побаиваться его и начали говорить, что он должен стать вождем после смерти
старого Клош-Квана. Теперь, когда он прославил себя такими подвигами, все
ждали, что он снова появится в совете, но он не приходил, и им было стыдно
позвать его.
- Я хочу построить себе новую иглу, - сказал Киш однажды Клош-Квану и
другим охотникам. - Это дожлна быть просторная иглу, чтобы Айкиге и мне
было удобно в ней жить.
- Так, - сказали те, с важностью кивая головой.
- Но у меня нет на это времени. Мое дело - охота, и она отнимает все
мое время. Было бы справедливо и правильно, чтобы мужчины и женщины,
которые едят мясо, что я приношу, построили мне иглу.
И они выстроили ему такую большую просторную иглу, что она была
больше и просторнее даже жилища самого Клош-Квана. Киш и его мать
перебрались туда, и впервые после смерти Бока Айкига стала жить в
довольстве. И не только одно довольство окружало Айкигу: она была матерью
замечательного охотника, и на нее смотрели теперь, как на первую женщину в
поселке, и другие женщины посещали ее, чтобы испросить у нее совета, и
ссылались на ее мудрые слова в спорах друг с другом или со своими мужьями.
Но больше всего занимала все умы тайна чудесной охоты Киша. И как-то
раз Уг-Глук бросил Кишу в лицо обвинение в колдовстве.
- Тебя обвиняют, - зловеще сказал Уг-Глук, - в сношениях со злыми
духами; вот почему твоя охота удачна.
- Разве вы едите плохое мясо? - спросил Киш. - Разве кто-нибудь в
поселке заболел от него? Откуда ты можешь знать, что тут замешано
колдовство? Или ты говоришь наугад - просто потому, что тебя душит
зависть?
И Уг-Глук ушел пристыженный, и женщины смеялись ему вслед. Но как-то
вечером на совете после долгих споров было решено послать соглядатаев по
следу Кишв, когда он снова пойдет на медведя, и узнать его тайну. И вот
Киш отправился на охоту, а Бим и Боун, два молодых, лучших в поселке
охотника, пошли за ним по пятам, стараясь не попасться ему на глаза. Через
пять дней они вернулись, дрожа от нетерпения, - так хотелось им поскорее
рассказать то, что они видели. В жилище Клош-Квана был спешно созван
совет, и Бим, тараща от изумления глаза, начал свой рассказ.
- Братья! Как нам было приказано, мы шли по следу Киша. И уж так
осторожно мы шли, что он ни разу не заметил нас. В середине первого дня
пути он встретился с большим медведем-самцом, и это был очень, очень
большой медведь...
- Больше и не бывает, - перебил Боун и повел рассказ дальше. - Но
медведь не хотел вступать в борьбу, он повернул назад и стал не спеша
уходить по льду. Мы смотрели на него со скалы на берегу, а он шел в нашу
сторону, и за ним, без всякого страха, шел Киш. И Киш кричал на медведя,
осыпал его бранью, размахивал руками и поднимал очень большой шум. И тогда
медведь рассердился, встал на задние лапы и зарычал. Киш шел прямо на
медведя...
- Да, да, - подхватил Бим. - Киш шел прямо на медведя, и медведь
бросился на него, и Киш побежал. Но когда Киш бежал, он уронил на лед
маленький круглый шарик, и медведь остановился, обнюхал этот шарик и
проглотил его. А Киш все бежал и все бросал маленькие круглые шарики, а
медведь все глотал их.
Тут поднялся крик, и все выразили сомнение, а Уг-Глук прямо заявил,
что он не верит этим сказкам.
- Собственными глазами видели мы это, - убеждал их Бим.
- Да, да, собственными глазами, - подтвердил и Боун. - И так
продолжалось долго, а потом медведь вдруг остановился, завыл от боли и
начал, как бешеный, колотить передними лапами о лед. А Киш побежал дальше
по льду и стал на безопасном расстоянии. Но медведю было не до Киша,
потому что маленькие круглые шарики наделали у него внутри большую беду.
