- В конце долины я успел заметить несколько деревьев еще до начала
снегопада Я поведу вас туда.
Он двинулся вперед, сразу скрывшись за снеговой завесой толщиной в
длину лошадиного туловища. Вдруг лошади подались вперед, кибитка резко
поменяла угол наклонна, и мы заскользили вниз.
Деревья, до которых мы, наконец, благополучно добрались, могли бы
служить прекрасным прикрытием от ветра, который досаждал нам последние
несколько дней. Но от густо падавшего снега они не могли служить даже
сколько-нибудь надежной крышей. Однако оставив телеги в начале рощицы, мы
привязали лошадей к деревьям - там, где ветви и остатки листвы создавали
нечто вроде призрачного препятствия на пути мягких всепроникающих хлопьев
снега. Цыгане с присущей им ловкостью разожгли костер, на который с
шипением опускалась небесная влага, и мы принялись кипятить воду для кофе.
Рыбное блюдо пришлось отменить, потому что, когда мы попытались поджарить
рыбу, с одной стороны, а вторая в это время пропитывалась снежной влагой.
Итак, нам пришлось довольствоваться холодной ветчиной, хлебом и сырым
луком. Ко времени окончания нашей трапезы спустилась темнота, и даже
высокие языки пламени уже с трудом справлялись с тяжелыми снежинками,
нападавшими на них с агрессивным шипением. Мы начали готовиться ко сну. Но
приготовления эти оказались не такой уж легкой задачей.
Кибитки не были приспособлены к роли ночного убежища, так как
согласно нашему плану мы должны были достичь места назначения задолго до
того, как это станет необходимым. Но произошла непредвиденная задержка в
пути, да и снег выпал необычно рано. Все запасы, которые должны были нам
понадобиться по крайней мере в течение года дороги, были тщательно
упакованы и уложены, чтобы кибитка могла вместить как можно больше.
Поэтому, хотя ночи стали уже достаточно холодными, мы были вынуждены
до сих пор заворачиваться в рогожи и спать под повозками между колесами, в
то время как цыгане находили пристанище под любым приглянувшимся им
кустом, или нависающим куском скалы или в ином месте, куда падал их
невзыскательный взгляд.
Но перспектива заночевать прямо на снегу никого не привлекала,
поэтому, закончив ужин, мы сразу же принялись вытаскивать бочки и ящики из
повозок, складывая их возле колес, сверху накладывая более хрупкие
предметы, чтобы приготовить постели на полу кибиток. Каким бы трудоемким
ни казалось это занятие, главная сложность состояла в том, что среди нас
было восемь мужчин и одна женщина. И каким бы рыцарскими намерениями мы ни
руководствовались, было совершенно невозможно для восьми человек улечься
на полу одной кибитки, если, конечно, не спать вповалку один на другом.
- Нам лучше разделиться, - предложил Саймон. - Я войду в заднюю
повозку с другими. Два человека моих размеров - это уже слишком для одной
постели.
Он выбрался из нашей телеги и перебрался в другую, где, кроме него,
было еще четверо. Энди и Майк - оба хрупкого сложения - калачиком
свернулись в передней части моей повозки. Ральф, Джудит и я остались у
костра. Я глянул на Ральфа, беззаботно развязывавшего шнурки своих
ботинок, и при этом испытал внезапное раздражение. Джудит могла с тем же
успехом быть его собакой, а не сестрой. Я дал волю своему настроению в той
резкости, с которой обратился к самой девушке:
- И где же ты намереваешься улечься?
Может, то был обманчивый отблеск огня, но мне показалось, что на ее
лице мелькнуло выражение странного сочетания удивления, вызова и насмешки,
и своим певучим цыганским голосом, которым она так замечательно
рассказывала свои истории, девушка ответила:
- Конечно, в вашей кибитке, если не возражаете, хозяин.
Еще с большим раздражением я ответил:
- Не понимаю, почему вы с Саймоном решили дожидаться нас. Это явное
неподчинение. Во-первых, я прислал указание всем отправляться с
Мейкерсами. Теперь ты всех нас поставила в неловкое положение.
