вылетели из ущелья и поравнялись с ними. Мужчина бежал рядом с упряжкой и
махал рукой обеим женщинам.
-- Вэнс! -- воскликнула Фрона, когда он бросил хлыст в снег и остановил
сани.-- Что вы здесь делаете? Разве синдикат хочет скупить и дрова?
-- Нет! Вы плохо о нас думаете.-- Лицо Вэнса светилось счастливой
улыбкой, когда он пожимал ей руку.-- Керзи покидает меня. Он отправляется
искать счастья, кажется, к Северному полюсу. Вот я и пошел поговорить с
Дэлом Бишопом, не согласится ли он работать у меня.
Он повернул голову, чтобы взглянуть на ее спутницу, и Фрона увидела,
как улыбка на его лице сменилась выражением гнева. Фрона вдруг поняла, что в
создавшемся положении она беспомощна, и хотя где-то в глубине ее души кипело
возмущение против жестокости и несправедливости всего происходящего, ей
оставалось только молча наблюдать за развязкой этой маленькой трагедии.
Женщина встретила его взгляд, слегка отклонившись в сторону, точно
избегая грозящего удара. Скорбное выражение ее лица возбуждало жалость.
Окинув ее долгим холодным взором, он медленно повернулся к ней спиной. Фрона
увидела, что лицо женщины сразу стало серым и грустным. Она рассмеялась
громким презрительным смехом, но безысходная горечь, сверкнув, затаилась в
ее глазах. Казалось, что такие же горькие, презрительные слова вот-вот
готовы были сорваться с ее языка. Но она взглянула на Фрону, и на лице ее
отразилась лишь бесконечная усталость. Тоскливо улыбнувшись девушке и не
сказав ни слова, она повернулась и пошла по дороге. И также не сказав ни
слова, Фрона прыгнула в нарты и помчалась прочь. Дорога была широкая, и
Корлисс погнал своих собак рядом с ней. Сдерживаемое ею до сих пор
возмущение вылилось наружу. Казалось, что незнакомка заразила ее своим
презрением. -- Вы животное!
Слова эти, сказанные громко и резко, разорвали тишину, точно удар
хлыста. Этот неожиданный возглас, в котором слышалось бешенство, поразил
Корлисса. Он не знал, что делать, что сказать.
-- Вы трус, трус! -- Фрона! Послушайте... Но она прервала его.
-- Нет. Молчите. Вам нечего мне сказать! Вы поступили подло! Я
разочарована в вас. Это ужасно, ужасно!
-- Да, это было ужасно.-- ужасно, что она шла с вами, говорила с вами,
что ее могли увидеть с вами! -- Я не желаю вас больше знать! -- крикнула
она. -- Но есть правила приличия.
-- Правила приличия!--Она повернулась к нему и дала волю своему
гневу.-- Если она неприлична, то неужели же вы думаете, что вы приличны? Вы,
который с видом святоши первым бросаете в нее камень?
-- Вы не должны так говорить со мной. Я не допущу этого.
Он ухватился рукой за ее нарты, и, несмотря на свой гнев, она
почувствовала при этом радость. -- Не смею? Вы трус!
Он сделал движение, точно хотел ее схватить, и она занесла свой хлыст,
чтобы ударить его. Но, к счастью для него, он не отступил. Побледнев, он
спокойно ожидал удара. Тогда она повернулась и хлестнула собак. Став на
колени и размахивая хлыстом, она неистово закричала на животных. Ее упряжка
была лучше, и она быстро оставила Корлисса позади. Погоняя собак все быстрее
и быстрее, она хотела уйти не столько от него, сколько от самой себя.
Поднявшись во весь опор по крутому берегу реки, она, как ветер, пролетела
через город мимо своего дома. Никогда в жизни не была она в таком состоянии,
никогда еще она не испытывала такого гнева. Ей было не только стыдно, она
боялась самой себя.
ГЛАВА X
На следующее утро Бэш, один из индейцев Джекоба Уэлза, разбудил
Корлисса довольно поздно. Он принес маленькую записку от Фроны, в которой
она просила инженера при первой возможности навестить ее. Ничего больше в
записке не было. Он долго раздумывал над нею. Что Фрона хочет сказать ему?
