утренняя заря. И я прочел в них жалость, женскую нежность, любовь, сердце
и душу Унги. И я снова стал юношей, ибо взгляд ее стал взглядом той Унги,
которая смеялась и бежала вдоль берега к материнскому дому. Исчезли
мучительная усталость, и голод, и томительное ожидание. Час настал. Я
почувствовал, что Унга зовет меня склонить голову ей на грудь и забыть
все. Она раскрыла мне объятия, и я бросился к ней. Но вдруг ненависть
зажглась у нее в глаза, и рука потянулась к моему поясу. И она ударила
меня ножом, вот так - раз, два.
- Собака! - крикнула Унга, толкая меня в снег. - Собака! - Ее смех
звенел в тишине, когда она ползла к мертвецу.
Как я уже сказал, Унга ударила меня ножом, но рука ее ослабела от
голода, а мне не суждено было умереть. И все же я хотел остаться там и
закрыть глаза в последнем долгом сне рядом с теми, чьи жизни сплелись с
моей и кто вел меня по неведомым тропам. Но надо мной тяготел долг, и я не
мог думать о покое.
А путь был долгий, холод свирепый, и пищи у меня было мало. Охотники
из племени пелли, не напав на лосей, наткнулись на мои запасы. То же самое
сделали трое белых в Мак-Квещене, но они лежали бездыханные в своей
хижине, когда я проходил мимо. Что было потом, как я добрался сюда, нашел
пищу, тепло - не помню, ничего не помню.
Замолчав, он жадно потянулся к печке. Светильник отбрасывал на стену
страшные блуждающие тени.
- Но как же Унга?! - воскликнул Принс, потрясенный рассказом.
- Унга? Она не стала есть куропатку. Она лежала, обняв мертвеца за
шею и зарывшись лицом в его желтые волосы. Я придвинул костер ближе, чтобы
ей было теплее, но она отползла. Я развел еще один костер, с другой
стороны, но и это ничему не помогло, - ведь она отказывалась от еды. И вот
так они и лежат там на снегу.
- А ты? - спросил Мэйлмют Кид.
- Я не знаю, что мне делать. Акатан мал, я не хочу возвращаться туда
и жить на краю света. Да и зачем мне жить? Пойду к капитану Констэнтайну,
и он наденет на меня наручники. А потом мне набросят веревку на шею - вот
так, и я крепко усну, крепко... Я впрочем... не знаю.
- Послушай, Кид! - возмутился Принс. - Ведь это же убийство!
- Молчи! - строго сказал Мэйлмют Кид. - Есть вещи выше нашего
понимания. Как знать, кто прав, кто виноват? Не нам судить.
Наас подвинулся к огню еще ближе. Наступила глубокая тишина, и в этой
тишине перед мысленным взором каждого из них пестрой чередой проносились
далекие видения.
СКАЗАНИЕ О КИШЕ
Давным-давно у самого Полярного моря жил Киш. Долгие и счастливые
годы был он первым человеком в своем поселке, умер, окруженный почетом, и
имя его было у всех на устах. Так много воды утекло с тех пор, что только
старики помнят его имя, помнят и правдивую повесть о нем, которую они
слышали от своих отцов и которую сами передадут своим детям и детям своих
детей, а те - своим, и так она будет переходить из уст в уста до конца
времен. Зимней полярной ночью, когда северная буря завывает над ледяными
просторами, а в воздухе носятся белые хлопья и никто не смеет выглянуть
наружу, хорошо послушать рассказ о том, как Киш, что вышел из самой бедной
иглу [хижины канадских эскимосов, сложенные из снежных плит], достиг
почета и занял высокое место в своем поселке.
Киш, как гласит сказание, был смышленным мальчиком, здоровым и
сильным и видел уже тринадцать солнц. Так считают на Севере годы, потому
что каждую зиму солнце оставляет землю во мраке, а на следующий год
поднимается над землей новое солнце, чтобы люди снова могли согреться и
поглядеть друг другу в лицо. Отец Киша был отважным охотником и встретил
смерть в голодную годину, когда хотел отнять жизнь у большого полярного
медведя, чтобы даровать жизнь своим соплеменникам. Один на один он
схватился с медведем, и тот переломал ему все кости; но на медведе было
много мяса, и это спасло народ. Киш был единственным сыном, и, когда погиб
его отец, он стал жить вдвоем с матерью. Но люди быстро все забывают,
забыли и о подвиге его отца, а Киш был всего только мальчик, мать его -
всего только женщина, и о них тоже забыли, и они жили так, забытые всеми,
в самой бедной иглу.
