Детина подошел к электрику и сказал:
- Ваши документы.
Электрик полез в карман.
- Я сказал, убери его отсюда!
У них, видно, свой ритуал. Им плевать на мои приказы, их ничего не
трогает.
Электрик продемонстрировал документы детине, и тот, успокоившись, уже
было собрался уйти, но чего-то вспомнил и повернулся ко мне.
- А это, как его, - начал детина, - типа, меня менять будут?
- Надеюсь, - ответил я.
Детина не понял иронии и продолжил:
- Я, типа, без обеда, а никто не идет.
- А я то тут причем? У нас же есть служба охраны. Идите к своему
начальству.
- А там, типа, в натуре никого нет.
Отличная у нас охрана! Типа, никого нет, поэтому можно гулять по всему
институту, в натуре, и искать кого-нибудь, кто его, типа, поменяет.
В это время электрик развинчивал розетку. Ситуация казалась безнадежной.
Чтобы не сидеть сложа руки, я взял с подоконника горшок, поднял его над
головой и
пошел по направлению к электрику.
Но тут зазвонил телефон:
- Алло, Виталий Павлович? - раздался в трубке игривый голосок Геннадия
Андреевича Кащенко, заведующего корпусом искусственного интеллекта, - придется
испытания отложить, у нас все слетело.
Кащенко поведал мне почему все компьютеры в их корпусе решили стереть
все данные, а также почему искусственный у них получается, а вот интеллект
никак.
Он во всех красках расписал издыхание операционной системы на сервере, а так же
происки корпуса искусственной нервной системы. Оказывается, весь мир пытался
помешать разработке искусственного интеллекта, даже, вроде, инопланетяне
вмешивались. Неудивительно поэтому, что матрицы изображений интеллект
классифицировать не может...
Я не стал расстраивать Геннадия Андреевича простой констатацией факта, что
они весь месяц валяли дурака, а чтобы не портить себе жизнь отчетами, просто
испортили себе сервер и заодно все остальные компьютеры в корпусе. Мне уже было
все пофигу. Я страшно устал. Медленно и аккуратно я повесил трубку, собрал свой
портфель и молча пошел к выходу, на сегодня мой рабочий день закончен. У самого
входа детина сказал мне:
- Ну, так, я это, типа, покараулю, где-нибудь, пока меня, того, не
поменяют?
Я промолчал.
- Алло, Виталий Павлович, ну так работает программа? Клетка то
разлагается...
Боже мой, даже по ночам они меня достают!
- Да разложись оно все пропадом! - сказал я и повесил трубку.
Мне снился прекрасный сон, будто во времена нашего обучения в институте,
когда "Дум" еще не был написан, мы с друзьями играем в него в общежитии. Во
время самого сладкого момента - разрезания Ленчика бензопилой, снова раздался
телефонный звонок. Как ни странно, звонил именно Ленчик, хотя ему полагалось
лежать между вторым и третьим этажами, распиленным напополам.
- Представляешь какое дело? - сказал он мне, вместо приветствия, - теперь
программа не выдает неустранимую ошибку, зато сразу после запуска создает файл,
размеры которого стремятся к бесконечности...
Я взвыл от злости. Хоть бы создание этого киборга оправдало те муки,
которые я из-за него терплю. Иначе я его собственными руками удушу, сразу после
создания.
У самого входа в институт я встретил человека из отдела снабжения, который
спросил меня, следует ли выделять отделу программной поддержки затребованный
ими спирт. Я ответил, что не стоит, так как, либо они его выпьют, либо он нужен
Ленчику для протирания компакт дисков. И сразу же после этого, я понял, что не
в
состоянии преодолеть дверь, ведущую в институт, и тем более не смогу дойти до
своего кабинета. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно
домой.
Дома я набрал телефон Саши Дергунина, который по причине своей
нетрудоспособности был дома. Он с радостью принял предложение посидеть где-
нибудь в баре, но спросил, зачем мне это.
- Я хочу написать биографию Юрия Павловича Очкова, - ответ был
подготовлен заранее, - о его трудовых заслугах я прекрасно осведомлен, но мне
хотелось бы узнать о его учебе в институте. Вы вроде его друг?
- Да, - сказал Дергунин и ухмыльнулся, - так оно и есть. А поподробнее
нельзя?