Она всегда была для него загадкой, а после вчерашнего происшествия он просто
не знал, что и думать. Не желает ли она прекратить с ним знакомство, имея к
тому весьма веские причины? Или же, воспользовавшись преимуществами своего
пола, еще больше его унизить? Холодно и обдуманно высказать ему свое мнение
о нем? Или же она будет извиняться за необдуманную резкость, которую
позволила себе? В ее записке не было ни раскаяния, ни гнева, ни намека --
ничего, кроме официального приглашения.
Он отправился к ней поздним утром в довольно неопределенном настроении.
Но чувство собственного достоинства не покинуло его, и он решил держаться
так, чтобы ничем не связывать себя. Он выжидал момента, когда она проявит
свое отношение к происшедшему. Но она, не таясь, без обиняков, подошла к
делу с той свойственной ей прямотой, которой он всегда восхищался. Стоило
ему взглянуть ей в лицо и почувствовать ее руку в своей руке, чтобы понять,
что все опять хорошо, хотя она еще не успела произнести ни одного слова.
-- Я рада, что вы пришли,-- начала она.-- Я не могла успокоиться, не
увидев вас и не сказав, как мне стыдно за вчерашнее.
-- Ну, ну, совсем не так страшно! -- Они все еще стояли. Он сделал шаг
к ней.-- Уверяю вас, я ценю ваше отношение к этому. Теоретически оно
заслуживает всякой похвалы, но все же я откровенно должен сказать, что в
вашем поведении было много... много такого... такого, против чего можно было
бы возразить с точки зрения светских приличий. К сожалению, мы не можем их
игнорировать. Но, по моему мнению, вы не сделали чего-либо, чтобы сердиться
на себя.
-- Это очень мило с вашей стороны! -- воскликнула она
снисходительно.--Но это неправда, и вы сами знаете, что это так. Вы знаете,
что вы поступили, как сочли нужным, вы знаете, что я обидела вас, оскорбила
вас, вы знаете, что я вела себя, как уличная девчонка, и чувствовали ко мне
отвращение...
-- Нет, нет.-- Он поднял руку, как бы для того, чтобы защитить ее от
тех ударов, которые она сама себе наносила.
-- Да, да. И у меня есть все основания стыдиться. В свое оправдание я
могу сказать только следующее: мне было очень жаль эту женщину, так жаль,
что я готова была расплакаться. Тогда появились вы,--и вы знаете, что вы
сделали,-- и жалость к ней заставила меня возмутиться вашим поведением -- и
я разнервничалась, как никогда. Я думаю, что это была истерика. Во всяком
случае, я была вне себя. -- Мы оба были вне себя.
-- Нет, это неправда. Я поступила скверно, но вы были таким же, как
сейчас. Но, пожалуйста, садитесь. Вы стоите так, точно ждете новой вспышки,
чтобы убежать.
-- Ну, не такая уж вы страшная,-- засмеялся он, поворачивая стул таким
образом, чтобы свет падал ей в лицо.
-- А вы не такой уж трус. Впрочем, вчера я, по-видимому, была очень
страшная. Я... ведь почти ударила вас. И вы вели себя очень мужественно,
когда хлыст взвился над вами. Вы даже не подняли руки, чтобы защитить себя.
-- Я замечаю, что собаки, которых вы бьете, тем не менее лижут вам руки
и хотят, чтобы вы их приласкали. -- Значит? -- смело спросила она. --
Поживем -- увидим,-- вывернулся он. -- И несмотря на все, вы меня прощаете?
-- Я надеюсь, что и вы меня простите. -- Тогда я довольна, хотя вы не
сделали ничего такого, за что нужно было бы вас прощать. Вы действовали,
.руководствуясь вашими взглядами, а я--своими, и они мне представляются
более терпимыми. Теперь я понимаю,-- воскликнула она, радостно хлопая в
ладоши.-- Я совсем не сердилась на вас вчера и совсем не обращалась с вами
грубо и не оскорбляла вас. Все это относилось не к вам лично. Вы просто
представляли собою то общество, которое вызвало мое негодование и гнев, и,
как представитель его, вы приняли на себя главный удар. Не так ли?
-- Понимаю. Все это очень умно. Тем самым вы избегаете обвинения в том,
что вчера плохо обошлись со мной. Но сегодня вы это повторяете снова,
несправедливо делая из меня ограниченного, низкого и презренного человека.
