Солдат отрицательно мотает плохо остриженной головой. Профессор тогда
спрашивает о муке. Ни муки, ни хлеба у солдата нет. Челюсть профессора
слабо вздрагивает. Оба надевают верхнее платье, потому что сорок минут
на исходе. Профессор Сафонов смотрит в пол и ждет, когда солдат протя-
нет, прощаясь, руку. Рука у солдата Дава-Дорчжи шершавая, крепкая, узко-
ладонная. В сенях он хвастливо сообщает:
- В аймаке Тушуту-Хана, Виталий Витальевич, я имею три тысячи голов
скота... Тогда же, в год появления бурхана Будды, явилось в песках...
Профессор смотрит на рваный воротник его шинели, на заплату под мыш-
ками и со злостью думает о трех тысячах голов скота. Он вспоминает теп-
лые бараньи тулупы, давно когда-то виденные им в Сибири, и, подымая
крюк, неразборчиво бормочет:
- Да... да... гражданин, я непременно запишу ваше любезное предложе-
ние, да... сказание. Хотя я не монголовед, занимаюсь как дилетант, не-
сомненно. Сегодня уже нельзя записать, холодно. Я запишу завтра или се-
годня вечером, если буду топить.
В пролете мелькает пола шинели. Внизу скрипит по камню лестницы брев-
но: кто-то тащит себе в квартиру топливо. Профессору почему-то становит-
ся жалко монгола, он кричит:
- До свиданья!
Закутав поверх пальто ноги одеялом, профессор думает о топливе, о
картофеле, о деньгах. Опять вспоминает три тысячи голов скота, и ему
приходит то, что нужно было сказать монголу. Он хочет выдернуть из-под
одеяла палец, погрозить, но монгола нет. Тогда он шевелит подбородком и
поучает:
- В революции необходимо в целях самосохранения сидеть дома. Но, а
если мобилизация, - тогда необходимо немедленно отправляться домой, а не
ходить по занятым людям, отнимая у них тепло и время, и в течение сорока
минут рассказывать легенды о статуях Будд. Мало ли в мире статуй? И если
имеется три тысячи голов скота, тогда должно иметь хотя плохую баранью
шубу.
Профессор вспоминает слова монгола:
- "Ногти у него отделаны золотом".
Профессор говорит:
- Лучше бы принес картофеля!..
...Вместо того, чтобы записать в эти ежедневные сорок минут те мысли,
что накопляются за сутки и холодными нитками пронизывают мозг, на другой
день, опять, как и ночью, пришел профессору на память монгол Дава-Дорч-
жи.
- Оттого это, - решил профессор, - что ко мне с такими странными
рассказами никто не являлся. Вот если бы пришли купить или выменять мой
мозг, нервы или вчерашний день - забыл бы тотчас по уходе покупателя.
Он острит так, пока растопляет печку и кладет в котелок картофель.
Порция картофеля на сегодня уменьшена. Через день профессор с'едает по-
ловинную порцию и спать тогда ложится при электричестве.
Стук:
- Уоок!.. уоак!.. ак!
Профессор без шубы, без шапки, зло тряся руками, бежит к дверям и,
срывая крюк, кричит:
- Нет у меня времени записывать ваши дурацкие сказания. Я вам не ме-
дик и не монголовед. Что вы каждый день мешаете?
У порога в кожаной куртке и коричневой фуражке (изломанный на трое
козырек) узкобородый человек. Он спрашивает тихо:
- Здесь живет профессор Сафонов?
- Я профессор Сафонов!
- Виталий Витальевич?
- Я Виталий Витальевич!
Тогда человек, плюнув для чего-то на пальцы, лезет в боковой карман
куртки и, глядя на уголок пакета, говорит тихо:
- Профессору Сафонову от товарища наркома по просвещению в личные ру-
ки.
Сафонов забывает закрыть крюк. Человек в кожаной куртке осторожно,
точно пакет, прикрывая холодное железо курткой, опускает крюк. Потирая
над печкой пальцы, спрашивает:
- Заметили, пятнадцать градусов по Реомюру?
- Раздевайтесь.
- Спасибо, товарищ профессор, но нас машина ждет.
Тогда профессор быстро разрывает пакет и читает:
"Всероссийский союз городов, в дополнение к отношению своему, напоми-
нает вторично"...
