когда я был на четвертом курсе, родители переехали в
город, где я учился, получили квартиру. Девушка из
группы избавилась от астмы. Отчислили комсомольского
стукачка, весьма неприятного типа. Помирились несколько
знакомых. То я верил, что это моих рук... то есть ручки
дело, то не верил. Писать в стол я тоже продолжал. Уже не
мог не продолжать.
Самый безопасный жанр для того, кому подвластен
Логос, конечно же, фантастика. Был это мой вывод, или
его подсказал кто-то, уже не важно. Очень простое
решение: не можешь не писать, пиши про выдуманный
мир. Одна-две детали, типа, "он проснулся", "она
выключила телевизор" в последней фразе, конечно тоже
помогают, но создание своих миров с этим не сравнить.
Вселенные - здесь и сейчас! И люди - живые. Только
ничего из написанного никогда не придет в этот мир.
Поэтому бисеринки Логоса я не прятал, не убирал из
текста. Я мог написать совершенно бессмысленную фразу
и развить из нее сюжет. У меня в голове поселилось
множество различных людей, через некоторое время я не
мог сказать, кого из них я придумал, а кто встретился мне в
жизни. Хитрый дедок-ложкорез и уставшая от запаха еды
повариха, чертежник, рисующий по вечерам крохотные
миниатюры отточенным карандашом и девушка, которая
не умеет петь, большая семья и одинокий астронавт,
мальчик-солдатик на заставе среди заросших морошкой
сопок и кассирша из огромного универмага, которая на
балконе пытается вспомнить названия почти неразличимых
в городе звезд... Все они толкались, стремясь попасть на
бумагу, доказывали мне, что вот именно тут им самое
место. Мои рассказы никогда никто не "чистил". Ну, могли
изуродовать в праведном стремлении "довести до ума" те,
кто не только про Логос - про русский язык мало что
знали...
Закончив институт, я работал в больнице, писал по ночам
или по утрам, отоспавшись после дежурства. В это время
мне довелось поездить на творческие семинары.
Приглашения всегда присылали из Москвы, но мотался я
по многим городам. Ощущение свободы и легкий снобизм
этого образа жизни пьянили. Там встречались старые
знакомые - и Орляков в том числе. Мы пили, уже не
только чай, а разговоры все так же напоминали изящный
танец с клинками в руках. Приятное времяпровождение,
споры, после которых рождались сюжеты, или исчезала
досада на очередную неудачу. Разговор о соавторстве
зашел во время какой-то конференции. Я уже пробовал
писать в тандеме, другой начинающий автор тоже имел
такой опыт. Так что мы начали обмениваться
впечатлениями: чем это лучше, чем хуже.
Присутствующие, конечно, разделились, как и мнения:
смех и серьезные доводы, выкрики и шепот на ухо.
Вспоминали разные пары соавторов, которые одним
нравились, другим нет. Этот спор мы с коллегой решили
продолжить наедине: что-то он затронул в нас обоих.
Заодно познакомились ближе. Петр, которого иначе, чем
Пит, никто не звал, был осведомлен о Логосе. Более того
- он несколько лет был рабочей лошадкой на этой ниве.
Правда, не в Москве.
- Я был тогда, можно сказать, пацан. А тут такие люди,
понимаешь? - усмехался он, сидя на подоконнике в моем
номере. - Я был готов на что угодно для них. Ходил на
семинары и чувствовал себя приобщенным. В это время
как раз пошла первая волна мистической чернухи: газеты,
тоненькие книжечки. Меня бросили на Кочеткова, как на
амбразуру. Исправлять свои тексты он бы не дал, маньяк. Я
даже не знаю, пытались к нему подступиться или нет.
Скорее всего, про Логос он не знал. И, к счастью, дано ему
было немного. Но писал - как в три руки. Оставалось
одно: издавать такие же дешевые лотошные книжечки, и в
них печатать нейтрализующие вещи. Он про конец света
- я про рождение Вселенной, он про монстров - я про
добрых пришельцев, - Пит пожал плечами и снова
наполнил эмалированную кружку чаем. - Так и начал
писать. Перестал чистого листа бояться. Сперва гнал
количество. Такая шелуха была, главное Логос вложить.
Конечно, менял псевдонимы. Потом устал. Пока отдыхал,
придумывал разные способы обезвредить Кочеткова:
письмо ему послать или рукопись подсунуть, например.
