рукописную газету, угрюмо:
- Ребята, вам велели дать... для прочтения. Потом... извините, что
ругался.
- Ну, ничего, ерунда, пустяки. Я сам виноват. Садись в шахматы, кага-
нец сейчас зажжем.
- Не-ет, я сегодня на деревню обещался, там поминки. (И насчет земли
потолковать с председателем, - это про себя.) Знакомого схоронили.
Шкраб остался один, зажег маленький, синий огонек и прочел в конце
газеты:
Шарада.
В шипящих первый слог найдем
За вторым с тобой пойдем
К морю. Там после отлива
Мы тогда его найдем.
Целое - слово в колонии звучное.
И подчас для нас научное.
Подумал, усмехнулся; разгадка - ш-краб.
Глава так себе.
ГВОЗДЕМ В НЕБО.
Ночью Сергеичев полез из могилы проветриться. Захотелось свежего ду-
ху, кладбищенского простора, запаха сосен и конского навоза. Полез,
заскреб когтями по твердой глине, - крышку сбил с гвоздей, - поднял спи-
нищей, - стал на карачки, забарабанили в гробовое дно земляные крошки:
ему нипочем, ломовым один еграль подымал, на спор. Вроде еграля и была
крышка гроба, припертая к спине землей и еще чем-то тяжелым и острым.
Стал на карачки, качнулся немыслимым подземным раком, набрал духу в се-
бя, в грудь, в живот - не надорваться бы! - а ну, еще разок! - уперся
натугой - ладонями в отвес могилы - малый засыпал, работа липовая! -
дерганул левым плечом, упруго качнулась земля, плакучей осиной заскрипе-
ло острое надгробие. Шваркнул правой ногой, разогнулось колено, екнуло,
- стой, не сразу, дух спустить надоть. - Так на площадках барских лест-
ниц передых бывал, с егралью на спине.
Перепер ладони повыше, одну за другой, когти воткнул в мерзлый, осы-
пающийся отвес, -
- который человек не верит ни в бога, ни в чорта, - в себя, дискать,
верит, - тоему человеку смерти нет, тоему человеку все возможно, -
- да ка-ак аррррванет спинищей назад, кверху, - это еграль надобно
спущать с себя аккуратно, струна чтоб не лопнула, - а уж могильное надг-
робие безо всякой великатности - назззад его - плюх!
Высунул морковное лицо из могилы, вдохнул снег, над землей свистала
морозом ночная поземка.
Дыханул - могильный дух выдохнул - сел на краю могилы, обряженный к
последнему странствию в разлезлый лохмотный саван.
- Ээээй, ка-торые...
Снежище глянул сквозь поземку смутным белесым рылом: - тебе чего по-
кою нет? - спросонья.
- Вы-ползай, ребятищ-щи... ребятищ-щи...
Мудрого нет, когда кругом - все свои; кресты-то пообломались, жаль,
струменту не захватил, починить бы ребятам: все хозяева лежат, други,
кряжи. А все некогда-некогда, глядишь - и смерть пришла, и та чуть-что
не за делом застала... да не в этом толк.
- Вылезай, ребяты-ы-ы... Мужики-и-и-и...
Серой строгой смутью поглядели сверху сосны, качнулись, тряханули
снегом, подвыли в лад: и-и-и-и... - поземка пошла крутить, завиваясь,
плотней да плотней, белей да белей, хороводом. А в хороводе уж двига-
лись... ходили... шли... собирались, прячась за соснами: знать, искали.
- Здеся, здеся, ребятищ-щи...
Обрадовались, подошли, затолпились кругом. Лаптев Митроха первый:
- Ку-ум! И ты тута!
А признать можно, хоть и дырья заместо глаз: бородища седая, до земли
оказывает. Вместе пили, вместе гуляли. Ерофеев Микитка - пьянчуга пер-
востатейный: тот же, только вырос, под сосны головой уперся: вместе пи-
ли, вместе гуляли. Кум Елисей, убитый под дубом пьяным Павлушкой ломом
по затылку: та же бородка реденькая, а лица не видно; подходи, подходи:
вместе пили, вместе гуляли.
- Ну, поздоровкаемся! Кумовьев-то, кумовьев.
Да одни ли кумовья: и братья подходят: и Семен, и Терентий.
- Брата-ан! - И сразу: - Сынам нашим зачем дозволил, сына-ам...
- Противу церьквы, противу кряста...