Глядя на меня, Джудит стряхнула снег с шали, поплотнее закуталась в
нее и надула красные пухлые губы. Ральф встал и потянулся к рогожке.
- Мы будем спать здесь, красотка.
- Не болтай чепухи, - ответил я. Затем, обратившись к Джудит, я
добавил:
- Конечно, ты ляжешь в кибитке. И в следующий раз тебе придется
хорошенько подумать, прежде чем нарушать тщательно продуманные планы
других людей.
- Но мы хотели ехать с вами, - сказала девушка с удивительной
покорностью. - Мы хотели немного развлечься. Вы даже не представляете, что
это было такое. Даже на свадьбе Ханы Крейн мы чувствовали присутствие этой
чумы. И так каждый день. Что касается меня... - она внезапно перестала
дуться, выхватив покрывало из рук брата, завернулась в него и стала
походить на стоящий свернутый ковер. - Какая, собственно разница?
Тон вопроса был явно провокационным. Конечно же, разница была. И
Ральф понимал это.
- Закрой рот, - резко осадил он сестру и, взяв ее за локоть,
буквально впихнул в кибитку, немного приподняв ее легкое тело над землей,
потому что ноги девушки были так плотно завернуты в полотно, что она не
смогла бы забраться во внутрь.
Перебросив ее через борт повозки, он сам прыгнул следом. Оставив по
другую сторону место для меня.
Я лежал в полной тишине, прислушиваясь к шелесту снега, который
только усиливался и не думал утихать. Но сон никак не приходил. В голову
приходили самые разные мысли. Ноги, обтянутые белыми чулками, ловкие, как
ноги мальчишки, мелькающие по дороге и темные волосы, бурно вздымающиеся
ото лба так, что вздымался край шали и этот пухлый ротик, и полоска
белоснежной кожи, которая промелькнула ниже загорелой, когда девушка
расстегнула верхние пуговки корсажа, и это последнее "Какая разница?.." А
вся разница была в том, что меня мучило нестерпимое любопытство.
В этой тесноте было совершенно невозможно свободно повернуться и
подыскать положение, чтобы поудобнее заснуть. Слова Натаниэля, сказанные
еще в Лондоне в Доме мошенников, неожиданно пришли мне на память: "Много
красивых глазок и много добрых сердец, благослови их Бог". Он как будто
хотел предостеречь меня насчет того, что может произойти. И вспомнилось
мне в ту ночь, как Линда приехала в Лондон, и я думал тогда о своей
будущей жизни, полной неразделенной любви. И тут пришли в голову слова,
нацарапанные мною в записной книжке:
Прекрасна ты, но мне не суждена,
Рассей же чары, отпусти меня.
И если нам любовь не разделить,
Порви моей сердечной муки нить.
И дай же мне утешиться с другой,
Дай жить, любить и обрести покой.
Прекрасна ты, но мне не суждена,
Прощай, прости, для счастья жизнь дана.
Неуклюжие и слабые стихи, в которых была только боль, породившая их.
Но именно это я тогда и испытывал. Линда стала женой Эли, и ребенок,
которого она носила под сердцем, был ребенком Эли. Должен ли я ради нее
сохранять свою невинность до гробовой доски?
В Лондоне мне часто встречались уличные женщины, которые оглядывались
и старались привлечь мое внимание расхожими избитыми фразами. Они могли
закрыть глаза на мое уродство ради денег. Захочет ли какая-либо другая
женщина оказаться настолько же слепой к моему физическому недостатку из
любви? Подумав об этом, я зашевелил больной ногой, которая при этом сразу
показалась мне такой крошечной и одновременно неподъемно тяжелой. Если бы
я имел две здоровые ноги, я мог бы стать таким, как мой отец, мог бы сразу
завоевать сердце Линды, мог бы покорить ее как Эли.
Какие глупые предположения! Даже в этот момент, испытав жгучее
желание, обращенное к Джудит Свистун, которое пронзило мое сознание, я не
был уверен, что не обманываю себя. Ну на что ей слабый, беспомощный
калека?