- Черти! - раздраженно кричит человек в куртке. - Вот черти! Опять на
отношениях Союза городов напечатали. Сколько раз я приказывал важные бу-
маги не сметь печатать... Переверните, товарищ профессор, это машинистки
саботируют...
На обороте профессор читает напечатанное на машинке:
"Народный комиссар просвещения Северных Коммун 16 ноября 1918 года.
Проф. Вит. Вит. Сафонову. Народный комиссар просвещения просит гр-на Са-
фонова немедленно пожаловать на совещание экспертов в особняке бывшего
графа Строганова.
Народный комиссар (подпись).
Секретарь (подпись)".
- Нет подписи, - сказал профессор, - какие эксперты?
Человек в кожаной куртке берет бумажку:
- Секретарь - это я, - говорит он, - забыли на подпись дать, ну, я
сейчас...
- Нет, зачем же...
- Нет, как же, порядок...
Куртка достает химический карандаш. Профессор замечает: таким же ка-
рандашем выведена у него на фуражке звезда. Куртка подписывает. Профес-
сор свертывает бумажку и кладет ее в письменный стол.
---------------
Про печку он вспомнил, когда переезжали Троицкий мост.
Глава II.
Вязаные изделия, некоторые речи об археологических изысканиях и о
российской Красной армии.
...Важные пути тем дальше, чем укромное шествие становится медли-
тельным.
(Сыкун-ту.)
Рогожи на коврах дворца графов Строгановых. Солдат при входе курит
трубку. Сапоги у солдата, дабы не замерзли ноги, укутаны в рогожи. Он
спрашивает пропуск, не подымаясь с табурета, чтоб не студить ног.
Профессор Сафонов, догоняя на лестнице секретаря, любопытствует:
- А если нарком приедет - встанет он?..
- Едва ли. Да это и не важно. Сюда, товарищ профессор!
Дабы не пачкать ковров, - среди золоченой мебели рогожи. Бытие восем-
надцатого года: (- причины?) - спасаясь от смерти - ешь собак и кошек,
дабы была картошка - меняй. Так думает профессор. Об из'яснении причин
думает он.
Куртка передвигает фуражку на затылок. Лоб - в грязных морщинах.
- Товарищ Луначарский здесь?
Другой, отвечающий, в черной шинели с толстым и круглым, как бревно,
портфелем. На нем необычайной ширины серые валенки и длинный, до пят,
вязаный пестрый шарф.
- Он не приедет.
- Да что вы мне, товарищ Анисимов, голову морочите? Он сказал - буду
через полчаса. Я на Выборгскую сторону за профессором гонял.
Точно захлебываясь пальцами, солдат с портфелем жмет профессору руку.
Отскакивает и, перекидывая под мышки портфель, говорит торопливо:
- И вечно вы, товарищ Дивель, не координируете действий! Сейчас зво-
нят мне сюда: это, мол, дело не Наркомпроса, а Комиссариата по делам на-
циональностей. На кой мне тогда Луначарский! Должон нарком по нацио-
нальностям говорить. Этак, товарищи, не годится, этак гонять вождей ре-
волюции!
- Раньше, чем говорить такие слова, товарищ Анисимов...
- Нет, это вы говорите, товарищ Дивель!..
- Я тогда совершенно не отвечаю за собрание. Я... Извините, гражданин
профессор, вы можете итти домой.
Товарищ Анисимов возмущенно подымает над головой портфель. У товарища
Анисимова огромный рот. Он выкрикивает толстые, как портфель, слова:
- То-есть как так, товарищ Дивель, можете итти домой? Вы что тут ве-
домственные трения подымаете! Оставайтесь, профессор...
Куртка делает резкий кожаный жест:
- Разрешите повторить: предложение вам, профессор, было от Наркомпро-
са, теперь предложение отпадает. Пусть они сами ищут эксперта. Я не
мальчик, чтобы для Комиссариата национальностей профессоров отыскивать.
У меня самого срочная работа.
Профессора тянут за рукава: портфель - в залу, куртка - к выходу. Ко-
ротенькому мешает портфель: он скоро устает. Куртка быстро ведет профес-
сора. Анисимов трясет телефон:
- Алле! Комендатура? Говорит комендант дворца Анисимов. Слушаете?..
Что? Да! Да! Я, я! Задержать при выходе профессора Сафонова, а другого,
Дивеля, выпустить. Что? Арестовать? Да, да!
Профессор запинается о рогожи и смущенно в плечо кожаной куртке:
- Нет, уж лучше я останусь, гражданин...