Лишь несколько минут назад я сказал вам, что теоретически ваш поступок не
заслуживает упрека. Но уж если мы заговорили о светских приличиях, то это не
совсем так.
-- Вы не понимаете меня, Вэнс. Послушайте! -- Ее рука легла на его
руку, и он с удовлетворением стал слушать.-- Я всегда полагала, что все
существующее справедливо. И, хотя я и сожалею, в этом я подчиняюсь мудрости
общества, потому что так уж устроен человек. Но это я делаю только в
обществе. Вне его я смотрю на эти вещи иначе. И почему бы мне не смотреть на
них иначе? Понимаете ли вы меня? Я нахожу, что вы виноваты. Вчера, когда мы
встретились у реки, и вы были не согласны со мной. Ваши предрассудки
одержали верх, и вы поступили как достойный представитель общества.
-- Стало быть, вы проповедуете две истины? -- сказал он.-- Одну для
избранных, другую для толпы? Вы хотите быть демократкой в теории и
аристократкой на практике? Во всяком случае все, что вы говорите, звучит в
высшей степени лицемерно.
-- Я думаю, что, вероятно, сейчас вы скажете, что все люди родились
свободными и равными, с целой кучей природных прав. Вот вы собираетесь взять
на работу Дэла Бишопа. Почему же он должен это делать? Как вы можете
позволить это? Где тут равенство и свобода?
-- Нет,-- возразил он.-- Мне придется внести некоторые поправки в
вопросы равенства и свободы.
-- И если вы их внесете, то вы пропали! -- воскликнула она.--Потому что
тогда вы станете придерживаться моих взглядов и увидите, что я уж вовсе не
такая лицемерка. Но "е будем углубляться в дебри диалектики. Я хочу знать
все. Расскажите мне про эту женщину.
-- Не особенно подходящая тема,-- возразил Корлисс.
-- Но я хочу знать. -- Вряд ли это вам будет полезно. Фрона нетерпеливо
топнула ногой и посмотрела на него. -- Она очень, очень красива,-- сказала
она.-- Вы не находите?
-- Чертовски красива. -- Да, красива,-- настаивала она. -- Пусть будет
так. Но она столь же жестока, зла и
неисправима, сколь прекрасна.
-- Однако, когда я встретила ее на дороге, у нее было мягкое выражение
лица, и в глазах стояли слезы. Я думаю, что с женской прозорливостью увидела
ту сторону ее характера, которая нам незнакома. Мне это было так ясно, что,
когда вы подошли, я была слепа ко всему, что не относилось к ней. О, какая
жалость! Какая жалость! Она ведь такая же женщина, как я, и можно не
сомневаться, что между нами очень много общего. Она даже декламировала
Браунинга!..
-- А на прошлой неделе,-- прервал ее Вэнс,-- она в один присест
выиграла у Джека Дорси на тридцать тысяч золотого песка, у Дорси, чья заявка
и так уже заложена и перезаложена! На следующее утро его нашли в снегу, и в
барабане его револьвера одно гнездо было пусто.
Не ответив, Фрона подошла к канделябру и сунула палец в огонь. Потом
протянула его Корлиссу, чтобы он мог видеть опаленную кожу, и сказала,
краснея от гнева:
-- Я отвечу иносказательно. Огонь -- прекрасная вещь, но я
злоупотребляю им, и я наказана.
-- Вы забываете,-- возразил он,-- что огонь слепо повинуется законам
природы, а Люсиль свободна. Она сделала то, что хотела.
-- Не я забываю, а вы. Ведь Дорси тоже был свободен. Но вы сказали
"Люсиль". Это ее имя? Я бы хотела узнать ее поближе. Корлисс вздрогнул.
-- Не надо! Мне тяжело, когда вы так говорите. -- Но почему?
--Потому что, потому что... --Ну?
-- Потому что я очень уважаю женщин. Фрона, вы всегда были откровенны,
и я тоже буду откровенным с вами. Мне это тяжело, ибо я всегда уважал вас,
ибо я не хочу, чтобы к вам приближалось что-либо нечистое. Когда я увидел
вас и эту женщину рядом, я... вам не понять, что я почувствовал в тот
момент!
-- Нечистое? -- Ее губы сжались, но он этого не заметил. Едва уловимый