Даже пытался написать это письмо... - Пит замолчал,
видимо припоминая текст письма.
- А потом, - спросил я, потому что мне показалось: это
обо мне, только я из той реальности ускользнул, не дал
поставить себя послушной гирькой на чашу весов. Шел,
судя по всему, четвертый час утра, когда даже у трезвого-
то человека голова слегка кружится и развязывается язык.
- Что сделали с Кочетковым?
- Сделали, не знаю, кто, только не я. Теперь в его
книжках Логоса нет. Проверяют, конечно, наверняка, но
уже для подстраховки.
- А ты?
- А я в это время занялся переводными текстами.
Понимаешь, переводчик - он вроде как соавтор писателю.
Если они одинаково видят мир - Логос усиливается. Если
по-разному - ослабляется. Халтура вообще на нет его
сводит. Это очевидно. И редко, но бывает, когда
переводчик Логосом владеет, а писатель нет. Вот я
занимался тем, что сравнивал переводы. Не столько для
издательства, сколько для анализа. Пробовал сохранить
Логос, отходя далеко от изначального текста. Иногда
получалось. Ну, ты знаешь.
- А соавторство?
- Это попозже было. Несколько кусков мы погубили - не
вышло компромисса, а так ничего. Вроде как тоннель
копать с двух сторон: может встретишься на середине, а
может, будет два тоннеля.
- У нас не так было, мы вроде бы играли... допустим, мяч
перебрасывали. Когда в руки, когда в стенку, а когда и по
очкам.
- У тебя ж нет очков... А, понял!
- Ну да... - мы посмеялись.
- Там есть несколько кусков... Скажем так, неожиданных.
- Когда такое получалось, мы их просто не трогали. Все-
таки нельзя разделить - кто что написал. Это словно
третий человек был - состоящий из нас двоих...
- Если бы можно было найти идеального соавтора! -
Пит потянулся и перебрался на кровать. Лег на спину по
диагонали. Пожалуй, мы с ним могли бы попробовать...
когда-нибудь...
- А какой он, идеальный? Это ведь не экипаж
космонавтов подбирать или там супружескую пару, - Я
размышлял вслух или ждал ответа?
- Ну, начнем с того, что она негр... - вспомнил Пит
старый анекдот.
- Пожалуй, она - это правильно. Женщина должна
лучше дополнять мужчину. Давай подумаем... Значит,
чтобы никаких перерасходов энергии, должна быть сильно
старше... никакого секса, только творчество...
- Худенькая, маленького роста, блондинка со светлыми
глазами, не врач, а наоборот - это милиционер, что ли?
- Патологоанатом. Думаю, внешность тут не причем,
даже наоборот: как представлю себе тощую старуху, вот
она смотрит, как я кусище мяса себе жарю, и губы
поджимает... Не пьет... Не курит...
- Ладно, внешность оставим, а профессия?
- Тоже неважно. Важно, чтобы она до встречи со мной не
писала, а тут вдруг начала...
- Творческая дефлорация? - Пит фыркнул.
- Да нет, просто мы же придумываем МНЕ соавтора, а не
ей, значит я в этой паре ведущий. Бывает же, что люди на
старости лет начинают рисовать или петь, а вот она -
писать!
- Фантастику?
- Ну и что?
- Ладно, давай дальше. Значит, лет ей будет около...
- Шестидесяти!
- М-м... не многовато? Впрочем, кое-кому столько и есть,
а как пишут! Трудная комсомольская юность, войну на
заводе... или в эвакуации? Взрослые дети, взрослые внуки
и еще ни одного правнука, а то будет дергаться.
Гуманитарное образование... какое образование может
быть в эвакуации?
- Сельскохозяйственное. Верблюдоводство и
ассенизация... то есть мелиорация.
Мы еще немного похохмили, но разговор уже не клеился:
слишком хотелось спать. Все это казалось несерьезным
трепом, который забудется через неделю...
Но ровно через неделю - уже дома - я проснулся с
твердой уверенностью: я сделаю это. Чего бы мне это не
стоило, сколько времени бы не заняло, я создам себе этого
идеального соавтора. Я начал с пробы пера, с набросков.
