Открыл, извлек короткую толстую сигару. Потянулся за массивной зажигалкой
из такого же красноватого дерева...
-- Не стоит, -- негромко попросил я. -- Иначе мне прийдется уйти.
Эдгар торопливо отложил сигару. С улыбкой произнес: -- Извини, Миша.
Чуть было не забыл, что ты "нюхач". Лучший в мире, если верить газетам.
-- Единственный в мире. "Нюхачи" -- просто люди с тренированным
обонянием. Они похожи на меня не больше, чем вентилятор на турбореактивный
двигатель.
-- Образно, но непонятно. До сих пор ты никак не проявлял своих
способностей. Я даже решил, что ошибся и везу к себе вовсе не Михаила
Кобрина.
Вот как. А утверждаешь, что забыл про мои способности. Нет, ты
прекрасно о них помнишь, Эдгар. И сейчас размышляешь, смогу ли я сделать
что-то, без чего тебе не жить...
Нарочито не обращая внимания на Эдгара, я вытер о салфетку и без того
чистые пальцы. Примерился и быстрыми движениями извлек из ноздрей рыхлые,
волокнистые комочки газовых фильтров. Бросил их в камин -- синтетическое
волокно фильтров теряет способность аккумулировать запахи примерно за
полдня. И вдохнул -- медленно, глубоко.
В глазах на мгновение потемнело. Потом зрение вернулось, предметы
стали еще более четкими. А в воздухе повисла разноцветная, мерцающая,
шелестящая паутина запахов...
-- Уже год, как ты живешь здесь один,-- тихо сказал я.-- Три раза за
это время к тебе приходили женщины. Всегда разные. А раньше ты жил с женой
и двумя сыновьями. Они ушли от тебя -- так, Эдгар? После этого ты стал
пить, очень много пить. Коньяк, водка, виски, вино... Ты куришь -- табак,
а изредка и травку... С самого утра ты не курил ни того, ни другого, и
сейчас тебе довольно неуютно... Что тебе рассказать еще?
-- Хватит, Миша. Вполне хватит. -- Эдгар ловко, не глядя, залил
остатки кофе в чашечке коньяком. Залпом выпил. -- Ты прав, почти во всем
прав.
Странное выражение было у него на лице. Что-то из сказанного
причинило ему настоящую, неподдельную боль. А что-то, наоборот, вселило
надежду...
-- Только в одном ошибка. Моя семья погибла, Миша. Отказало
автоуправление флаера. Говорят, такое случается раз в год. Это оказался их
год.
Он не врал. Очень легко определить, когда человек врет, а когда
говорит правду. Меняется запах пота, так резко и неожиданно, словно передо
мной внезапно оказывается совсем другой человек.
-- Извини, -- смущенно произнес я. -- Я должен был понять сам. Все
вещи остались в доме, и одежда, и косметика, и игрушки...
-- Ты и это чувствуешь?
-- Да.
Эдгар не мигая смотрел мне в глаза. Потом вполголоса произнес:
-- Я очень рад, что нашел тебя, Миша. Мы поможем друг другу. Ты
вернешь мне сына. А я подарю тебе полноценную семью. Такую, где будет не
только твоя любимая девушка, но и ваш ребенок.
У меня закружилась голова. Запахи, тысячи, миллионы запахов чужого
дома навалились на меня с чудовищной силой. Рецепторы, занимающие девять
этмоидальных раковин в моей искореженной мутацией носоглотке, жадно
впитывали информацию. Запахи людей, погибших год назад. Запахи пищи,
съеденной прошлой осенью. Запахи давным-давно выпитых вин... Я даже не мог
переспросить Эдгара, не мог узнать, чего он хочет от меня, не мог встать,
не мог шевельнуться. В клубящейся какофонии запахов, звуков и цветов почти
терялся слабый, далекий голос Эдгара...
-- Ты когда-нибудь задумывался, почему мы все так стремимся иметь
детей? Парни твоего возраста влюблялись и мечтали о свадьбе во все
времена. Но никто из них не собирался немедленно заводить ребенка. А
многие ухитрялись прожить всю жизнь, не имея детей и не чувствуя себя
ущербными.
Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук наливаемого
коньяка. Сложный рисунок запаха...
