вихрем кружились над ней, и тщетно пыталась она ухватить их и осмыслить.
Она чувствовала, что в этих сумбурных видениях - ключ к тайне; если бы
только ухватить его - тогда все станет ясным и простым...
О Каним! О Пау-Ва-Каан! О призраки и тени - что же они такое?
Она повернулась к Каниму, безмолвная и трепещущая, одержимая своими
безумными неотвязными видениями. До ее слабеющего сознания доносились
только ритмичные звуки чудесной мелодии, летящие из хижины.
- Хм! Скрипка! - снисходительно уронил Каним.
Но она не слышала его: в блаженном возбуждении ей казалось, что
наконец-то все становится ясным. "Вот-вот! Сейчас!" - думала она. Внезапно
глаза ее увлажнились, и слезы потекли по щекам. Тайны начинали
раскрываться, а ее одолевала слабость. Если бы... но вдруг земля выгнулась
и сжалась, а горы закачались на фоне неба, и Ли Ван вскочила с криком:
"Папа! Папа!" Завертелось солнце, потом сразу наступила тьма, и Ли Ван,
пошатнувшись, ничком рухнула на скалу.
Вьюк был так тяжел, что она могла сломать себе позвоночник; поэтому
Каним осмотрел ее, облегченно вздохнул и побрызгал на нее водой из ручья.
Она медленно пришла в себя, задыхаясь от рыданий, и наконец села.
- Плохо, когда солнце припекает голову, - заметил он.
- Да, - отозвалась она, - плохо; да и вьюк меня замучил.
- Мы скоро остановимся на ночлег, чтобы ты смогла отоспаться и
набраться сил, - сказал он мягко. - И чем быстрее мы тронемся в путь, тем
раньше ляжем спать.
Ли Ван, ничего не ответив, послушно встала и, пошатываясь, отошла
поднимать собак. Сама того не заметив, она сразу зашагала в ногу с мужем,
а когда они проходили мимо хижины, затаила дыхание. Но из хижины уже не
доносилось ни звука, хотя дверь была открыта и железная труба выбрасывала
дым.
В излучине ручья они набрели на мужчину, белокожего и голубоглазого,
и на мгновение перед Ли Ван встал образ человека на снегу. Но лишь на
мгновение, так она ослабела и устала от всего пережитого. Все же она с
любопытством оглядела белого мужчину и вместе с Канимом остановилась
посмотреть на его работу. Наклонно держа в руках большой таз, старатель
вращал его, промывая золотоносный песок, и в то время как они наблюдали за
ним, он ловким неожиданным взмахом выплеснул воду, и на дне таза широкой
полосой сверкнуло желтое золото.
- Очень богатый ручей, - сказал жене Каним, когда они двинулись
дальше. - Когда-нибудь я найду такой же и сделаюсь большим человеком.
Чем ближе они подходили к самому богатому участку долины, тем чаще
встречались люди и хижины. И наконец перед путниками открылась широкая
картина разрушения и опустошения. Повсюду земля была взрыта и разбросана,
как после битвы титанов. Кучи песка перемежались с огромными зияющими
ямами, канавами, рвами, из которых был вынут весь грунт, до коренной
породы. Ручей еще не прорыл себе глубокого русла, и воды его - где
запруженные, где отведенные в сторону, где низвергающиеся с отвесных круч,
где медленно стекающие во впадины и низины, где поднятые на высоту
громадными колесами - без устали работали на человека. Лес на горах был
вырублен; оголенные склоны сплошь изрезаны и пробиты длинными деревянными
желобами с пробными шурфами. И повсюду чудовищным муравьиным полчищем
сновали выпачканные глиной грязные, растрепанные люди, которые то
спускались в ямы, выкопанные ими, то вылезали на поверхность, то, как
огромные жуки, ползали по ущелью, трудились, обливаясь потом, у куч
золотоносного песка, вороша и перетряхивая их, и кишели всюду, куда хватал
глаз, до самых вершин, и все рыли, и рушили, и кромсали тело земли.
Ли Ван была испугана и потрясена этой невиданной кутерьмой.
- Поистине эти люди безумны, - сказала она Каниму.
- Удивляться нечему, - отозвался он. - Золото, которое они ищут, -
великая сила. Самая большая на свете.
