как известно, единое и неразделимое целое. Не затрудняя себя работой
по поиску в бесчисленных травяных лабиринтах этого предмета
одежды, я решил натянуть джинсы сразу, на голое тело. Но тут
неотвратимо встала другая проблема, решение которой казалось мне
еще более сложным. Дело в том, что к моим ногам пристало большое
количество пляжного песка, и перед продеванием ноги в штанину,
дабы не оказаться заложником противной песочной жижи, прилипшей
к телу, ее было необходимо смыть. Но как это сделать, если песок
налипает к чистой ноге мгновенно, стоит ее только опустить на
земную твердь? Недолго думая, и это показалось мне предвестником
полного выздоровления, я взял джинсы и решил провести операцию их
надевания в воде. Стоя одной ногой, я тщательно задрал вторую,
стараясь просунуть ее, но... Вот тут я вынужденно вспомнил о трех
"девятках", рычаги управления которых вновь живо заработали в моем
организме. Причем я даже представил себе эти три стоящие рядком и
блестящие золотом цифры, воображение вдруг нарисовало первый
лист красочного настенного календаря, радостно поздравляющий всех
с наступающим новым годом. Сидя голым задом в тине невдалеке от
берега, куда я, отчаянно размахивая руками, приземлился пару
мгновений назад, я с легкой печалью обозревал мокрые скомканные
джинсы в руках и мысленно жалел, что не могу продолжить пить пиво
прямо здесь.
Но делать было ничего, кое-как облачившись в найденные
остатки одежды и, хлюпая мокрой обувью, я двинулся прочь. Пройдя
мимо проволочных ворот и взглянув на фонарь, светивший приятным
легким светом на территорию, выложенную бетонными панелями, я
принял принципиальное решение вернуться и посмотреть, что же все-
таки происходит в сарае. -- Вернее, -- думал я, -- не просто посмотреть...
-- тут я споткнулся о предательски оставленный кем-то кирпич, чуть не
упал, и, сдерживая равновесие плохо подчиняющегося тела, случайно
заметил освещенный фонарем красный силуэт "Таврии" Дмитрия
Михайловича, -- ...а принять живое участие в происходящем... Да, а вот
и он сам, -- я увидел темную фигуру прислонившегося к калитке
соседнего участка человека.
-- Боб! Ты куда пропал, -- простонал знакомый адвокатский
голос.
-- Я... Я никуда... А ты что здесь делаешь, -- промямлил я, с
удивлением обнаруживая, что и к языку пристало упертое
непослушание.
-- Мне так плохо, Боб... Я спать пойду... Ты знаешь, там
Гриша такой торт принес...
Тут стало понятно, что окольными путями сладкое все же
нашло свою очередную жертву, причем на этот раз расплата состояла
отнюдь не в кариесе. Я пожалел Диму, крепко обняв его за плечо,
пожалуй, я был единственным, кто мог понять его в эту трудную
минуту. Однако я не стал делиться с ним подробностями своего
купания и всех предшествующих приключений и, пожелав ему
спокойной ночи, молча двинулся к сараю.
Уже на подступе к дому, светящемуся в ночи двумя ярко-
розовыми люминесцентными амбразурами окон второго этажа, я
услышал громкие звуки народных инструментов, среди которых
преобладала взвизгивающая гармонь, и слова веселой украинской
песни. Подойдя еще ближе, я увидел, как вокруг громадного костра,
облизывающего яркими золотистыми языками небо и с треском
выстрелов рассыпающего снопы крупных искр, отплясывает масса
людей. Лишь только разглядев зрелище, я понял, что костер
удивительным образом висел над землей, наверное, он горел в
мангале, а пляшущие представляли собой бойкую пеструю толпу жертв
господина Балтикова.
-- Ой, ты Галя, Галя молодая,
Пiдманули Галю, забрали с собою, -- орали задорным
украинским говором динамики двух громадных колонок, неведомо
откуда появившиеся здесь, рядом с сараем. Толпа прыгающих и
размахивающих всеми частями тела людей, отличалась на редкость
большим разнообразием. Тут были и счастливые молодожены Валя с
Юлей, причем если лицо последней проявляло полное блаженство,
смешанное наполовину с глубоким внутренним спокойствием, то лицо
первого озарилось выразительной гримасой пьянства. Тут был и Костя,
одетый в элегантный костюм генерального директора фирмы и бойко
подпрыгивающий в своих начищенных до блеска стильных ботинках.