Несколько неудачных экспериментов мой пыл не
охладили. Придуманный давний друг (я написал только
сцену прощания в пионерлагере) приехал на два дня, по
дороге в горячую точку. Он был весь ужасно правильный
и говорил какими-то книжно-пионерскими фразами. Он
рвался совершить подвиг. Похоже, я его сильно
разочаровал. Потом я описал в порыве вдохновения дочку
маминой подруги, которую должен был встретить на
вокзале. Я ее никогда не видел, и решил порадовать себя
общением с интересным человеком. Женщина, наделенная
на бумаге различными достоинствами, во-первых,
оказалась низкорослой худышкой, с жутким акцентом и
сутулой спиной, во-вторых даже не заговорила со мной,
только поздоровалась. Она, несомненно, была умной,
доброй, чуткой, обладала чувством юмора и замечательной
интуицией, но оказалось, что без образования, хорошей
одежды, нормальной работы, здоровья и прочих,
опущенных мною в тексте мелочей, все это не имело
значения.
Экспериментальные куски я вставлял в свои рукописи,
чтобы они подействовали. А вот Ее, соавтора, начал
"делать" отдельно. Провалялись у меня эти наброски
несколько лет. Смысл кропотливой работы с текстом
сводился не только к тому, чтобы Логос был практически в
каждой фразе, но и к подгонке деталей к реальности. Так, я
замкнул цепочку знакомств, через которую должен буду
потом найти ее, на Орлякова. Потом пришлось рыться в
исторических книгах - пытаться воссоздать детство,
юность. Я уже знал, что достаточно одной фразы для их
возникновения, но фраза эта не получалась. Не видел я ее
- ни в довоенной Москве, ни в военном Казахстане. Не
чувствовал. Более того - начало появляться отчуждение.
Я не мог быть так един, как задумывалось, с человеком из
того времени. Хотя у меня были знакомые вдвое и даже
втрое старше, с которыми мы находили общий язык,
общие интересы, но не до той степени... Иногда мне
казалось, что создать на бумаге просто женщину для себя я
смог бы с меньшим трудом. Но жена у меня уже была,
вполне реальная и любимая.
Читал эти наброски я всем, кому не лень было слушать.
И надеялся получить совет, и давал возможность Логосу
прорастать в жизнь. Потом правил куски. Снова читал.
Снова правил. Я возвращался к ним, когда писалось легко
и когда наступал кризис, дома и в разъездах. В Москве я
бродил по улицам и выбирал - где ей жить? Какой двор,
какой парк она вспоминала в пыльной степи? Но город
слишком поменялся за сорок лет, то и дело мой пыл
охлаждали воспоминания старожилов: то было не так, того
вовсе не было, а это перекрасили... На небольшом сквере,
окруженном кирпичными домами послевоенной
постройки, бабуся с коляской рассказывала, что еще 20 лет
назад вместо сквера были деревянные бараки, а до войны
вообще начинались огороды... Бывая в маленьких
городках, я думал: может быть здесь ее семья сошла с
поезда и осталась?
В общем-то жизнь моя не изменилась: думает человек о
своем и думает. Были люди, которым я рассказывал о
своей задумке. Кому - прямым текстом, кому - как о
сюжете книги. Многие из них знали про Логос, поэтому
порой обсуждали мы это до хрипоты, до сухого першения
в горле. Поминали и греческих философов с их слово-
смыслом, и стоиков с эфирно-огненной душой космоса и
семенными логосами, порождающими материальные вещи.
Христиане, отождествляющие Логос с ипостасью Сына как
абсолютного Смысла, вообще завели нас в жуткие дебри,
только шуршали страницы книг и выкрикивались
найденные цитаты. Равнять себя с Троицей было лестно: я
- память, она - любовь, и между нами Логос - мысль.
Однако, православие толковало все иначе, чем
католичество, и разбираться в этом можно было
бесконечно и безрезультатно.
Еще один московский разговор привел меня нечаянным
зигзагом обратно к теме соавторов. Как обычно, к
полуночи мы вяло договаривали, готовясь встать и
попытаться успеть на метро. Собралось нас человек пять,
не больше. Хозяин, Вадим, никуда не торопившийся,
ненавязчиво занимая половину дивана, подкидывал фразы,
как дровишки в камин, а мы отвечали наспех. И уже в
коридоре, чуть ли не в спину нам, он добавил:
- Вообще-то один крайне успешный авторский коллектив
