вскакивает и порывается бежать. Его во время восстания ловят большевики.
От сырого дыма болят у профессора глаза и потому же кричит гыген: "Зачем
глаза выкалываете?". Тонкие, скользкие руки гыгена раздражают, и голос у
него становится пискливым.
Много спустя является со щепками Цин. Подле дверей Виталий Витальевич
видит высокого, горбоносого человека в черной до пят собачьей дохе. На
шапке у него широкая красная лента.
Профессор высовывается:
- Вам что нужно?
- А ничего, - распахивая доху, говорит человек.
Профессор раздраженно стучит по ручке двери:
- Проходите, здесь больной... Проходите, вам говорят, - здесь прави-
тельственный груз! Проходите прочь!
Доха отходя в развалку, гудит:
- Ну, не очень-то верещи... правительственный!
Виталий Витальевич грозит кулаком Цин. Та смущенно взвешивает на ла-
дони принесенные щепы - они сухи совершенно. Она не понимает. Тогда Ви-
талию Витальевичу падают в голову слова Дава-Дорчжи: "Наша женщина нико-
му не отказывает".
Он подходит и кричит ей в лицо:
- Потаскуха! Дрянь!..
На рассвете в дверь скребут. Женщина Цин снимает засов и, чуть накло-
нив голову, смотрит в темноту. Чья-то лохматая в шкурах рука просовыва-
ется и тянет ее за платье. Она, не обернувшись, уходит.
Профессор озлобленно хватает гыгена за вытянутую вперед руку. Тот са-
дится, глаза его мечутся по потолку, на лице блаженная радость. Профес-
сор опускает ему руки, тот вздрагивает:
- Сми-и-ирна-а! - кричит Дава-Дорчжи. - Здорово, молодцы-ы!
Виталий Витальевич шевелит его плечо, семенит вокруг кровати и, ста-
раясь перекричать гыгена, тычется тому в плечо:
- Послушайте, она ведь ушла, ушла!.. необходимо крикнуть: назад! Я же
не знаю этого слова по-монгольски... послушайте, ее присутствие в ваших
интересах, - кто вам будет мыть белье!.. разве мне разорваться! Послу-
шайте, Дава-Дорчжи!
- Молчать! Какая там сволочь строй ломает? Ни с места! Сми-и-ир-
на-а-а!..
Профессор распахивает дверь и тоненьким, срывающимся голоском, - в
ночь:
- Послушайте, вы-ы!..
По щепке, что лежит подле вагонных ступеней, шуршит и перекатывается
снег. Сухой шорох, щепка тоже сухая. Ее обронила Цин.
Глава VI.
Все о том же металле, благоухающем спокойствием.
"...Жизнь человека - есть продолжение его детства".
(Из записной книжки профессора Сафонова.)
...Поезда пропускали грохочущие и звенящие дни. Доски, железо и люди
мчатся вперед. У синих льдов одинокие волки, туго задрав молодые морды,
воют на поющую сталь. В степи одна должна быть песня, - волчья. У людей
песни человечьи и железные. Волку страшно.
Дава-Дорчжи чувствует пальцы. Оно трепетно и радостно это первое ощу-
щение. Поднять и опустить палец руки, затем чуть - на вершок - отодви-
нуть его по одеялу. Влажно и слабо все тело, горят уши, так наверное
цветут цветы. Упоенная цветущая слабость.
Подле печки, как и всегда, сидит в шинели, подпоясанный облупившимся
ремнем, сутулый старикашка.
- Профессор!
Старикашка, вихляя одной ногой, знакомым шагом подвигается к кровати.
Дава-Дорчжи манит его пальцем, шепчет задыхаясь в ухо:
- Не подох, ведь!
И улыбается, ему кажется - он улыбается всем лицом, но шевельнулись
только брови и слегка мускулы подле губ.
Профессор не знает, что теперь делать. Волновать нельзя. Он жует, ко-
сится, задумчиво вздыхает:
- Да-а... теперь питаться нужно.
- Давайте же!
И Дава-Дорчжи ест.
Профессор кормит его размоченными в воде булками, он жадно тянет воду
и пальцами шарит в кружке:
- Еще!
Чтобы отвлечь его, Виталий Витальевич говорит осторожно:
- Цин скрылась уже три недели, и я ничего не слышал о ней.
- Еще!
- Вы были в бреду, и, по-моему, достаточно было крикнуть одно слово,
чтобы она немедленно вернулась. Ее увел какой-то или грузин, или черкес.