- Можно, - сказал я, - дело в том, что Юрий Петрович каким-то безгрешным
получается. Нехорошо так, никто не поверит. Я подумал, может, вы расскажете о
каких-нибудь его институтских промахах. Вроде, о погрешностях в работе нехорошо
писать, а институт - дело забытое.
- Другими словами, - Дергунин снова ухмыльнулся, - вы хотите, чтобы я
помог
вам его шантажировать.
Вот падла!
- Да, нет же. Просто хочется, чтобы он человеком выглядел.
- Хочется, - поддакнул Дергунин, - я вам помогу, он меня достал. Принесу
вам
кое-что...
Через полчаса мы сидели в баре и пили пиво, точнее я просто держал
кружку, а
пил Дергунин, и между глотками рассказывал мне о грехах своего приятеля.
- ...а изворотливый был, - Дергунин сделал еще один глоток, - экзамены
сдавал
за милую душу, всегда знал к какому преподавателю пойти...
Что же ты мне про экзамены несешь. Ведь есть чего-то покрупнее. Не стал бы
ты, гад, про экзамены по телефону ржать.
- Но самое главное, - дошли таки до главного! - влюбчивый он был, правда,
со
мной просто дружил.
Подумать только, а он по-твоему должен был и в тебя влюбиться?!!
- Чего глаза вылупил? Не понял, да? Голубым он был. Очков Юрий Павлович.
Ах, голубым... Голубым, твою мать! Я работаю под началом у голубого!
Я сжал кулаки, но взял себя в руки, а Дергунин мерзко усмехнулся и сказал:
- Я и фотографию тебе принес. Сейчас...
Он начал рыться по карманам. А я, еще не отойдя от пережитого шока, стал
продумывать план действий. Я покажу фотографию Очкову, а на ней, как бы
невзначай, обведу фломастером его любовника, и сразу же спрошу про киборга.
Посмотрим тогда, падла, как ты будешь вилять!
Наконец, Дергунин извлек фотографию и показал мне ее.
- Вот - Очков, - он ткнул грязным пальцем, в парня, смахивающего на нашего
директора, заболевшего дистрофией, - а вот предмет его обожания. Неразделенная,
так сказать, любовь.
Взглянув на "предмет обожания", я почувствовал страшную слабость и понял,
что фотографию Очкову я не покажу. Незачем. С фотографии, приветливо улыбаясь,
на меня смотрел наш киборг. Точь-в-точь.
То-то я удивлялся, что наш директор сделал подарок дизайнерам, избавив их
от
работы. Внешность предложил... По доброте, скотина, душевной, падла!!! Гад!!! В
гробу я видал эту работу!!! И киборгов этих, иметых!!!
-==Десять минут рассвета==-
Я всегда выхожу курить на лестницу, даже когда Нинка с сыном
уезжают на пару недель в гости к ее маме, и я остаюсь в квартире
один. Никто меня не принуждает, просто не люблю запах дыма.
Курить, на мой взгляд, можно, однако, воздух в квартире должен быть
свежим. Тут есть множество тонкостей, например: если курить на
лоджии, то запах все равно проникает в квартиру, потому что у нас так
расположен дом, и все время дует сквозняк, про курение в туалете я
вообще не говорю. Зато в тамбуре полная изоляция, я даже некоторое
время дверь только слегка приоткрывал, пока не убедился, что можно
и пошире, все равно дым не проникает. Но все эти эксперименты
ставились очень давно, теперь все уже устоялось и вошло в русло.
А все-таки, курение - отвратительная привычка: плохо от чего-
либо зависеть, даже если это что-то очень тебе нравится. Правда, все
так устроено: короткие моменты блаженства, а потом длительные
периоды мучений. Курение - лишь еще один пример. Пять минут назад
дым щекотал тебе легкие, голова была чистой, душа пела, и вот, ты уже
раб сигареты, от ее наличия или отсутствия напрямую зависит твоя
судьба. Именно никотин скажет тебе, кто ты, насекомое, размазанное
по асфальту, или птичка, порхающая в небесах. Встрепенется заветный
огонек, перекочует из дырочки в зажигалке на кончик сигареты, и ты
снова владеешь ситуацией. Или думаешь, что владеешь. Ведь, если хоть
один раз не будет встречи с табачным дымом, твое одиночество станет
столь всеобъемлющим, что мало не покажется. Мир поблекнет и
потеряет краски.