- Да, большую беду, - перебил Бим. - Медведь царапал себя когтями и
прыгал по льду, словно разыгравшийся щенок. Но только он не играл, а рычал
и выл от боли, - и всякому было ясно, что это не игра, а боль. Ни разу в
жизни я такого не видал.
- Да, и я не видал, - опять вмешался Боун. - А какой это был огромный
медведь!
- Колдовство, - проронил Уг-Глук.
- Не знаю, - отвечал Боун. - Я рассказываю только то, что видели мои
глаза. Медведь был такой тяжелый и прыгал с такой силой, что скоро устал и
ослабел и, тогда он пошел прочь вдоль берега и все мотал головой из
стороны в сторону, а потом садился, и рычал, и выл от боли - и снова шел.
А Киш тоже шел за медведем, а мы - за Кишем, и так мы шли весь день и еще
три дня. Медведь все слабел и выл от боли.
- Это колдовство! - воскликнул Уг-Глук. - Ясно, что это колдовство!
- Все может быть.
Но тут Бим опять сменил Боуна:
- Медведь стал кружить. Он шел то в одну сторону, то в другую, то
назад, то вперед, то по кругу и снова и снова пересекал свой след и,
наконец, пришел к тому месту, где встретил его Киш. И тут он уже совсем
ослабел и не мог даже ползти. И Киш подошел к нему и прикончил его копьем.
- А потом? - спросил Клош-Кван.
- Потом Киш принялся освежевать медведя, а мы побежали сюда, чтобы
рассказать, как Киш охотится на зверя.
К концу этого дня женщины притащили тушу медведя, в то время как
мужчины собирали совет. Когда Киш вернулся, за ним послали гонца,
приглашая его прийти тоже, но он велел сказать, что голоден и устал и что
его иглу достаточно велика и удобна и может вместить много людей.
И любопытство было так велико, что весь совет во главе с Клош-Кваном
поднялся и направился в иглу Киша. Они застали его за едой, но он встретил
их с почетом и усадил по старшинству. Айкига то горделиво выпрямлялась, то
в смущении опускала глаза, но Киш был совершенно спокоен.
Клош-Кван повторил рассказ Бима и Боуна и, закончив его, произнес
строгим голосом:
- Ты должен нам дать объяснение, а Киш. Расскажи, как ты охотишься.
Нет ли здесь колдовства?
Киш поднял на него глаза и улыбнулся.
- Нет, о Клош-Кван! Не дело мальчика заниматься колдовством, и в
колдовстве я ничего не смыслю. Я только придумал способ, как можно легко
убить полярного медведя, вот и все. Это смекалка, а не колдовство.
- И каждый сможет сделать это?
- Каждый.
Наступило долгое молчание.
Мужчины глядели друг на друга, а Киш продолжал есть.
- И ты... ты расскажешь нам, о Киш? - спросил наконец Клош-Кван
дрожащим голосом.
- Да, я расскажу тебе. - Киш кончил высасывать мозг из кости и
поднялся с места. - Это очень просто. Смотри!
Он взял узкую полоску китового уса и показал ее всем. Концы у нее
были острые, как иглы. Киш стал осторожно скатывать ус, пока он не исчез у
него в руке; тогда он внезапно разжал руку, - и ус сразу распрямился.
Затем Киш взял кусок тюленьего жира.
- Вот так, - сказал он. - Надо взять маленький кусочек тюленьего жира
и сделать в нем ямку - вот так. Потом в ямку надо положить китовый ус -
вот так, и, хорошенько его свернув, закрыть его сверху другим кусочком
жира. Потом это надо выставить на мороз, и когда жир замерзнет, получится
маленький круглый шарик. Медведь проглотит шарик, жир растопится, острый
китовый ус распрямится - медведю станет больно. А когда медведю станет
очень больно, его легко убить копьем. Это совсем просто.
И Уг-Глук воскликнул:
- О!
И Клош-Кван сказал:
- А!
И каждый сказал по-своему, и все поняли.