- Еще!
На другой день Дава-Дорчжи сжимает уже кулак и трет им по одеялу:
- Еще давай, старая карга!
- Вам нельзя много есть, Дава-Дорчжи, у вас суженный кишечник...
- Давай! Еще давай, жрать хочу!.. все поел... мяса хочу!
Тогда профессор меняет в поселке возле станции свое обручальное
кольцо. Когда он возвращается с мясом и молоком, гыген лежит на полу: он
пытался ползти.
- Давай!
Он хватает зубами молоко, льет его себе на шею и с шеи скребет ла-
донью в рот:
- Еще... еще!..
Профессор отодвигает бутылку:
- Уже Омск, Дава-Дорчжи. Где здесь у вас знакомые?
Гыген сыт, спит.
Теплушка в тупике, на сортировочной. Тысячи пустых вагонов. Между
составами рыскают собаки. Виталий Витальевич сбирает по вагонам остав-
ленные поленья, доски.
В комендантской говорят ему:
- На Дальнем Востоке и Маньчжурии белогвардейские восстания, товарищ.
Мы не имеем времени отправлять какие-то икспидиции с буддами... а если у
вас там в буддах-то эс-эровские воззвания, - вы такой возможности не до-
пускаете?
- Осмотрите.
- У меня, товарищ, семьдесят составов каждый день, - да коли каждому
под подол заглядывать.
Однако профессор Сафонов снимает рогожи, прикрывавшие Будду, и всего
вытирает тряпкой. Во время тряски отломился кусок высокой короны, зияет
кроваво медь. Куска нет: вымела или утащила Цин.
Профессор осматривает свои мандаты: на них бесконечное число штемпе-
лей, справок и резолюций.
- Правильнее мы поступим, Дава-Дорчжи, если отправимся через Семипа-
латинск, горами? Подле Иркутска восстание. И спускают поезда в Семипала-
тинск... Оттуда ехать труднее.
- Мне все равно!
Дава-Дорчжи зажмуривается и мнет ладонь так, что слышно шебуршание
кожи.
- В аймаке есть бараны... курдюк 15 фунтов. Надавишь, - из него мас-
ло... ццаэ...
- Вы можете не увидеть баранов, Дава-Дорчжи, если не будете слушать
меня.
Гыген дергает бровью:
- Увижу, - я хитрый... Дайте мне есть, мне все равно.
Профессор, заложив руки за спину, ходит по вагону. Пол подметен. Пе-
ред Буддой и вокруг него доски и поленья. На коленях, в лотосоподобно
сложенных руках - береста для растопки, доставать оттуда близко.
- Несомненно, это наиболее целесообразный выход, но раньше, чем
предпринять решительный шаг, я подожду вашего полного выздоровления, Да-
ва-Дорчжи. Тем временем я составлю подробный маршрут и смог бы составить
подробную смету, если бы имелись деньги.
- Мне все равно!
- Ешьте!
Он видит круглые желваки на челюстях гыгена, и ему кажется, что во
время болезни он приобрел над ним какую-то непонятную власть. Он резко
говорит:
- Не ешьте, не трогайте!
Дава-Дорчжи боязливо отодвигает чашку.
- Но мне хочется!
- Не ешьте!
- Немного?
- Нельзя!
И гыген говорит покорно:
- Хорошо.
Профессор медленно двигается по вагону:
- Можете есть!
Он для чего-то отряхает с себя кусочки щеп и какие-то приставшие
перья:
- И завершительные станции нашей поездки, вплоть до этого места, не
разубедили меня в тех мыслях, какие как-то я вам высказывал, Дава-Дорч-
жи... Более того, они яснее и яснее вырисовываются мне. Ваше героическое
стремление со статуей, вашей родовой святыней, - оно является скорей
всего голосом крови, непонятным зовом ее на Восток. Ваша неорганизован-
ная мысль, простите меня, бессознательно исполнила великую задачу: она
пробудила во мне и заставила хотеть то, что я считал не важным и диле-
тантским стремлением, что заставляло меня, отложив материал срочной лек-
ции о "Комическом романе времен Алэн Рэнэ Лессажа", прочесть мудрые
строфы Сыкун-Ту или его учеников или узнать об исследованиях рассказчика
"Повестей на Южном берегу озера"...
- Пить!
Профессор сплеснул осевшую сверху пыль и подал кружку.
