вообще отказался классифицировать ее, не осмеливался сделать это. Он
предпочитал вынести суждение о ней позже, когда у него будет больше данных.
В этом был свой соблазн; тот критический момент, когда чистый человек
мечтательно простирает руки к грязи и отказывается назвать ее грязью, пока
сам не запачкается. Нет, Вэнс Корлисс не был трусом! А так как чистота есть
понятие относительное, то он не был чист. То, что у него под ногтями не было
грязи, происходило не оттого, что он прилежно занимался маникюром, а оттого,
что он не сталкивался с грязью. Он был хорошим не потому, что желал этого,
не потому, что его отталкивало зло, просто у него не было случая стать
дурным. Но, с другой стороны, из сказанного не следует, что он непременно
стал бы нечестным человеком при первом удобном случае.
Вэнс до некоторой степени был тепличным растением. Всю жизнь он прожил
в идеально чистом доме, со всеми удобствами. Воздух, которым он дышал, был в
большинстве случаев искусственно выработанным озоном. Он принимал солнечные
ванны, когда светило солнце, а если шел дождь, его прятали в закрытое
помещение. И, когда он вырос и получил возможность выбирать, он оказался
слишком занятым, чтобы сойти с того прямого пути, по которому мать учила его
ползать и ковылять и по которому он теперь продолжал идти прямо, не
задумываясь над тем, что лежит вокруг.
Жизненная сила не может быть использована дважды. Если она
израсходована на что-нибудь одно, то ее не хватит на другое. Так обстояло
дело с Вэнсом Корлиссом. Ночные занятия в школе и физические упражнения
потребовали всей энергии, которую его нормальный организм извлекал из
обильной пищи. Если он чувствовал в себе несколько больший прилив энергии,
то он
расходовал ее в обществе своей матери и тех жеманных, связанных
условностями людей, которые собирались у нее на чашку чая. В результате
всего этого из него получился очень милый молодой человек, заслуживающий
одобрения со стороны матерей молодых девушек; очень здоровый молодой
человек, силы которого сохранились благодаря воздержанной жизни; очень
образованный молодой человек, имевший диплом горного инженера. диплом
бакалавра искусств; и наконец очень эгоцентричный и хладнокровный молодой
человек.
Самым большим его достоинством было то, что он все-таки не застыл в той
форме, которая была свойственна его среде и в которой его удерживали руки
матери. В нем говорил какой-то атавизм, голос того, кто первым стал смотреть
свысока на других. До последнего времени эта сторона его наследственности ни
в чем не проявлялась. Он просто приспособился к окружающему, и ничто не
вызывало к жизни эту его способность. Но стоило ему услышать призыв к этому
его свойству, как он по существу своему непременно должен был бы тотчас
откликнуться на этот зов. Очень возможно, что принцип катящегося камня
совершенно правилен. Но тем не менее самое большое достоинство в жизни--это
способность менять направление. И хотя Вэнс Корлисс о том и не подозревал,
это и было его крупнейшим достоинством.
Но вернемся назад. Предвкушая большую радость, ждал он новой встречи с
ФронойУэлз, а покуда частенько видел ее такой, какой она запечатлелась в его
памяти. Хотя он направился через Ущелье и плыл по рекам и озерам, располагая
большими суммами (лондонские синдикаты никогда не бывают мелочными в таких
делах), Фрона все же достигла Доусона на две недели раньше его. 0н
преодолевал препятствия только благодаря деньгам, а она пользовалась еще
более могущественным талисманом -- именем Уэлз. По прибытии в Доусон он
потерял недели две на подыскание жилья, посещение тех, к кому у него имелись
рекомендательные письма, и на устройство своей жизни. Но чему суждено
сбыться, того не миновать, и поэтому в один прекрасный вечер, когда река уже
стала, он направил свои стопы к дому Джекоба Уэлза. Жена приискового
комиссара, миссис Шовилл, сопровождала его.
Корлиссу показалось, что он видит сон. Паровое отопление в Клондайке!
