбу.
А океан жил.
Океан не помнил обид.
Подобно небу он верил в свободу, подобно небу -- не терпел преград. Я
стоял на мокром песке, волны лизали ноги, и так легко было поверить, что
чужая звезда в небе -- мое Солнце, а соленая вода -- древняя колыбель
человечества.
Вот только линия берега -- слишком ровная. Прямая как горизонт, и
такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего не изменится --
по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, по левую
-- будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтого
станет белым, из белого -- розовым, из розового -- черным, и -- обратно.
Полоска пляжа неощутимо для глаз повернет вправо, ее покроет снег, потом
снова потянется песок, и когда-нибудь, очень нескоро, я вернусь к этой
же точке, где волны все так же будут ласкать берег...
Один человек -- уже слишком много, чтобы изменить мир.
Я сделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы.
Мир -- уже слишком мал, чтобы оставить его в покое.
Хочу я того, или нет, но во мне навсегда останется душа Ника. Часть
этого мира. Он будет жить. Или я буду жить -- за него.
Только морю и небу знаком покой.
Я поднял правую руку, посмотрел на нее -- и пальцы стали удлиняться.
Я лепил их взглядом, превращая человеческую плоть в острые изогнутые
когти.
Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?
Где-то далеко-далеко Ник Ример, которого не было среди живых, шепнул:
_-- "А память,
из чего она состоит
как она выглядит
и какой потом обретает вид
эта память..."_
Откуда я знаю ответ, Ник?
Один человек -- уже слишком много, чтобы изменить мир.
Но я не один.
Я больше никогда не буду один.
И, значит, что-то смогу.
Конец первой книги.
В тексте использованы стихи Жака Превера.