-- Мы -- раса уродов, Миша. Раса генетических уродов. Мы исковеркали
себя авариями атомных реакторов и химических заводов. Мы проводили
мутации, которые должны были сделать нас лучше... Лучше, чем мы могли
быть. Ты ведь тоже результат этих экспериментов, Миша. И прекрасно знаешь
им цену... иначе не ходил бы с фильтрами в носу, стараясь забыть о даре,
которым тебя наделили. Мы здоровы телесно, но в наших телах спят
генетические бомбы, проклятие будущих поколений. Дети-дебилы, без ног и
пальцев, без ушей и волос. Дети, которые не должны родиться. Вот откуда
наши генетические центры, наши проверки на взаимную совместимость. Лишь
одна пара из восьми получает право иметь детей друг от друга. Для других
-- генетические доноры, приемные дети... А то и полная стерилизация. То,
что всегда было нормой, стало исключением. Предметом гордости. Показателем
собственной полноценности.
-- Не читай мне лекций, Эдгар, -- прошептал я. -- Да, я хочу быть
полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю. Неужели я виноват, что
ее предки обитали рядом с хранилищами радиоактивных отходов и чадящими
фабриками?
-- Конечно нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это
несправедливо.
-- Прошлое не изменишь, -- с невольной горечью сказал я. -- И что
толку в том, справедливо оно или нет.
-- Как знать, Миша.
Я прикрыл глаза сосредоточиваясь. Задержал на мгновенье дыхание,
разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел в лицо Эдгара --
посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением "нюхача".
-- Что ты хочешь мне предложить, Эдгар?
Он колебался. Все еще колебался, разглядывая меня сквозь заполненное
алкогольными парами сознание.
-- Вначале ответь, Миша... Ты согласен нарушить закон, чтобы помочь
мне и себе?
-- Да.
-- Ты уверен?
-- Да.
-- Скажи... ты смог бы отличить запах моего родственника... например
сына, от запахов других людей? Найти его среди тысячи чужих, незнакомых?
-- Я проделал это десять минут назад.
Эдгар кивнул соглашаясь. И заговорил, быстро, словно боясь
передумать:
-- Моя семья погибла, Миша. А еще за два года до этого я попал под
облучение. Детей у меня больше не будет. А ведь мой генотип был близок к
эталонному. Здоровые предки, никаких мутаций и наследственных болезней. Я
даже был генетическим донором три с половиной года... В двух десятках
семей растут мои дети, понимаешь?
-- Ты хочешь, чтобы я нашел их? Это не просто незаконно, это
невозможно. Я не могу обнюхать миллионы людей.
-- Речь не идет о миллионах. Мне стали известны, абсолютно случайно,
дата и город, где родился мой сын. У тебя будет список из тысячи семей,
которые нужно проверить. Найди его, найди моего сына! Остальное я беру на
себя.
Я кивнул. Тысяча семей, тысяча мальчишек, не подозревающих, что они
приемные дети. Работы на полгода, на год. Я могу совершить эту подлость,
могу сравнить их запах с запахом Эдгара. Выделить десяток ароматических
групп, составляющих неповторимую индивидуальную карту человека по имени
Эдгар. И найти мальчишку, у которого окажется половина из них.
-- А как ты собираешься помочь мне?
Эдгар подобрался как перед прыжком в холодную воду. -- Я работаю в
Темпоральном Институте. Руководителем экспериментальной группы.
Я понял. И почувствовал, как по коже прошелся холодок. Я сделаю для
Эдгара подлую, незаконную вещь.
А он совершит подлость для меня.
Кабина спортивного флаера не отличается комфортом. Одно-единственное
кресло, не слишком мягкое и не способное превратиться в кровать. Зато это
очень быстрая, маленькая и незаметная машина. Как раз то, что нужно.
Потягивая через соломинку лимонад -- не слишком холодный, мне всегда
приходилось беречься от простуды, -- я проглядывал отпечатанный на бумаге
список. Эдгар не хотел доверять его компьютерам -- и был прав.
В городке, куда я прилечу на рассвете, живут три семьи, внесенные в
список "подозреваемых". Сейчас ночь, и они мирно спят, не зная о том, как
хрупок их покой. Наше время отвыкло от преступлений.
