- Ощо-ощо! Крест - видала?
- Ды... госссподи ж, батюшка, царица небесная... ды... неужли ж нет?
- А леший тебя знает, может и ты с нечистым спуталась. Где крест, по-
кажи.
В стороне загрохотала безотцовщина, держалась отдельно, кучкой, - Ма-
лину Иваныча все же побаивались: председатель.
- Хи-хи-хи.
- Хррры... х. Пыхтелка крест показывать будет.
- Ррробя, не зевай, вылупливай зенки.
- Ну, вы, цыть, - огрызнулся Малина Иваныч. - Што, всамделе: человек
помирает, а они в смехи.
- Во-отын, батюшка, трисвятая богородица, - закрестилась Пыхтелка на
дальнюю церковь в селе. - Во-отын, спаситель наш, спасе-Христе-боже.
- Стало, ты крест знаешь, - подтвердил Малина Иваныч. - Так. Ну, а
там, гляди, что?
И пхнул рукой в сторону колонии, горбачевской дачи. Дача запуталась в
лесах, в оврагах, словно паутиной ее оплело кружевом осинника и темными
пятнами елей. Из Кучевки виднелась только крыша, - зеленая, острая, а за
крышей впивалась в небо тонкой и хрупкой буквой Т - радио-мачта, антен-
на.
- Ну, и штож такоя таперь будет, родненький? - зашептала Пыхтелка, -
ето таперь к чяму жа?
- К чяму жа, к чяму жа! Это и есть полукрест, - хмуро ответил Малина
Иваныч. - Противоцерковная вещь.
- Дык, ведь, там телеграф, - робко сказали в стороне. - Мачта телег-
рафная ето.
- Уч-чоны больно стали, - брякнул небрежной издевкой председатель. -
Неш телеграф такой бывает? Неш не видал на чугунке? Мне и в городу ска-
зывали: телеграф. Да толькя это не телеграф! К телеграфу полагается про-
волока. А игде она? Нукася? Противоцерковная вещь это... в обще-госу-
дарственном масштабе.
- Сказывали, будто без проволоки действовает.
- Думаешь, - бога отменили, так и проволоку отменили, - со злобой ог-
рызнулся Малина Иваныч. - Ма-лина вам, безотцовщине: знай, отменяй, боле
никаких!
- Гли-кось, никак Марфутка Сергеичева из колонии идет.
- Она и есть.
- А ты ее спроси. Нябось, знает.
А Марфутка - колдунова внучка. Отца в германскую войну ухрокали, мать
умерла от стрекучего волоса, вот Марфутка и попала в колонию на воспита-
ние. Четыре года уж в колонии живет, - по-немецки да по-собачьи лопотать
может, про жаркие страны рассказывать умеет; известно: - в колонии делу
не обучают, а все пустякам. В церковь их, конечно, не водят, такой дек-
рет есть: называется отделение церквы от государства, но про бога Мар-
футка помалкивает.
- Нехорошо. Чать, она к деду.
- Шшшшши!
- Марфутка! Ма-арфутк!
- Тише, ты, лешай! Неш не знаешь, опрошлый раз приходила, дык не ве-
лела Марфуткой звать. Зови ее Марочкой.
- Ма-арочкой. Хррры...
- По-советски.
А Марфутка, - да какая она Марфутка, когда Мара, - шла, усупившись в
землю, - не сметь меня трогать, не сметь на меня глядеть, не сметь про
меня шушукаться; что это, на самом деле; только в колонии чувствуешь се-
бя человеком, а на деревню хоть не показывайся; сейчас и "Марфутка", и
"опосля", и "докелева", и словно ты не человек, а замызганная белобрысая
девчонка, да вдобавок колдунова внучка; поэтому тому, кто Мару любит, -
а это - Коля Черный, -
провожать Мару на деревню строго запрещено.
У крылечка расступились, пропустили. Мара вошла в избу, сморщила нос
от воздуха, сказала:
- Бонжур. Это по-французски здравствуйте. Дедушка, вы не грустите. Я
вам от Шкраба лекарство принесла.
Вынула бутылочку с темной водой; в избу, нагибаясь, шагнул Малина
Иваныч.
Сергеичев глядел на внучку, а видел другое, страшное. Ноги в холстин-
ных гультиках напружились, раскарячились еще больше, - вот, вот, сейчас
лопнут и потечет вода. Руки стали ручищами, пальцы коричневыми корешками
впились в пестрядину. Малина Иваныч слюняво глянул на Мару, сказал:
- А с парнями гулять - вас тоже в колонии учат? Житье ваше, вижу, ма-
лина. Дед помирает, а она по-хранцузски.