Вот так-то! Наверное, я был чертовски счастливым ребенком,
пока не попробовал курить. Вся моя свобода содержалась в
промежутке между утренним торчанием в школе и вечерней болтовней
с родителями, но как я жил в этом промежутке! Такая милая беготня
по улицам, такое милое созерцание телевизора. Хотя, телевизор я стал
смотреть позже. Сначала только бегал по улицам и был, кстати, душой
компании. Без меня не обходилась ни одна затея. Зимой я был самым
талантливым архитектором, летом заслуженным казаком-
разбойником. Неприхотливая и незамысловатая игра так изменилась
при помощи моего воображения, что связь с первоначальным
вариантом осталась только в названии. Потом все умерло. Почему-то
на этой планете все всегда умирает. Все чаще в ответ на предложение
поиграть, я слышал нелепые отговорки, все чаще отказывались играть
по моим правилам или бросали на середине. Вот так, я остался один.
Может, тогда я начал курить? Нет, позже, позже. Я помню, как мы,
обделенные чудесами западной техники, слушали катушечный, кстати,
неплохой по тем временам, магнитофон. Под сладкие звуки Yes, и
скрипение и лязганье King Crimson, мы вдыхали дым всем телом, он
душил нас, резал глаза. Я курил только папиросы, а когда были деньги,
сигареты, но многие в нашей компании забивали косячки.
Наркоманом не стал никто, все поигрались и бросили. Мишка
Никифоров сейчас даже не курит. Мишка... Его чуть не выгнали из
комсомола, когда узнали, что он слушает. А не выгнали потому, что
наш председатель слушал все это вместе с нами и замял скользкий
вопрос поскорее.
И правильно сделал, иначе психоделическим вечерам пришел бы
конец. И никто и никогда больше не залезал бы на стол, собираясь
произнести речь, никто не уводил бы свою девочку в ванную, потому,
что в комнату родителей заходить нельзя. Все сидели бы тихо и
спокойно у себя дома, а скорее, ходили бы по улицам и били стекла от
отчаяния, от неземной тоски, которая выворачивает наизнанку
шестнадцатилетних и лишает их остатков разума. Слава Симонов в
одной из своих речей сказал: "лучше мы растрясем свои мозги в
кашицу, дергаясь под Deep Purple, но никогда посредством этих мозгов
мы не причиним зла людям". Примерно так сказал, я точно не помню,
и всего четыре года спустя, он уже конструировал вместе с другими
себе подобными ядерную бомбу поновее, а трясти головой он
перестал, мозги берег. Славка-переросток, тусовался с малолетними
хиппи, учил их жизни. Пять лет разницы... пропасть.
Я могу еще понять, что мы выросли из казаков-разбойников, но
как мы могли вырасти из разговоров? Почему теперь все молчат? Я
звоню Мишке, мне говорят, что у него бизнес и по воскресеньям он
тоже работает, я звоню Артуру, его тоже нет, он с женой пошел в
театр. Благородное занятие, ничего не имею против, я тоже люблю
свою жену, но я не видел Артура уже три месяца. Эгоизм? Может
быть. Я все понимаю, не надо меня упрекать. Да, сейчас надо
крутиться, зарабатывать деньги, их не дают просто так. Поэтому,
чтобы много зарабатывать, надо много работать, а оставшееся время
надо отдавать жене. Но не вытекает ли из этого, что я увижу Артура
только на пенсии? Ладно, он хотя бы занимается околонаучной
деятельностью, и, даст бог, не отупеет к старости. Мишке намного
хуже, бизнес согнет ему пальцы, но распрямит извилины, и на пенсии
с ним будет не о чем говорить.
Все очень хитро устроено, я не вижу своих друзей, но общение
мне необходимо. Может в клуб какой-нибудь пойти? Демократия
демократией, но не могли же все развалить, должны же были хотя бы
следы остаться.
Был я как-то раз в клубе... резьба по дереву. О, что там за люди!
Каждый - Рембрандт стамески. Каждый таланта неимоверного. Ну, да
бог с ним, с талантом, я бы им простил это. Однако, когда каждый
рядом с каждым - сошка, плевок на асфальте, и в резьбе по дереву