Но холл остался позади, и через двери, завешенные тяжелыми портьерами, Вэнс
вступил в гостиную. Это была настоящая гостиная. Его мокасины из лосиного
меха утопали в роскошно.: пушистом ковре, а на противоположной стене ему
бросился в глаза солнечный восход кисти Тернера. В комнате было еще много
картин и бронзы. В двух голландских каминах пылали огромные еловые поленья.
Был там и рояль, и кто-то пел. Фрона вскочила с табуретки к пошла к нему
навстречу, протягивая обе руки. До сих пер ему казалось, что его
воображаемая солнечная фотография -- верх совершенства. Но теперь при свете
огня это юное создание, полное тепла и жизни, затмило бледную копию. Взяв ее
руки в свои, он почувствовал, что у него закружилась голова. Это было одно
из тех мгновений, когда какое-то непостижимое, властное ощущение волнует
кровь и заволакивает мозг туманом. Первые слова смутно доходили до его
сознания, но голос миссис Шовилл привел его в себя.
Вы! --воскликнула она.--Вы уже знакомы? И Фрона ответила:
-- Да, мы встретились на дороге от Дайи. А люди, которым довелось там
встретиться, никогда не забывают друг друга. -- Как романтично!
Миссис Шовилл захлопала в ладоши. Несмотря на то, что она была толстой
флегматичной женщиной под сорок лет, вся ее жизнь, когда она бодрствовала,
проходила в восклицаниях и рукоплесканиях. Ее супруг под большим секретом
уверял, что, если бы она встретилась лицом к лицу с господом богом, она
непременно всплеснула бы своими пухлыми руками и закричала: "Как
романтично!"
-- Как это произошло? - продолжала она.-- Не спас ли он вас в горах или
что-нибудь в этом роде? Пожалуйста, скажите, что так оно и было! И вы
никогда об
этом не говорили, мистер Корлисс! Пожалуйста, расскажите! Я умираю от
любопытства!
-- О, ничего особенного,-- поспешил он ответить.-- Ничего романтичного.
Я, то есть мы...
Он почувствовал, что у него упало сердце, когда Фрона перебила его.
Невозможно было предвидеть, что скажет эта удивительная девушка.
-- Он оказал мне гостеприимство, вот и все,-- сказала она.-- Я могу
похвалить его жареный картофель, а что до его кофе, то он превосходен для
того, кто умирает от голода.
-- Неблагодарная! -- отважился он произнести, получив в награду улыбку.
Затем Корлисса познакомили с молодым стройным лейтенантом горной полиции,
который стоял у камина и обсуждал вопрос о продовольственном кризисе с
живым, небольшого роста человеком в крахмальной сорочке с очень высоким,
тугим воротничком.
Благодаря тому, что Корлисс по рождению принадлежал к известному
общественному кругу, он непринужденно переходил от одной группы к другой, в
чем ему завидовал Дэл Бишоп. Точно проглотив аршин, Бишоп сидел на первом
попавшемся стуле и терпеливо дожидался, чтобы кто-нибудь из гостей простился
и ушел. Он хотел посмотреть, как это делается. Мысленно он уже представлял
себе эту сложную процедуру, он даже знал, сколько шагов нужно сделать до
двери, и был совершенно уверен в том, что необходимо проститься с Фроной. Но
он не знал, должен ли он пожать руку каждому из присутствующих. Он заглянул
сюда на минутку, чтобы повидать Фрону, сказать ей "Как вы поживаете?", и
неожиданно попал в большое общество.
Корлисс, только что кончивший болтать с некоей мисс Мортимер о
декадентстве французских символистов, наткнулся на Бишопа. Старатель
немедленно узнал его, хотя видел только раз, да и то мельком, у его палатки
в Счастливом Лагере. Дэл немедленно сообщил Корлиссу, что он очень обязан
ему за гостеприимство, оказанное мисс Фроне, в виду того, что он сам был
задержан в пути; что всякая любезность в отношении мисс Фроны является
любезностью и в отношении его и что он, Дэл, никогда в жизни этого не
забудет, пока у него найдется хоть кусок одеяла, чтобы прикрыть им мистера
Корлисса. Он надеется, что Корлисса это не очень стеснило. Мисс Фрона
говорила что постельных принадлежностей было очень мало, но ночь была ведь
не слишком холодная (скорее бурная, чем морозная), поэтому он надеется, что
Корлисс не слишком продрог. Весь этот монолог показался Корлиссу довольно
неуместным, и он отошел от Дэла при первой возможности, предоставив тому
изнывать от тоски.