Сергеичев потянулся, враз подпрыгнули раскаряченные, как у битой ля-
гушки, ноги, выпрямились. Рот блеснул смертной улыбкой, рука колотнулась
и затихла. В углу затикал будильник, старуха за печкой плакала, изредка
икая.
Малина Иваныч взял Сергеичева за руку, подержал, отпустил. Перекрес-
тился, нерешительно сказал:
- Помер, должно...
- Нет пульса? - глотая слезы, спросила Мара.
Грикуха шагнул вперед, стал на колени, засопел:
- Про мерина-то, про мерина-а-а...
- Ну, и парень у вас, малина, - надгробным шопотом председатель, -
Отец помер, а он про мерина! Насть, а Насть, - зови прибирать, што ль...
Это он про какого мерина, ась?
- Мерину, грит, в обиду себя не дава-ай, - глупым голосом затянул
Грикуха. - Мерин, он, грит, умней тебя-ааа...
Малина Иваныч вышел в сенцы, шагнул на крылечко, и - строго:
- Наро-од! Помер Сергеичев-то наш!
Снял шапку, перекрестился. Пыхтелка змеей скользнула в избу.
Безотцовщина враждебно посторонилась, когда председатель прошагал до-
мой. Кто-то пустил:
- Как он таперь, без сердечного дружка? Таперь черти забижать будут,
в одиночку-та.
- А мне чорт с вами, - в сердцах выругался Малина Иваныч, и услыхал
за спиной:
- Рррробя... Кто со мной в осинник?
- Ну, пом.
- Девок, девок зови!
- Пойдут они, как не так!
- Трогай, убогай.
Вста-ва-ай, проклятьям заклейме-енай.
- Дура, человек помер, а ты шо поешь?
- Надоть не ето, надоть похороннай.
- Вали похороннай.
Атец, па-пируям в роскошным дварце,
Трявогу вином залива-а-ая...
А бабок в Кучевке - множество, не одна Пыхтелка. Взять Домовиху; всех
чертей по именам-отчествам знает; как пойдет перебирать: - тут тебе и
водяной, тут и дворовой, и лесной, и болотный, - срамотища. Кажное поме-
ло у ней - чорт. Ее и полечить от чертей подумакивали - где! Возили еще
к земскому фершалу Игнат Семенычу; так она от него турманом: - это, -
орет, - самый главный чорт и есть. А уж как поселился на горбачевской
даче Шкраб, тут она совсем ополоумела. - Энтот, - говорит, - главней
всех чертей и анчуток. ОН. А лекарства там всякие выходят по-домовихино-
му - зелия смрадные. Вот она какая.
Это - из рассказов Стремоухова.
Ночь. Мара провела все в той же старой, знакомой избе, рядом с мерт-
вым телом. Покойного деда она не боялась, привыкла к мертвым и к падали
еще с детства, как привыкает всякий крестьянский ребенок. Но спать не
могла - кусали клопы и было душно, не так, как в колонии, где форточки в
спальнях открыты и днем и ночью, и летом и зимой. На утро деда Сергеиче-
ва повезли на кладбище, в село.
В сани Грикуха сел задом наперед, так научила Домовиха. В сани же, в
гробовую подстилку, сено, - насовала Домовиха полыни, на случай - выско-
чит колдун, услышит запах полынный, и тогда - опять в гроб.
Кроме Малины Иваныча, Пыхтелки и Домовихи, никто из чужих провожать
покойника не пошел. Двинулись было шагом, да Домовиха велела Грикухе ме-
рина подстегнуть: колдунов возят рысью.
Мороз был сумрачный и серый. Солнце, - может, его давно уж и не было,
- погасло где-нибудь в недвижном закатном провале, - не показывалось це-
лый месяц; а может, ползло по самому краю закатной стороны на костылях,
подбитое в германскую войну. Такие знакомые летние овраги нахмурились
сердито. Понуро, как весенняя скотина, торчали скелеты деревьев. До
кладбища было далеко - три версты по косогорам. Пахло широко, так, что
грудью не охватишь, - снежным морем и лошадью.
Под гору Грикуха уезжал далеко вперед; в гору провожатые его нагоня-
ли, почти вплотную подходили к широкому тесовому гробовому изголовью -
покойник лежал головой назад. Грикуха сидел неподвижно, не моргая мат-
реньими глазами, как сидят в санях крестьяне вообще, когда дорога и пок-
лажа легкие, когда нет заботы о лошади.
- А ты, Марфутка, складна такая стала - малина, - внезапно сказал Ма-
лина Иваныч над ухом. - Пожалуй, с парнями гуляешь, так и замуж пора.