Но как-то вечером в большой иглу вождя Клош-Квана собрался совет, и
тогда Киш показал, что в жилах у него горячая кровь, а в сердце - мужество
мужчины, и он ни перед кем не станет гнуть спину. С достоинством взрослого
он поднялся и ждал, когда наступит тишина и стихнет гул голосов.
- Я скажу правду, - так начал он. - Мне и матери моей дается
положенная доля мяса. Но это мясо часто бывает старое и жесткое, и в нем
слишком много костей.
Охотники - и совсем седые, и только начавшие седеть, и те, что были в
расцвете лет, и те, что были еще юны, - все разинули рот. Никогда не
доводилось им слышать подобных речей. Чтобы ребенок говорил, как взрослый
мужчина, и бросал им в лицо дерзкие слова!
Но Киш продолжал твердо и сурово:
- Мой отец, Бок, был храбрым охотником, вот почему я говорю так. Люди
рассказывают, что Бок один приносил больше мяса, чем любые два охотника,
даже из самых лучших, что своими руками он делил это мясо и своими глазами
следил за тем, чтобы самой древней старухе и самому хилому старику
досталась справедливая доля.
- Вон его! - закричали охотники. - Уберите отсюда этого мальчишку!
Уложите его спать. Мал он еще разговаривать с седовласыми мужчинами.
Но Киш спокойно ждал, пока не уляжется волнение.
- У тебя есть жена, Уг-Глук, - сказал он, - и ты говоришь за нее. А у
тебя, Массук, - жена и мать, и за них ты говоришь. У моей матери нет
никого, кроме меня, и потому говорю я. И я сказал: Бок погиб потому, что
он был храбрым охотником, а теперь я, его сын, и Айкига, мать моя, которая
была его женой, должны иметь вдоволь мяса до тех пор, пока есть вдоволь
мяса у племени. Я, Киш, сын Бока, сказал.
Он сел, но уши его чутко прислушивались к буре протеста и возмущения,
вызванной его словами.
- Разве мальчишка смеет говорить на совете? - прошамкал старый
Уг-Глук.
- С каких это пор грудные младенцы стали учить нас, мужчин? - зычным
голосом спросил Массук. - Или я уже не мужчина, что любой мальчишка,
которому захотелось мяса, может смеяться мне в лицо?
Гнев их кипел ключом. Они приказали Кишу сейчас же идти спать,
грозили совсем лишить его мяса, обещали задать ему жестокую порку за
дерзкий поступок. Глаза Киша загорелись, кровь забурлила и жарким румянцем
прилила к щекам. Осыпаемый бранью, он вскочил с места.
- Слушайте меня, вы, мужчины! - крикнул он. - Никогда больше не стану
я говорить на совете, никогда, прежде чем вы не придете ко мне и не
скажете: "Говори, Киш, мы хотим, чтобы ты говорил". Так слушайте же,
мужчины, мое последнее слово. Бок, мой отец, был великий охотник. Я, Киш,
его сын, тоже буду охотиться и приносить мясо и есть его. И знайте отныне,
что дележ моей добычи будет справедлив. И ни одна вдова, ни один
беззащитный старик не будут больше плакать ночью оттого, что у них нет
мяса, в то время как сильные мужчины стонут от тяжкой боли, ибо съели
слишком много. И тогда будет считаться позором, если сильные мужчины
станут объедаться мясом! Я, Киш, сказал все.
Насмешками и глумлением проводили они Киша, когда он выходил из иглу,
но он стиснул зубы и пошел своей дорогой, не глядя ни вправо, ни влево.