Он уже успел завладеть Ларисой, которая то ли от радости
воспоминаний о Воронеже, то ли от кайфа возвращения к
торжествующей "тусовке", бешено мотала головой, и ее чудесные
длинные волосы клокотали и развевались. Тут были и пара черных от
машинного масла байкеров, сверкающих в свете костра
металлическими частями своих кожаных одежд и трясущих
сосульками длинных, много дней немытых волос. Я увидел и фигуру
размахивающего снятой курткой ликующего Кирилла, и бледное лицо
Гриши, напоминавшее скорее белую тень этого лица, и массу других
разнообразных персон. И все они в едином порыве, в едином ритме
отплясывали вокруг объятого бушующим пламенем мангала под вопли
украинской народной песни...
-- Какое удивительное народное единение, -- подумал я,
подкрадываясь совсем близко. Но тут меня заметила Лариса и
голосом, полным неразделенного счастья, закричала:
-- Боб, ты куда исчез?! Мы не могли тебя найти! Иди скорее к
нам! -- ее голос был прерван приветствующими мое появление
выкриками прочих, и мне пришлось присоединиться. Но, через пять
минут я понял, что, во-первых, в абсолютно мокрых кроссовках
танцевать не так удобно, а во вторых, и эта мысль была подкреплена
несколькими глотками из разных бутылочек, которые в момент пляски
мне подсовывали коварные соучастники, так вот, во-вторых, я четко
представил, что могу легко упасть уже в пылающий мангал, что никак
не будет способствовать доброму продолжению праздника.
Вынырнув из толпы, я буквально подлетел к входу и
ухватился за толстый брус, служивший в этом доме обрамлением
входа. Колоритная надпись на висевшей на стене предбанника
неоновой вывеске "ЗАЛ ДОСУГА ПАССАЖИРОВ" мелькнула передо
мной, отворяя дверь в комнату, я раскусил кабалистический смысл
этой надписи, явно указывавшей мне на предстоящую поездку в
спальном купе вагона. Я быстро пролетел мимо нескольких предметов
обстановки и упал на диван, воткнувшийся в меня своими упругими
вздутиями торчащих под обшивкой пружин. Повернувшись для
удобства на спину, я широко зевнул и растянулся на скрипящих
пружинах. Тут глаза мои поймали черный шелковый флаг на потолке
сарая, на флаге белым цветом была изображена некая конфигурация из
пальцев, столь любимая героями американских фильмов, а именно
вытянутый средний палец при прочих загнутых, указывающий куда-то
в неизведанную, но совершенно очевидную даль. Я уже почти успел
проникнуться глубоким совершенством этого рисунка, как вдруг кто-
то толкнул меня в плечо.
-- Привет! Меня Боцман зовут. Водку будешь пить? -- на меня
смотрело небритое лицо, призрачная серость которого отдавала не то,
чтобы предсмертным отпечатком неизлечимой болезни, нет, скорее
это была просто облысевшая волчья морда с человеческими глазами,
внимательно изучающими меня. -- "Ночной волк", -- скользнула
логическая догадка. Лицо выглядывало из толстых кожаных складок
байкерской куртки и весьма располагающе оскалило редкие
желтоватые зубы. И нет, чтобы отказаться от предложенной затеи,
отвернуться и продолжить фантазировать на тему спального вагона,
уносящегося по направлению, указанному пальцем на флаге, напротив,
я перенял из лап человекообразного зверя крошечную рюмочку и,
произнеся еле слышным голосом какую-то здравицу в честь санитаров
нашей несчастной Родины ночных волков, отправил ее содержимое в
рот. Мою глотку обожгло что-то маслянисто-керосиновое, к горлу
подкралась тошнота, я даже кашлянул и затем, похрустев услужливо
поданным мне соленым огурчиком, прикрыл глаза. Я оказался в
громадном, быстро закручивающимся водовороте летящих вокруг меня
цветных пятен, заливающихся смехом лиц, ядовито-зеленоватых
зубчатых листьев и, спустя несколько мгновений, погрузился в полную
темноту.