Куртка подымает тонкий палец и, быстро махнув им, кричит:
- Я доложу обо всем товарищу Луначарскому.
- Хоть Ленину докладывай. Интриганы, примазались! Уходи, уходи, пока
не задержал...
И, подхватив портфель, потный, путаясь в валенках огромным шарфом,
товарищ Анисимов бежит дальше в залу.
- Вы обождите здесь, гражданин профессор, я сейчас... В нацио-
нальность позвоню, чтобы поторопили.
- Алле, аллье? Опять дрыхнете? Аллье!
Профессор ждет в кресле. Он осматривает смущенно мебель, шкафы: везде
свеженькие номерки, и портьеры перемечены мелом. Анисимов в телефон ру-
гает шоффера. Стучит с холодным треском в соседней комнате машинка.
- Записали, Виталий Витальевич?..
Профессор оборачивается. Позади кресла в грязной солдатской шинели и
лохматой бараньей шапке - Дава-Дорчжи.
- Я вам забыл еще добавить историю Храма, Распространяющего Спо-
койствие. Хотя она относится к более поздним временам, но к событиям
вокруг бурхана Будды имеет непосредственное отношение. Аймак Тушуту-Хана
в эпоху династии...
Профессор ожесточенно срывает шапку, хочет ударить ею о колено, но
опять глубоко надвигает ее. Говорит с негодованием:
- Вы, может быть, гражданин, цивилизованный человек и вне опьянения
революционным экстазом...
Дава-Дорчжи кивает.
- ...В таком случае разрешите просить вас помочь мне выбраться отсю-
да. Я имею весьма немного времени и не располагаю им настолько, чтобы
мог ездить осматривать все дворцы, захваченные революционерами.
Профессор мужественно лжет:
- Легенду я вашу записал и премного...
Здесь, запнувшись о рогожу и роняя портфель, захлебываясь, пробегает
вопя товарищ Анисимов:
- Товарищи делегаты... Товарищ профессор... Пожалуйте, товарищ Цви-
ладзе приехал.
Дава-Дорчжи, идя за профессором, говорит вполголоса:
- Все это кончится быстро. Цвиладзе - заместитель наркома по нацио-
нальностям, человек горячий, как и подобает грузину, но мудрый для своих
лет. Сюда, Виталий Витальевич, сюда...
Рогожи сбиты в кучу. Толпа черных широкоскулых людей в солдатских ши-
нелях и стеженках. Низко пахнет казармой - кислым хлебом и капустой, что
ли? И еще тонкий запах не то овчин, не то воды. "Степи", думает профес-
сор и зорко вглядывается в узкоглазые лица. И глаза их лежат не на про-
фессоре и возможно не на рослом наркоме Цвиладзе, а на том, кого с удив-
лением видит профессор позади спины наркома.
На высоком мраморном пьедестале полуторасаженной высоты золоченый,
литой, в высокой короне. На ладонях и ступнях у него лотосы, около вис-
ков - веероподобные украшения...
Профессор вспоминает "Канты по краям его одежды оторочены золотой
проволокой, ею же отделаны ногти".
И Дава-Дорчжи, высоко подняв маленький круглый подбородок, смотрит
поверх головы наркома прямо в темные и узкие, как степные травы, глаза
статуи Сиддарта Гаутамы, прозванного Буддой.
И возможно, гортанный голос наркома Цвиладзе напоминает им - этим ши-
рокоскулым - вечерние голоса коней или, лучше, утренние... Они молчат.
Нарком - высокогруд, в сером пиджаке и серой барашковой шапке. Из
кармана у него торчат газеты.
- Товарищи и граждане, трудящиеся Востока! Приветствую вас от имени
Совета Народных Комиссаров Северных Коммун. В вашем лице, товарищи и
граждане, мы видим представителей далекой Монголии и даже, кажется, Ки-
тая... Позади меня (нарком машет рукой и заглядывает в записку) - статуя
Будды, захватнически вывезенная из монгольского ламаитского монастыря
аймака Тушуту-Хана царским генералом Кауфманом... Статуя эта является
религиозным фетишем - поклонением для монахов и одураченных ими темных
масс. Однако, товарищи... мы, пролетарии, умеем уважать не только прин-
ципы национальности, но и искреннее религиозное чувство. В то время, как
царский генерал Кауфман проиграл статую Будды в карты генералу Строгано-
ву, мы, коммунисты, уважая национальные требования и сознавая, что там,