А поземка взвилась, зверем Арысь-поле свистнула: врыссь! Густей да
густей закачались мертвецы, саваны за поземкой, поземка за саванами, по-
гост проснулся, ожил погост, - беда, коль на Руси очнется погост! - сос-
ны со страху затолкались верхушками... затолкаешься, коль полезут обни-
маться покойники, да в саванах, да в венчиках, да с белыми смертными
соплями - ба-тюш-ки!
Но Сергеичев топнул кривой разбухлой ножищей:
- Аррр-га! Кррру-жи, кря-жи!
Закружились ввысь, нелепо толкаясь в соснах; застучали о деревья кос-
ти, - серо-зеленые, с черными крапинками тления: заходили по небу белые
волокна, одно за другим, другое за одним, за ними всссе - ввыссссь!
- Врыссссь, Арысссь-поле!
Арысь-поле - зверюга.
Одну губу ведет по-земи, а другую - крышей расставит.
Ходит в снегах, ждет мороза, ветра, бури.
Тихонечко-тихонечко подкрадется, а там - пиши пропало.
А Сергеичев все еще на земле, чего-то ждет:
- Ат-цыыыы-ы! Сынов отняли, самиии за дело берисссь!
Вот, дождался: встала над церковным крестом белая - длинная - ненаша;
недвижной воронкой завертелась, колеблясь, на месте, а вокруг нее - ка-
руселью - бледные полы саванов, поземка за саванами, со свистом, с ги-
ком, с ревом, со звоном, быстрей да быстрей, - сорвалась ненаша с места,
старик Сергеичев за ней, подобрались под самое небо - одни клочья серой,
мерзлой воды кругом, задержались-задержались, да как ухнут.
Ка-ак ухнут в поле, в луга, в овраги, в снега голубые, белесые, се-
рые, за зверюгой, за Арысью-полем - - -
а там - пиши пропало: размыкает Арысь-поле добра-молодца по полю: где
оторвется нога, там станет кочерга, где рука - там грабли, где голова -
там куст да колода; налетят птицы, мясо поклюют, поднимутся ветры - кос-
ти размечут; и не останется от добра-молодца ни следа ни памяти.
С овражьего дна, с медвежьих глухих берлог, из-под снега, из-под суг-
робов, белых этих гробов, поднимается, поднимается, шевеля набухлыми бе-
лыми, до полусмерти заспанными буркалами, в повойнике из еловых снеговых
нахлобученных шапок, в гробовом сарафане полинялых, серых, смутных кра-
сок, подыма-ается Арысь-поле, подыма-ается
Старая Русь.
Эх, старуха, ведь ты умерла - спала бы себе да спала сном непробуд-
ным, последним, - тебе ли гоняться в метели да в бури, в снега да в ту-
маны за быстролетной Вилой Злочестой? Да нет -
вылезла, встала, распластала руки, пошла. Губу ведет по земи, другую
- крышей расставила -
вот завыли сверху и снизу!!! вот завертелись саваны, саваны, сава-
ны!!! и, скорей, туда, где гвоздилось чужое, странное, вражье.
Третья антенна давно уж качалась, скрипя, от буйных вихорных налетов,
но из-за тысячи верст долетели космы циклоньих бород и грив, а за ними,
за ними, за ними - - -
Третий разговор в телефонной.
- Леонид Матвеич, а какая цель в жизни?
- Цель жизни, деточка, это - вопрос сложный. На этом вопросе себе
многие головы сломали.
- У нас вот с Колей постоянный спор: он говорит, что цель жизни -
жить; а я думаю по-другому, только об'яснить не могу.
- Почему ж ты думаешь по-другому?
- Да как же? Если цель - жить, то ведь, в конце - смерть. Значит,
цель - смерть?
- Конечно, чепуха. По-моему, человечество стремится к тому, чтобы
преодолеть мировое движение, ну, перегнать его, что ли. Заметь, Мара,
что все человеческие усилия направлены к движению: сейчас век машины, а
машина и есть душа человеческого движения, в противовес мировому. Поня-
ла?
- Ну, пожалуй, поняла.
- Погоди, две тысячи двести работает. Записывай.
Высоко, хрипло, с перебоями:
рах-рах-рах... третий конгресс... Третьего Интернационала... капита-
листические державы всего мира... что изнеможденный... в цепях
рабства... пролетариат...
рах-рах-рах...
- Почему такие перебои?
- На дворе метель, Леонид Матвеич. Может, поэтому.
...Пролетарии... пролетарии - пролетарии... всех стран - всех стран -
всех стран... соединяйтесь - соединяй...
- Кажется, перервалось, Леонид Матвеич.