Долго пробирались они через этот хаос, порожденный алчностью; Каним -
внимательный и сосредоточенный, Ли Ван - вялая и безучастная. Она
понимала, что тайны чуть было не раскрылись, что они вот-вот раскроются,
но первое потрясение утомило ее, и она покорно ждала, когда свершится то,
что должно было свершиться. На каждом шагу у нее возникали новые и новые
впечатления, и каждое служило глухим толчком, побуждавшим к действию ее
измученный мозг. В глубине ее существа рождались созвучные отклики,
восстанавливались давно забытые и даже во сне не вспоминавшиеся связи, и
все это она сознавала, но равнодушно, без любопытства; и хотя на душе у
нее было неспокойно, но не хватало сил на умственное напряжение,
необходимое для того, чтобы осмыслить и понять эти переживания. Поэтому
она устало плелась вслед за своим господином, терпеливо ожидая того, что
непременно - в этом она была уверена - должно было где-то как-то
произойти.
Вырвавшись из-под власти человека, ручей, весь грязный и мутный после
работы, которую его заставили проделать, наконец вернулся на свой древний
проторенный путь и заструился, лениво извиваясь среди полян и перелесков,
по долине, расширявшейся к устью. В этих местах золота уже не было, и
людям не хотелось тут задерживаться - их манило вдаль. И здесь-то Ли Ван,
остановившись на миг, чтобы подогнать палкой Оло, услышала женский смех,
нежный и серебристый.
Перед хижиной сидела женщина, белолицая и румяная, как младенец, и
весело хохотала в ответ на слова другой женщины, стоявшей в дверях.
Заливаясь смехом, она встряхивала шапкой темных мокрых волос, высыхавших
под лаской солнца.
На мгновение Ли Ван остановилась как вкопанная. И вдруг ей
показалось, будто что-то щелкнуло и ослепительно вспыхнуло в ее сознании -
словно разорвалась завеса. И тогда исчезли и женщины перед хижиной, и сама
хижина, и высокий ельник, и зубчатые очертания горных хребтов, и Ли Ван
увидела в сиянии другого солнца другую женщину, которая тоже расчесывала
густые волны черных волос и пела песню. И Ли Ван слушала слова этой песни,
и понимала их, и вновь была ребенком. Она была потрясена этим видением, в
котором слились все ее прежние беспокойные видения; и вот тени и призраки
встали на свои места, и все сделалось ясным, простым и реальным. Множество
разных образов теснилось в ее сознании - странные места, деревья, цветы,
люди, - и она видела их и узнавала.
- Когда ты была птичкой, малой пташкой, - сказал Каним, устремив на
нее горящие глаза.
- Когда я была малой пташкой, - прошептала она так тихо, что он вряд
ли услышал, и, склонив голову, стянутую ремнем, снова мерно зашагала по
тропе. Но она знала, что солгала.
И как ни странно, все реальное стало теперь казаться ей нереальным.
Переход длинной в милю и разбивка лагеря на берегу потока промелькнули как
в бреду. Как во сне, она жарила мясо, кормила собак, развязывала вьюки и
пришла в себя лишь тогда, когда Каним принялся набрасывать перед нею планы
новых странствий.
- Клондайк, - говорил он, - впадает в Юкон, огромную реку; она
больше, чем Маккензи, а Маккензи ты знаешь. Итак, мы с тобой спустимся до
Форта Юкон. На собаках в зимнее время это будет двадцать снов. Потом мы
пойдем вдоль Юкона на запад - это сто или двести снов, не знаю точно. Это
очень далеко. И тогда мы подойдем к морю. О море ты ничего не знаешь, так
что я расскажу тебе про него. Как озеро обтекает остров, так море обтекает
всю землю; все реки впадают в него, и нет ему ни конца ни края. Я видел
его у Гудзонова залива, и я должен увидеть его с берегов Аляски. И тогда,
Ли Ван, мы с тобой сядем в огромную лодку и поплывем по морю или же пойдем
пешком по суше на юг, и так пройдет много сотен снов. А что будет потом, я
не знаю; знаю только, что я, Каним-Каноэ, странник и землепроходец!