Рассердившись на себя и устав от своих мыслей, я повернулся на другой
бок и понемногу начал дремать. Я погрузился в очень необычный сон. В
мечтах моих я видел женщину - не Линду и не Джудит. Это была женщина,
которую я никогда в жизни не видел. Мне не было видно ее лицо. Оно было
повернуто в сторону и прикрыто вуалью волос, накинутой на это незнакомое
лицо разъяренным ветром. Затем, когда ветер стих как это произошло в
действительности, улетел и ветер моих грез, и я увидел очертания фигуры,
ускользающей от меня и растворяющейся за пеленой волос. Призвав все свое
мужество, я попытался приподнять копну волос в страхе найти то, что так
страстно желал увидеть. И тут я проснулся, дрожа в темноте и ощущая
непонятную тяжесть на плече и на всем теле. Повернувшись, я понял, что
ноша моя тоже зашевелилась и услышал тихий вздох. Затем что-то доверчиво
приникло ко мне. Прийдя в себя, я увидел, что ночью каким-то образом
Джудит выскользнула из тесного пространства между бортом повозки и телом
брата и теперь мирно спала, положив головку на мое плечо и крепко обняв
меня. Едва справляясь с искушением, которое именно в это время и в этом
месте казалось таким нелепым, какое-то мгновение я помедлил, затем,
высвободившись, зажег фонарь и, сидя на краю кибитки, натянул башмаки.
Снег прекратился, но у самых корней деревьев, его толщина достигала
приблизительно фута, а на открытой местности он был наверное в два раза
глубже. Я подошел к лошадям, отряхнул наполовину промокшие попоны, на
которых от тепла тела снег сбился комьями. Разбудив животных, я насыпал им
овса и дал воды. Затем вытащил два ящика, поставил на один из них фонарь,
сам сел на другой и, подняв повыше воротник, засунув руки в рукава, чтобы
хоть как-то согреться, погрузился в чтение маленькой книжонки Натаниэля, и
читал до тех пор, пока вершины оставшихся позади нас гор не покрылись
призрачной дымкой, предвещающей рассвет.
В течение всего завтрака и при загрузке кибиток, пока мы были заняты
приготовлениями к продолжению пути, мысли были неспокойны. Цыганка же вела
себя совершенно непринужденно. Ее манера держаться удивляла меня.
Наверное, она передвинулась во сне и даже не знала, что я проснулся в ее
объятиях. Интересно, что подумал Ральф, найдя ее по другую сторону и не
обнаружив меня на своем месте? "Бог с ними, - подумал я. - Какое мне дело
до того, что они делают и думают?". Но на самом деле мне было не все
равно. Я наверняка знал, что задача, возложенная на меня Натаниэлем, и так
достаточно сложна и что она стала бы вовсе не выполнимой, если бы я
позволил Джудит обвести себя вокруг пальца.
К счастью, утро не располагало к размышлениям. Уложив все в кибитки и
тронувшись в путь, мы обнаружили, что провести тяжелые повозки по
бездорожью, среди вязкого с него требовало большого напряжения сил и
внимания. Булыжники и упавшие на земле ветки, ямы и кочки были покрыты
обманчивой гладью. Кибитки вдруг накренились, и мы ощутили сильный толчок.
Мы застряли. Пришлось доставать лопаты, некоторые мужчины вышли вперед,
другие стали позади повозок с бревнами наготове, чтобы предотвратить
скольжение назад. Позже, обогнув край леса, мы увидели открывшуюся нашему
взору картину. Неподалеку в небольшой низине показались кибитки Эли, люди
и скот - все они суетились и бегали взад и вперед, как на ярмарочной
площади. Мы в нерешительности остановили наш караван.
Я помнил, что Майк говорил о человеке, заболевшем через две недели
после общения с больными. И все же он мог заразиться ведь и в первый же
день своего возвращения в деревню. Я высказал свое предположение Майку,
который задумчиво погрыз палец и вздохнул:
