выпрямился и гордо окинул ее взглядом, - я - великий землепроходец и
побывал всюду, даже у белых людей; и я сведущ в их обычаях и в обычаях
многих народов. Я не дерево, которому от века назначено стоять на одном
месте, не ведая, что творится за соседним холмом; ибо я, Каним-Каноэ,
создан, чтобы бродить повсюду и странствовать, и весь мир исходить вдоль и
поперек.
Женщина смиренно склонила голову.
- Это правда. Я всю жизнь ела только рыбу, мясо и ягоды и жила в
глухом уголке земли. И я не знала, что мир так велик, пока ты не похитил
меня у моего племени и я не стала стряпать тебе пищу и носить вьюки по
бесконечным тропам. - Она вдруг взглянула на него.
- Скажи мне, Каним, будет ли конец нашей тропе?
- Нет, - ответил он. - Моя тропа, как мир: у нее нет конца. Моя тропа
пролегает по всему миру, и я странствую с тех пор, как встал на ноги, и
буду странствовать, пока не умру. Быть может, и отец мой и мать моя умерли
- не знаю, ведь я давно их не видел, но мне все равно. Мое племя похоже на
твое. Оно всегда живет на одном и том же месте, далеко отсюда, но мне нет
дела до него, ибо я - Каним-Каноэ.
- А я, Ли Ван, тоже должна брести по твоей тропе, пока не умру, хоть
я так устала?
- Ты, Ли Ван, моя жена, а жена идет по тропе мужа, куда бы та ни
вела. Это закон. А если такого закона нет, так это станет законом Канима,
ибо Каним сам создает законы для себя и своих.
Ли Ван снова склонила голову, так как знала лишь один закон: мужчина
- господин женщины.
- Не спеши, - остановил ее Каним, когда она принялась стягивать
ремнями свой вьюк со скудным походным снаряжением, - солнце еще горячо, а
тропа идет под уклон и удобна для спуска.
Женщина послушно опустила руки и села на прежнее место.
Каним посмотрел на нее с задумчивым любопытством.
- Ты никогда не сидишь на корточках, как другие женщины, - заметил
он.
- Нет, - отозвалась она. - Это неудобно. Мне это трудно; так я не
могу отдохнуть.
- А почему ты во время ходьбы ставишь ступни не прямо, а вкось?
- Не знаю. Должно быть, потому, что ноги у меня не такие, как у
других женщин.
Довольный огонек мелькнул в глазах Канима, и только.
- Как и у всех женщин, волосы у тебя черные, но разве ты не знаешь,
что они мягкие и тонкие, мягче и тоньше, чем у других?
- Знаю, - ответила она сухо; ей не нравилось, что он так спокойно
разбирает ее недостатки.
- Прошел год с тех пор, как я увел тебя от твоих родичей, а ты все
такая же робкая, все так же боишься меня, как и в тот день, когда я
впервые взглянул на тебя. Отчего это?
Ли Ван покачала головой.
- Я боюсь тебя, Каним. Ты такой большой и странный. Но и до того, как
на меня посмотрел ты, я боялась всех юношей. Не знаю... не могу
объяснить... только мне почему-то казалось, что я не для них... как
будто...
- Говори же, - нетерпеливо понукал он, раздраженный ее
нерешительностью.
- ...как будто они не моего рода.
- Не твоего рода? - протянул он. - А какого же ты рода?
- Я не знаю, я... - Она в замешательстве покачала головой. - Я не
могу объяснить словами то, что чувствовала. Я была какая-то странная. Я
была не похожа на других девушек, которые хитростью приманивали юношей. Я
не могла вести себя так. Мне это казалось чем-то дурным, нехорошим.
- Скажи, а твое первое воспоминание... о чем оно? - неожиданно
спросил Каним.
- О Пау-Ва-Каан, моей матери.
- А что было дальше, до Пау-Ва-Каан, ты помнишь?
- Нет, ничего не помню.
Но Каним, не сводя с нее глаз, словно проник в глубину ее души и в
ней прочел колебание.
- Подумай, Ли Ван, подумай хорошенько! - угрожающе проговорил он.
Женщина замялась, глаза ее смотрели жалобно и умоляюще; но его воля
одержала верх и сорвала с губ Ли Ван вынужденное признание.
- Да ведь это были только сны, Каним, дурные сны детства, тени не
бывшего, неясные видения, от каких иногда скулит собака, задремавшая на
солнцепеке.
- Поведай мне, - приказал он, - о том, что было до Пау-Ва-Каан, твоей
матери.
- Все это я позабыла, - не сдавалась она. - Девочкой я грезила наяву,
днем, с открытыми глазами, но когда я рассказывала другим о том, какие
странные вещи видела, меня поднимали на смех, а дети пугались и бежали
прочь. Когда же я стала рассказывать Пау-Ва-Каан свои сны, она меня
выбранила, сказала, что это дурные сны, а потом прибила. Должно быть, это
была болезнь, вроде падучей у стариков, но с возрастом она прошла, и я
перестала грезить. А теперь... не могу вспомнить. - Она растерянно
поднесла руку ко лбу. - Они где-то тут, но я не могу их поймать, разве
что...
- Разве что... - повторил Каним, требуя продолжения.
- Разве что одно видение... Но ты будешь смеяться надо мной, такое
оно нелепое, такое непохожее на правду.
- Нет, Ли Ван. Сны - это сны. Может быть, они - воспоминания о тех
жизнях, которые мы прожили раньше. Вот я, например, был когда-то лосем. Я
уверен, что некогда был лосем, - сужу по тому, что видел и слышал во сне.
Как ни старался Каним скрыть свое возрастающее беспокойство, это ему
не удавалось, но Ли Ван ничего не заметила: с таким трудом подыскивала она
слова, чтобы описать свой сон.
- Я вижу покрытую снегом поляну среди деревьев, - начала она, - и на
снегу след человека, который из последних сил прополз тут на четвереньках.
Я вижу и самого человека на снегу, и мне кажется, что он где-то совсем
близко. Он не похож на обыкновенных людей: лицо его обросло волосами,
густыми волосами, а волосы, и на лице и на голове, желтые, как летний мех
у ласки. Глаза у него закрыты, но вот они открываются и начинают искать
что-то. Они голубые, как небо, и наконец они находят мои глаза и перестают
искать. И рука его движется медленно, словно она очень слабая, и я
чувствую...
- Ну, - хрипло прошептал Каним. - Что же ты чувствуешь?
- Нет, нет! - поспешно выкрикнула она. - Я ничего не чувствую. Разве
я сказала "чувствую"? Я не то хотела сказать. Не может быть, чтобы я это
хотела сказать. Я вижу, я только вижу, и это все, что я вижу: человек на
снегу, и глаза у него, как небо, а волосы, как мех ласки. Я видела это
много раз и всегда одно и то же - человек на снегу...
- А себя ты не видишь? - спросил Каним, подаваясь вперед и пристально
глядя на нее. - Видишь ли ты себя рядом с этим человеком на снегу?
- Как могу я видеть себя рядом с тем, чего нет? Ведь я существую!
Он с облегчением выпрямился, и величайшее торжество мелькнуло в его
взгляде, но он отвел глаза от женщины, чтобы она ничего не заметила.
- Я объясню тебе, Ли Ван, - сказал он уверенно. - Все это сохранилось
в твоей памяти от прежней жизни, когда ты была птичкой, маленькой пташкой.
Тут нет ничего удивительного. Я когда-то был лосем, отец моего отца после
смерти стал медведем, это сказал шаман, а шаманы не лгут. Так мы переходим
из жизни в жизнь по Тропе Богов, и лишь богам все ведомо и понятно. То,
что нам снится и кажется, - это только воспоминания, - и собака, что
скулит во сне на солнцепеке, конечно, видит и вспоминает то, что некогда
происходило. Баш, например, когда-то был воином. Я уверен, что он был
воином.
Каним кинул псу кость и поднялся.
- Вставай, будем собираться. Солнце еще печет, но прохлады ждать
нечего.
- А какие они, эти белые люди? - осмелилась спросить Ли Ван.
- Такие же, как и мы с тобой, - ответил он, - разве что кожа у них
посветлее. Ты увидишь их раньше, чем угаснет день.