Но Дэйв Харни попал сюда отнюдь не случайно. Он и не думал прилипать к
первому же стулу. Будучи королем Эльдорадо, он считал нужным занимать в
обществе то положение, на которое ему давали право его миллионы. И хотя он
не знал иных удовольствий, кроме болтовни с бесшабашными собутыльниками в
трактире или на пороге хижины, тем не менее он был вполне удовлетворен
своими рыцарскими успехами в светских гостиных. Быстрый на реплики, он
переходил от одного гостя к другому и с апломбом, подчеркнутым его
удивительным костюмом и манерой волочить ноги, обменивался отрывистыми,
бессвязными фразами со всеми, кто попадался ему. Мисс Мортимер, говорившая
по-французски, как парижанка, поставила его в тупик своими символистами. Но
он расквитался с ней хорошей дозой жаргона канадских вояжеров и поверг ее в
величайшее недоумение предложением продать ему двадцать пять фунтов сахару,
безразлично белого или коричневого. Впрочем, не она одна удостоилась его
откровенности. С кем бы он ни болтал, он ловко переводил разговор на
продовольствие и затем переходил к своему неизбежному предложению. "Сахар,
чтоб мне лопнуть",-- весело говорил он в заключение и направлялся к
следующей жертве. В конце концов он умолил Фрону спеть вместе с ним
трогательную песенку "Я покинула для вас мой счастливый дом". Это было,
пожалуй, хвачено через край, но Фрона тем не менее попросила его напеть
мелодию, чтобы она могла подобрать аккомпанемент. У него был не столь
приятный, сколь сильный голос. Дэл Бишоп, внезапно обнаруживший признаки
жизни, начал подпевать ему хриплым басом. При этом он настолько осмелел, что
решился покинуть свой стул. Когда наконец он вернулся в свою палатку, то
пинком ноги разбудил заспанного сожителя, чтобы рассказать ему, как приятно
он провел вечер в доме Уэлзов.
Миссис Шовилл хихикала и находила все это неподражаемым, в особенности
когда молодой лейтенант горной полиции и несколько его соотечественников
громко пропели "Правь, Британия" и "Боже, храни короля", а американцы
ответили им, спев "Мою страну" и "Джона Брауна". Верзила Алек Бобьен,
золотой король Серкла, потребовал "Марсельезу", и общество разошлось,
распевая на улице "Стражу на Рейне".
-- Не приходите в такие вечера,--прошептала Фрона, прощаясь с
Корлиссом.-- Мы не сказали друг другу и трех слов, а я знаю, что мы с вами
будем большими друзьями. Скажите, удалось Дэйву Харни выклянчить у вас
сахар?
Они оба рассмеялись, и Корлисс пошел домой при свете северного сияния,
стараясь разобраться в своих впечатлениях.
ГЛАВА VIII
-- А почему мне не гордиться моей расой? Щеки Фроны горели, глаза
сверкали. Они оба только что вспоминали детство, и Фрона рассказала Корлиссу
о своей матери, которую представляла весьма смутно. Белокурая красавица,
ярко выраженного англосаксонского типа,-- такой описала она ее, пользуясь
своими воспоминаниями, дополненными рассказами отца и старого Энди из
почтовой конторы на реке Дайе. Беседа коснулась расового вопроса, и Фрона в
пылу энтузиазма высказала мысли, которые не согласовались с более
консервативными взглядами Корлисса и казались ему рискованными и
недостаточно обоснованными. Он считал себя выше расовых предрассудков и