- Вы, опьяненный взрывами шестидесятитонных снарядов, танками, разру-
шающими города... таких танков еще нет, они будут или вы думаете, что
они есть... в вашем бреду вы видели их, - опьяненный тридцатиэтажными
домами и радио, вы метнулись туда, куда позвала вас Европа. Но дух веков
заговорил перед вами, когда Европа скинула свое покрывало и - пока на
Россию только - выпустила своих волков. Вы вспомнили, что вы воплощенный
Будда, гыген, повезли через мрак и огонь, сам претерпевая мучения, -
очищая себя...
- Помогите подняться!
Дава-Дорчжи, сдирая длинными, грязными ногтями засохшую кожу с губ,
быстро дышал. И шея у него была вытянута, словно при беге. Глаза сонные,
как паутина.
- Чтоб у себя в кабинете изучать спокойное течение стад? Нет! Ощутить
их на воле, где они похожи на течение вод в озерах. Мягкие спины их пах-
нут камышами и землей, ярко нагретой солнцем. Кроткие женщины, в любви к
которым незнакома ревность, кумирни с Буддами, улыбающимися, как небо...
Вы к этому и еще к чему-то другому стремились, Дава-Дорчжи... Другое,
более ценное несу я. Я преодолеваю большие проходы, огромными камнями
заложен мой путь. Цивилизация, наука, с ревом разрывающие землю... от
пустой мысли, что являюсь одним из властителей земли... это - глупая,
гордая мысль, может быть, - самое важное, от нее труднее всего отор-
ваться... Это блестящий, бесцельный, глупый колпак на голове. Укрепление
же, - там, подле стад и кумирен, - укрепление одной моей души будет са-
мая великая победа, совершенная над тьмой и грохотом, что несется мимо
нас - и мы с ней, по-своему разрезая ее. Спокойствие, которое я ощущаю
все больше и больше... чтоб сердце опускалось в теплые и пахучие воды
духа...
- Есть хочу!..
Сквозь быстро жующий рот и влажные от жадности глаза гыгена профессо-
ру видится радостное согласие Дава-Дорчжи. Тот еще молчит, слова об еде,
выбрасываемые им, скомканы, залепетованы, если их даже не говорил гыген,
они все же были бы понятны.
В свою записную книжку (он ее получил в Екатеринбурге, на митинге, в
честь III Интернационала: барышня в рваном свитре, стыдливо моргая беле-
сыми глазками, раздавала их - "от печатников на память"), он заносит -
"идет снег. Дава-Дорчжи пытается сидеть - трудно. Необходимо подумать,
насколько повлияла на Сибирь восточная культура. Связь - между восстани-
ями и ею. Здесь наиболее долго длится борьба с тьмой. Влияние слабое -
раздавят". И еще пониже: "Жизнь человека есть продолжение его детства".
Дава-Дорчжи встает. Опираясь на стену, он бредет к дверям. Снег в
проходах высокий и пухлый. Вагоны заносит - и без колес они веселее -
похожи на конфектные коробки.
- В городе есть наши, - говорит гыген, - они дадут еды.
Профессор послушно одевается.
- Вы мне сообщите их адреса?..
Гыген вдруг улыбается. Профессор замечает: какие у него необычайно
большие скулы, - точно уши сунуты под глаза. Кожа на скулах темная и,
наверное, очень толстая и твердая, как мозоль.
- Я помню... да... совсем забыл...
Он, продолжая улыбаться (теперь улыбка у него во все лицо и так, по-
жалуй, хуже), водит длинными пальцами перед ртом:
- Забыл... забыл... это не болезнь была... а новое мое перевоплоще-
ние... да... Принесите мне, пожалуйста, есть...
Профессор в городе. Он отправляется в Отделение Географического Об-
щества. В музеях вповалку спят солдаты. У входа в библиотеку, на сту-
пеньках лестницы человек в пимах и самоедской малице. На вороту малицы -
музейный ярлык.
- Вам кого?
Профессору необходимо поговорить с председателем Общества. Правление
и председатель арестованы за участие в юнкерском восстании. Малица жалу-
ется:
- Спирт из препаратных банок выпили, крокодилом истопили печь, на че-
репахе мальчишки с горы катаются.
Кто же профессору может сообщить о монголах. Откуда малице знать о
монголах, - их в шкафах нету, она стережет библиотеку, дабы не расхити-
ли.
- Обратитесь в Исполком.
Исполкомская барышня посылает в Кирсекцию. Там юный мусульманин пере-
водит на киргизский язык Коммунистический Манифест. На вопрос профессора