Она сидела и слушала, и страх вгрызался в ее сердце, когда она думала
о том, что обречена затеряться в этих бескрайних пустынях.
- Тяжелый это будет путь, - только и проронила она и смиренно уткнула
голову в колени.
Но вдруг ее осенила чудесная мысль - такая, что Ли Ван даже
вспыхнула. Она спустилась к потоку и отмыла с лица засохшую глину. Когда
рябь на воде улеглась, Ли Ван внимательно всмотрелась в свое отражение. Но
солнце и ветер сделали свое дело: кожу ее, обветренную, загорелую, нельзя
было и сравнить с детски-нежной кожей той белой женщины. А все-таки это
была чудесная мысль, и она продолжала волновать Ли Ван и тогда, когда она
юркнула под меховое одеяло и улеглась рядом с мужем.
Она лежала, устремив глаза в синеву неба, выжидая, когда муж уснет
первым глубоким сном. Когда он заснул, она медленно и осторожно выползла
из-под одеяла, подоткнула его под спящего и выпрямилась. При первом же ее
шаге Баш угрожающе заворчал. Ли Ван шепотом успокоила его и оглянулась на
мужа. Каним громко храпел. Тогда Ли Ван повернулась и быстро, бесшумно
побежала назад по тропе.
Миссис Эвелин Ван-Уик только что собралась лечь в постель.
Отягощенная обязанностями, которые возлагало на нее общество, богатство,
беспечальное вдовье положение, она отправилась на Север и устроилась в
уютной хижине на окраине золотоносного участка. Здесь она при поддержке и
содействии своей подруги и компаньонки мисс Миртл Гиддингс играла в
опрощение, в жизнь, близкую к природе, и с утонченной непосредственностью
отдавалась своему увлечению первобытным.
Она старалась отмежеваться от многих поколений, воспитанных в
избранном обществе, и стремилась к земле, от которой оторвались ее предки.
Кроме того, она частенько вызывала в себе мысли и желания, которые, по ее
мнению, были не чужды людям каменного века, и как в эту минуту, убирая
волосы на ночь, тешила свое воображение сценами палеолитической любви.
Главными декорациями и аксессуарами в этих сценах были пещерные жилища и
раздробленные мозговые кости; фигурировали в них также свирепые хищные
звери, волосатые мамонты и драки на ножах - грубых, зазубренных, кремневых
ножах; но все это порождало блаженные переживания. И вот в тот самый миг,
когда Эвелин Ван-Уик бежала под темными сводами дремучего леса, спасаясь
от слишком пылкого натиска косолобого, едва прикрытого шкурой поклонника,
дверь хижины распахнулась без стука, и на пороге появилась одетая в шкуру
дикая, первобытная женщина.
- Боже мой!
Одним прыжком, который сделал бы честь пещерной женщине, мисс
Гиддингс отскочила в безопасное место - за стол. Но миссис Ван-Уик не
отступила. Заметив, что незнакомка очень взволнована, она быстро
оглянулась и убедилась, что путь к ее койке свободен, а там под подушкой
лежал большой кольт.
- Привет тебе, о женщина с чудесными волосами, - сказала Ли Ван.
Но сказала она это на своем родном языке, том языке, на котором
говорили в одном глухом уголке земли, и женщины не поняли ее слов.
- Не сбегать ли за помощью? - пролепетала мисс Гиддингс.
- Да нет, она, кажется, безобидное существо, эта несчастная, -
возразила миссис Ван-Уик. - Посмотри только на ее меховую одежду. Какая
рваная, совсем износилась, но в своем роде уникум. Я куплю ее для своей
коллекции. Дай мне, пожалуйста, мешок, Миртл, и приготовь весы.
Ли Ван следила за ее губами, но слов не разбирала, и тут впервые она
в беспокойстве и смятении почувствовала, что им не понять друг друга.
И, страдая от своей немоты, она широко раскинула руки и крикнула:
- О женщина, ты моя сестра!
Слезы текли по ее щекам, - так страстно тянулась она к этим женщинам,
и голос срывался от горя, которого она не могла выразить словами. Мисс
Гиддингс задрожала, и даже миссис Ван-Уик разволновалась.
- Я хочу жить так, как живете вы. Ваш путь - это мой путь, и пусть