Так кончается сказание о Кише, который жил давным-давно у самого
Полярного моря. И потому, что Киш действовал смекалкой, а не колдовством,
он из самой жалкой иглу поднялся высоко и стал вождем своего племени. И
говорят, что, пока он жил, народ благоденствовал и не было ни одной вдовы,
ни одного беззащитного старика, которые бы плакали ночью оттого, что у них
нет мяса.
СТРАШНЫЕ СОЛОМОНОВЫ ОСТРОВА
Вряд ли кто станет утверждать, что Соломоновы острова - райское
местечко, хотя, с другой стороны, на свете есть места и похуже. Но
новичку, незнакомому с жизнью вдали от цивилизации, Соломоновы острова
могут показаться сущим адом.
Правда, там до сих пор свирепствует тропическая лихорадка, и
дизентерия, и всякие кожные болезни; воздух так насквозь пропитан ядом,
который, просачивается в каждую царапину и ссадину, превращает их в
гноящиеся язвы, так что редко кому удается выбраться оттуда живым, и даже
самые крепкие и здоровые люди зачастую возвращаются на родину жалкими
развалинами. Правда и то, что туземные обитатели Соломоновых островов до
сих пор еще пребывают в довольно диком состоянии; они с большой охотой
едят человечину и одержимы страстью коллекционировать человеческие головы.
Подкрасться к своей жертве сзади и одним ударом дубины перебить ей
позвонки у основания черепа считается там верхом охотничьего искусства. До
сих пор на некоторых островах, как, например, на Малаите, вес человека в
обществе зависит от числа убитых им, как у нас - от текущего счета в
банке; человеческие головы являются самым ходким предметом обмена, причем
особенно ценятся головы белых. Очень часто несколько деревень складываются
и заводят общий котел, который пополняется из месяца в месяц, пока
какой-нибудь смелый воин не представит свеженькую голову белого, с еще не
запекшейся на ней кровью, и не потребует в обмен все накопленное добро.
Все это правда, и, однако, немало белых людей десятками живут на
Соломоновых островах и тоскуют, когда им приходится их покинуть. Белый
может долго прожить на Соломоновых островах, - для этого ему нужна только
осторожность и удача, а кроме того, надо, чтобы он был неукротимым.
Печатью неукротимости должны быть отмечены его мысли и поступки. Он должен
уметь с великолепным равнодушием встречать неудачи, должен обладать
колоссальным самомнением, уверенностью, что все, что бы он ни сделал,
правильно; должен, наконец, непоколебимо верить в свое расовое
превосходство и никогда не сомневаться в том, что один белый в любое время
может справиться с тысячью черных, а по воскресным дням - и с двумя
тысячами. Именно это и сделало белого неукротимым. Да, и еще одно
обстоятельство: белый, который желает быть неукротимым, не только должен
глубоко презирать все другие расы и превыше всех ставить самого себя, но и
должен быть лишен всяких фантазий. Не следует ему также вникать в
побуждения, мысли и обычаи черно-, желто- и краснокожих, ибо отнюдь не
этим руководилась белая раса, совершая свое триумфальное шествие вокруг
всего земного шара.
Берти Аркрайт не принадлежал к числу таких белых. Для этого он был
чересчур нервным и чувствительным, с излишне развитым воображением.
Слишком болезненно воспринимал он все впечатления, слишком остро
реагировал на окружающее. Поэтому Соломоновы острова были для него самым
неподходящим местом. Правда, он и не собирался долго там задерживаться.
Пяти недель, пока не придет следующий пароход, было, по его мнению, вполне
достаточно, чтобы удовлетворить тягу к первобытному, столь приятно
щекотавшему его нервы. По крайней мере так - хотя и в несколько иных
выражениях - он излагал свои планы попутчицам по "Макембо", а те смотрели
на него как на героя, ибо сами они, как и подобает путешествующим дамам,
намеревались знакомиться с Соломоновыми островами, не покидая пароходной
палубы.
На борту парохода находился еще один пассажир, который, впрочем, не
пользовался вниманием прекрасного пола. Это был маленький сморщенный
человечек с загорелым дочерна лицом, иссушенным ветрами и солнцем. Имя его
- то, под которым он значился в списке пассажиров, - никому ничего не