Каним подвязал меховое одеяло к своему полуторастафунтовому вьюку,
обмазал лицо мокрой глиной и присел отдохнуть, ожидая, пока Ли Ван
навьючит собак. Оло съежился при виде палки в ее руках и безропотно дал
привязать себе на спину вьюк весом в сорок с лишним фунтов. Но Баш не
выдержал - взвизгнул и зарычал от обиды и ярости, когда ненавистная ноша
коснулась его спины. Пока Ли Ван туго стягивала ремни, он, ощетинившись,
скалил зубы, то косясь на нее, то оглядываясь, и волчья злоба горела в
этих взглядах. Каним сказал посмеиваясь:
- Я же говорил, что когда-то он был великим воином! Эти меха пойдут
по дорогой цене, - заметил он, надев головной ремень и легко подняв свой
вьюк с земли. - Белые люди хорошо платят за такой товар. Им самим
охотиться некогда, да и холода они не выносят. Скоро мы будем пировать, Ли
Ван; такой пир зададим, какого ты не видывала ни в одной из своих прежних
жизней.
Она пробормотала что-то, выражавшее признательность и благодарность
мужу за его доброту, надела на себя лямки и согнулась под тяжестью вьюка.
- В моей следующей жизни я хотел бы родиться белым человеком, -
добавил Каним и мерно зашагал вниз по тропе, которая круто спускалась в
ущелье.
Собаки шли за ним следом, а Ли Ван замыкала шествие. Но мысли ее
унеслись далеко - на восток, за Ледяные Горы, в глухой уголок земли, где
протекало ее детство. Она вспомнила, что еще тогда ее считали какой-то
странной, смотрели на нее, как на больную. Что ж, она действительно
грезила наяву, и ее бранили и били за те необычайные видения, о которых
она рассказывала.
Однако с годами это прошло. Но не совсем. Правда, эти видения уже не
тревожили ее, когда она бодрствовала, но когда спала, появлялись вновь,
хоть она и стала взрослой женщиной; и по ночам ее мучили кошмары -
какие-то мелькающие образы, смутные, лишенные всякого смысла. Разговор с
Канимом взбудоражил ее, и в течении всего извилистого пути по горному
склону она вспоминала об этих причудливых порождениях своих снов.
- Передохнем, - сказал Каним на полпути, когда они перешли русло
главного протока.
Он прислонил свою ношу к выступу скалы, снял головной ремень и сел.
Ли Ван подсела к нему, а собаки, тяжело дыша, растянулись подле них на
земле. У их ног журчал холодный, как лед, горный ручей, но вода в нем была
мутной, грязной словно после оползней.
- Отчего это? - спросила Ли Ван.
- Тут белые роются в земле. Прислушайся! - Каним поднял руку, и она
услышала звон кирок и заступов и людские голоса. - Золото свело их с ума,
и они работают без передышки - все ищут его. Что такое золото? Оно желтое,
лежит в земле, и люди им очень дорожат. Кроме того, оно - мерило цены.
Но блуждающий взгляд Ли Ван остановился на чем-то, и она уже не
слушала. Немного ниже того места, где они сидели, виднелся сруб,
полузакрытый молодым ельником, и нависшая над ним земляная крыша. Дрожь
охватила Ли Ван, и все ее призрачные видения ожили и лихорадочно заплясали
в мозгу.
- Каним, - прошептала она, вся во власти тревожного предчувствия. -
Каним, что это такое?
- Вигвам белого человека, в котором он ест и спит.
Ли Ван задумчиво взглянула на сруб, сразу оценила его достоинства и
снова задрожала от непонятного волнения, которое он вызвал в ней.
- Наверное, там тепло и в мороз, - громко проговорила она, чувствуя,
что с ее губ вот-вот слетят какие-то странные звуки. Что-то заставляло ее
произнести их, но она молчала, и вдруг Каним сказал:
- Это называется хижина.
Сердце у Ли Ван екнуло. Да, да, вот эти самые звуки! Именно это
слово! Она испуганно оглянулась кругом. Почему это слово ей знакомо, если
она никогда его не слышала? Как это объяснить? И тут она с ужасом и
восторгом впервые поняла, что сны ее - не бессмысленный бред.
"Хижина, - повторяла она про себя, - хижина, хижина". Ее затопил
поток бессвязных видений, закружилась голова; казалось, сердце вот-вот
разорвется. Какие-то тени и очертания вещей в непонятной связи мелькали и