Тебя летось в лесу не с одним видали.
- И ни с кем меня в лесу не видали, и отстаньте, - загораясь злобой,
трепыхнулась Мара. - И ну вас, сами к девкам пристаете все... И потом -
я мужичкой не буду, в прислуги тоже не пойду, учиться буду, и... и...
и... и все.
- Скла-адно, - вздохом в ответ Малина Иваныч, и перегорелой махоркой
потянуло в Марин рот. - Это, сталботь, са-ветское мясо. Рыфысыры. А
деньги плотют вам?.. парни-то?
Марочка остановилась и - с ненавистью:
- Дурак ты. Облом деревенский, чорт, чорт, чорт... хоть и председа-
тель! -
и дальше, за гробом. А сзади - по-матерному. И потом, издалека, ста-
рушечий шопот:
- Ты, касатка, на то не гляди, что он у вас с дурцой; таперь его оже-
нить, сам за хозяина будет, все изделает. Пых-пых-пых...
- Таперь вас и соседи сторониться не будут, ранее все ненаших пужа-
лись. А ты на ето не гляди-и-и...
- Пых-пых-пых...
Вместе с гробом в санях лежал куль овсяных отрубей, поэтому от церкви
навстречу покойнику вышел поп в камилавке, с крестом в руке, тусклая
епитрахиль, колыхаясь, в'едалась в черную гладь надетого на полушубок
подрясника. Спросил Грикуху:
- С собой захватил, аль на дом приходить? -
и затянул:
- ...тый бо-о-же, ...тый кре-е-епкий...
- Не поможет, касатка, не поможет. Оно надо бы ув святой воде ополос-
кать, пых-пых-пых, а то усе равно, пропащая его душенька...
За попом шел человек в протертой до дыр кожаной куртчонке; большая
кудлатая голова как-то странно качалась в такт похоронной песне, кадило
не шло к коротким штанам, обнаруживавшим высокие вязаные чулки, да и во-
обще было трудно поверить, что это был дьякон Сергей Афанасьич, - конеч-
но, тому, кто давно его не видел.
Дьякон с попом тянули свое похоронное, а Грикуха вылез из саней и со
всей силы нахлестывал мерина по спине: не хотел мерин итти в высокую
кладбищенскую гору, да и только. Грикуха обозлился, сломал елочку, стал
елочкой лупить мерина по бедрам, но мерин все не шел. Тогда дьякон, бе-
режно прикрыв кадило, передал его Маре и взялся за оглоблю, Грикуха за
другую, поп стал сзади саней и уперся в гроб.
- Ну-ка, навались-навались разом, - сказал Малина Иваныч, напирая
плечом в ременную перетяжку дуги, - ну-ка еще разик, ну-ка - дружней.
Поп, кряхтя, заскреб валенками по снегу, все по тому же месту; сани
не двигались. Поп выпрямился:
- О, чтоб тебя розорвало, - светски, в нос. - Что он у вас, норовной,
что ли? Гор не любит, должно быть?
Малина Иваныч схватил мерина под уздцы, потянул к себе. Мерин шагнул
- и тоже остановился; повел ухом, словно спрашивая: - а дальше что бу-
дет? Постояли, посмотрели друг на друга, на мерина. И - внезапно сорвав-
шись с мест - все разом - заколотили, захлестали, задубасили по мерино-
вой спине чем ни попало. Мерин попробовал брыкнуться - ноги не достали
даже до передка саней; тогда стал смирно, философски, думая и показывая
свои думы: - сколько ни лупите, когда-нибудь перестанете...
- Надоть, видать, на руках, - полувопросом Малина Иваныч.
- А я-то в рясе как же? - недоуменно-жалобно поп. - Заплетаться бу-
дет.
- Нябойсь, не пьянай, берись, - решительно Малина Иваныч, заходя сза-
ди, к гробовому изголовью. - Это тебе не при царизме, носильщиков нету.
Кряхтя, подняли гроб на руки - впереди Грикуха и дьякон, сзади пред-
седатель и поп; тронулись в гору.
Стремоухов написал на фронте целую поэму о похоронах мужика; в поэме
говорилось, как умирает крестьянин, земля-матушка плачет по нем синими
слезами, а он - мужик-то - уж идет к ней, к землице-то и сам становится
землицей. Подал поэму знакомому писарю. Писарь читал три дня, потом
вместо стремоуховских выражений вставил некоторые свои. Вышла такая по-
хабщина, что полковая канцелярия целую неделю грохотала особым, писарс-
ким смехом, а писаришки помельче до самого конца фронта задевали Стремо-
ухова цитатами из поэмы. На петроградском заводе и на фронте Стремоухов