Звезды смотрели на меня сквозь колпак кабины -- крошечные холодные
огоньки. Когда-то мне нравилось повторять слова Канта -- про звездное небо
над нами и нравственный закон внутри нас. Сейчас я был бы рад забыть это
сравнение.
Человек не способен изменить собственное прошлое. Эдгар, имеющий и
власть, и доверие в Темпоральном Институте, не мог отправиться на год
назад, в прошлое, и спасти семью от страшной, нелепой смерти. Ведь этим он
неизбежно изменял свое настоящее, то самое, в котором его семья погибла.
Он убивал бы самого себя, знающего о трагедии и пытающегося ее
предотвратить. Замкнутый круг, временная петля, осознанная людьми еще
тогда, когда машина времени казалась фантастикой. Наверное, он провел не
одну бессонную ночь, читал серьезные научные труды и дешевые
фантастические романы в поисках выхода... И напивался до потери памяти,
понимая, что выхода нет.
И тогда он решился построить свою семью заново. Найти сына -- а в
качестве платы тому, кто способен был это сделать, предложить власть над
временем. Видимо, это стало его навязчивой идеей -- изменить прошлое,
переиграть жизнь, пусть даже не себе самому. Иначе он нашел бы другой путь
склонить меня к преступлению. Или искал бы сына по-другому...
Что-то здесь было не так. Слишком сложную, слишком рискованную
комбинацию разработал Эдгар. Мое преступление казалось невинной шуткой по
сравнению с тем, что должен совершить он.
Ну что ж. Эдгар мог вести двойную игру. Но если он принимал меня за
ошалевшего от любви юнца, то жестоко ошибался. Шестнадцать лет, прожитых в
мире, где я был лишним, научили меня диктовать свои правила. И Эдгару еще
предстоит это понять. Откинувшись на спинку кресла, я посмотрел вверх.
И прошептал, подмигнув холодным огонькам в темном небе:
-- Вы не вызываете моего восхищения. Так же, как и я сам.
Это была сто четырнадцатая семья из списка. И вторая из трех,
обосновавшихся в маленьком городке на берегу Енисея. Даже удивительно, как
занесло в крошечный, ничем и никогда не примечательный городок сразу трех
женщин, ставших десять лет назад матерями в рижских больницах...
Я обосновался в сквере напротив дома -- стандартной двадцатиэтажки,
причудливо раскрашенной снаружи и невыразимо обыденной внутри. Скверик был
зажат между выездами из подземных гаражей и маленькой посадочной площадкой
для флаеров. Площадка заросла травой и казалась порядком заброшенной. Раз
в неделю на ней садились такси, раз в месяц -- машина "скорой помощи" или
коммунальной службы. Раза два в год, возможно, прилетал на собственном
флаере преуспевающий родственник кого-нибудь из жильцов... Ну а все
остальное время заросший травой кружок принадлежал окрестным пацанам и
дворовым кошкам.
Странно, здесь не было ничего, что могло бы вызывать зависть. И все
же я завидовал. Усевшись на старой деревянной скамейке, разглядывая
пыльные газоны и канареечно-яркие стены здания, я безумно завидовал
живущим здесь мальчишкам. У них было то, чего я оказался навсегда
лишенным. У них был двор. Двор, полный чудес, начиная с подвала и крыши
размалеванного бетонного монстра и кончая этой самой площадкой, где
редко-редко, распугивая недовольных котов, садились чужие сверкающие
машины.
В моем детстве этого не было. Был уютный, ни на что не похожий
коттедж в лесу. Были два флаера -- один большой, семейный, а другой
маленький, юркий, похожий на божью коровку цвета стали. Был ангар за
домом, где стояли флаеры и любила ночевать ничейная собака по кличке Рекс.
И друзья, жившие поблизости в таких же красивых и дорогих коттеджах... А
вот двора, Двора с большой буквы, живущего по своим законам и правилам, не
было.
Наверное, я думал об этом потому, что собирался сейчас отнять у
какого-то мальчишки его дом. Его Дом и его Двор -- то, чего он, возможно,
и не ценит сейчас. А еще -- его семью, которую он должен любить. Если,
конечно, это не такой балбес, как я, добившийся в одиннадцать лет права на
самостоятельность и навсегда ушедший из родного дома...