- Да, почему-то кончилось. Так вот, человечество идет к тому, чтобы
покорить все силы природы, а главное, преодолеть мировое движение. Ты
заметь, Мара, что все, что ни создается, направлено к достижению наи-
большей скорости в движении при наименьшей затрате сил. И вот, настанет
время, может, через несколько тысяч лет, станет погасать солнце, а земля
- ты представь себе, какая роскошь, - управляемая мощнейшим мотором в
своем центре, - двинется в путь по своей орбите, а не по предписанной
солнцем. Вот где величайшая цель человечества...
- Ну, хорошо. Это человечество. А я?
- Что ты?
- Ведь, я до этого умру?
- Ну, что ж, что умрешь, зато своими усилиями поможешь человечеству,
свой камешек положишь в общее здание.
- Нет, мне не это нужно... Мне нужно... практическое.
- Ну, уж не знаю, что тебе практическое. Иди-ка спать, давно звонок
был.
- У-у, метель-то как завывает... Так и грохочет по крыше...
Распахнул дверку и откачнулся; отвык: в голову шибануло; потом - ни-
чего, обрадовались, тем более, все уже пьяные, и не знал, сколько време-
ни прошло - сидел за столом, тыкал вилкой в лохмотья говядины, заправлял
разваленный студень в рот руками, как все, как дикарь: все же - свое,
родное, старое. Когда-то проклинал, уничтожал, кипел, рипался. А теперь
- вроде как все равно; надоело попусту тратить заряды. Когда шел - одно-
го боялся: как бы с женой не встретиться. А теперь - увидел ее - и ниче-
го. Врешь, книзу не потянешь, нет. - Сидит, опустив глаза; набелилась,
нарумянилась. Чорт с тобой. Была паскуда - и осталась паскудой. - Гам не
мешал мыслям.
- Вас-силь Семенов, в память...
- Аль ощо по стакану?
- На-асть! На-асть! Помяни покойника.
- Грикуха, а Грикух! Расскажь про мерина-та...
- А бог - есть.
Взглянул - дьякон, Сергей Афанасьич; спорил с ним раньше о боге, те-
перь - надоело: бессмысленно: тратишь слова, а толку нет ни на грош.
- Ну, и что?
- Н...ничего. Й-есть бог и ба-ба-ба-бажественное йесть.
Глаза злые, пьяные. По кожаной куртчонке сразу и не поймешь: дьякон
или не дьякон.
- Ну, и ступай к ляду.
- Н...нет, т-ты за это ответишь... за свои с-слова.
- За какие слова?
- А... что б-бога нет.
- Не лезь, дьякон, в рыло хрокну.
- Бро-осьте, ребята... гражданин Стремоухов... Ванькь, Иван Пятров! -
Это бородастый, соловый Малина Иваныч. - Ва-анькь, а Ванькь, ты докажи,
как в колоние... ребят голодом морите...
- И верно: чай, голодают, болезные?
- Хлеба-то, грит, по осьмушке в день?
- Водой больше поят.
- К-каниной.
- Па-шел Ленин с каниной, давай Миколку со свининой.
- Хррры...
Озлился, стукнул кулаком, задребезжали стаканы, вилки, тарелки.
- С ветру, сукины дети, с ветру, с ветру, с ветру!!! Натрепала баба
подолом, а они - и-и уши развесили.
- А што, - скажешь, - убойное лопают?
- Б-бог йййесть.
- Ни черта не убойное, а... дают им жрать, вполне.
- Эт-то, гражданин Стремоухов, ты врррешь.
- Я - вру?
- Ты врррешь.
Захотелось развернуться и стукнуть... разик, да сдавил себя: не все
ли равно: пил мало, не действовало; не до драки.
- Ну, и ступай к ляду.
- Ннннет... ты докажи... свои сла...сла...слава.
- А-аставь ты яво, Малин Иваныч, лучше ощо по стакану.
- Ощо-ощо. А он... должон доказать.
- Йййесть бог... и вся святая его.
- Эт-то верно, дьякан... Выпьем.
И не успели выпить, как затюкало, забоцало, забрякало в сенцах, рас-
пахнулась дверь, и в горницу полезло соломенное чучело с красным языком,
белый лист с черными буквами колебался на чучельном животе:
- Попу в падарок на паминки.
Малина Иваныч вскочил:
- Безззотцовщина, сукины дети!!!
В ответ - гармошка, песня:
Святый божа, святый крепкай,
Поп в чужих карманах цепкай,
Тыгаль-тыгаль-тыгаля.
Да тыгаля-растыгаля.
Бабы визгнули разом, Настя, дрожащими руками за лампу - не опрокинули
б - и во время - дьякон лез драться - задел скатерть - на пол полетели