На следующий день он направился вдоль берега, где земля встречается
со льдами. Те, кто видел его, заметили, что он взял с собой лук и большой
запас стрел с костяными наконечниками, а на плече нес большое охотничье
копье своего отца. И много было толков и много смеха по этому поводу. Это
было невиданное событие. Никогда не случалось, чтобы мальчик его возраста
ходил на охоту, да еще один. Мужчины только покачивали головой да
пророчески что-то бормотали, а женщины с сожалением смотрели на Айкигу,
лицо которой было строго и печально.
- Он скоро вернется, - сочувственно говорили женщины.
- Пусть идет. Это послужит ему хорошим уроком, - говорили охотники. -
Он вернется скоро, тихий и покорный, и слова его будут кроткими.
Но прошел день и другой, и на третий поднялась жестокая пурга, а Киша
все не было. Айкига рвала на себе волосы и вымазала лицо сажей в знак
скорби, а женщины горькими словами корили мужчин за то, что они плохо
обошлись с мальчиком и послали его на смерть; мужчины же молчали, готовясь
идти на поиски тела, когда утихнет буря.
Однако на следующий день рано утром Киш появился в поселке. Он пришел
с гордо поднятой головой. На плече он нес часть туши убитого им зверя. И
поступь его стала надменной, а речь звучала дерзко.
- Вы, мужчины, возьмите собак и нарты и ступайте по моему следу, -
сказал он. - За день пути отсюда найдете много мяса на льду - медведицу и
двух медвежат.
Айкига была вне себя от радости, он же принял ее восторги, как
настоящий мужчина, сказав:
- Идем, Айкига, надо поесть. А потом я лягу спать, ведь я очень
устал.
И он вошел в иглу и сытно поел, после чего спал двадцать часов
подряд.
Сначала было много сомнений, много сомнений и споров. Выйти на
полярного медведя - дело опасное, но трижды и три раза трижды опаснее -
выйти на медведицу с медвежатами. Мужчины не могли поверить, что мальчик
Киш один, совсем один, совершил такой великий подвигн. Но женщины
рассказывали о свежем мясе только что убитого зверя, которое принес Киш, и
это поколебало их недоверие. И вот, наконец, они отправились в путь,
ворча, что если даже Киш и убил зверя, то, верно, он не позаботился
освежевать его и разделать тушу. А на Севере это нужно делать сразу, как
только зверь убит, - иначе мясо замерзнет так крепко, что его не возьмет
даже самый острый нож; а взвалить мороженую тушу в триста фунтов на нарты
и везти по неровному льду - дело нелегкое. Но, придя на место, они увидели
то, чему не хотели верить: Киш не только убил медведей, но рассек туши на
четыре части, как истый охотник, и удалил внутренности.
Так было положено начало тайне Киша. Дни шли за днями, и тайна эта
оставалась неразгаданной. Киш снова пошел на охоту и убил молодого, почти
взрослого медведя, а в другой раз - огромного медведя-самца и его самку.
Обычно он уходил на три-четыре дня, но бывало, что пропадал среди ледяных
просторов и целую неделю. Он никого не хотел брать с собой, и народ только
диву давался. "Как он это делает? - спрашивали охотники друг у друга. -
Даже собаки не берет с собой, а ведь собака - большая подмога на охоте".
- Почему ты охотишься только на медведя? - спросил его как-то
Клош-Кван.
И Киш сумел дать ему надлежащий ответ:
- Кто же не знает, что только на медведе так много мяса.
Но в поселке стали поговаривать о колдовстве.
- Злые духи охотятся вместе с ним, - утверждали одни. - Поэтому его
охота всегда удачна. Чем же иначе можно это объяснить, как не тем, что ему
помогают злые духи?
- Кто знает? А может, это не злые духи, а добрые? - говорили другие.
- Ведь его отец был великим охотником. Может, он теперь охотится вместе с
сыном и учит его терпению, ловкости и отваге. Кто знает!
Так или не так, но Киша не покидала удача, и нередко менее искусным
охотникам приходилось доставлять в поселок его добычу. И в дележе он был
справедлив. Так же, как и отец его, он следил за тем, чтобы самый хилый
старик и самая древняя старуха получали справедливую долю, а себе оставлял
ровно столько, сколько нужно для пропитания. И поэтому-то, и еще потому,
что он был отважным охотником, на него стали смотреть с уважением и