Я проснулся с тем поразительно гадким набором чувств,
когда мерзкий привкус чего-то прокисшего во рту соседствует с
неприятной ломотой во всем теле и полным непониманием того, где я
нахожусь и каким образом меня угораздило попасть во всю эту
ситуацию. Я лежал, съежившись на диване, поджав к себе ноги и
пытался продрать слипшиеся глаза. Мой слух уже поймал досадный
фыркающий храп поблизости, а немного раскрывшийся левый глаз
уловил на соседнем диване источник этого храпа в виде странной кучи
скомканных кожаных курток и куска грязного зеленоватого одеяла,
напоминавшего скорее тряпку, из под которых проглядывали
аккуратно перешнурованная тонкой тесемкой черная кожаная нога в
грязном ботинке и прижавшаяся к верхней части этой ноги
взлохмаченная голова Ларисы. Эта картина пробудила во мне
благостные воспоминания о том месте, где я провел эту ночь, я сумел
приоткрыть и второй глаз и, издавая почти слышимый легкий треск с
трудом сгибающихся суставов, встал с дивана на пол. Мои почему-то
голые стопы опустились на неприятную холодную слизь грязного
пола, кроме того, я сразу почувствовал, как отвратительны не до конца
просохшие и смешанные с песком штанины надетых по невиданной
логике бытия на голое тело и почти расстегнутых джинсов. Моя
память не хотела давать какие-либо бесспорные разъяснения на этот
счет, а просохшая глотка требовала непременно что-то влить в нее, и,
аккуратно застегнув все железные пуговицы ширинки, я начал
осматривать сумрачную комнату.
В этой комнате было всего одно лишь наглухо сколоченное и
не открывающееся окно, и слабые лучи солнечного света,
проникающие в него, давали весьма хилое освещение, в котором едва
проглядывали темные предметы сарайного интерьера. Интерьер этот
состоял из двух уже описанных мною перпендикулярно
расположенных старых диванов, стоявшей в огороженном кирпичной
кладкой углу на трех ножках круглой чугунной печки с асбестовой
трубой, уходящей на второй этаж и далее на крышу, столика,
заставленного бутылками, магнитофона с раскиданными вокруг него
на полу кассетами и ужасного и не поддающегося никакому
предметному разбору ковру из мусора, покрывающему своей
эстетически неприемлемой растоптанной массой прожженный
линолеум пола. Я, однако, сумел сообразить, в чем дело, и увеличил
подачу уличного света в помещение, отодвинув коричневую шторку из
шелка, висевшую на окне. Тут-то я и приметил симпатичный
кругляшок жестяной крышки на кончике бутылки из коричневого
стекла, незаметно укрывшейся в углу, этот кругляшок
свидетельствовал о ее несомненной девственности и, уже чувствуя
внутренностями сладостный вкус приближающейся победы, я схватил
эту прохладную, едва не покрытую рекламными капельками влаги
бутылку. Мои жадные и ритмичные заглатывания этой чудесной
жидкости вполне возможно пересилили по своему звуковому эффекту
противный храп кожаных тел на диване. Я ощущал, как потоки этого
несравненного напитка проникают в желудок, как они совершают
свою чудодейственную функцию врачевания и как словно по
мановению волшебной палочки свободно и легко начинают двигаться
казавшиеся секунду назад неисправно больными суставы. Как резко
повышается настроение, как ярко начинает светить солнце в окно, как
сразу хочется совершить массу полезных дел.
Недолго думая, я поднял лежащий на полу веник и начал
сметать завалы мусора. Скрупулезно засовывая веник под диваны и в
прочие немыслимые щели, я выгребал всевозможные сигаретные
пачки, пробки от бутылок, продырявленные бутыли из прозрачного
пластика, рваные носки и другие тленные предметы человеческого
обихода. Разложив на полу крупный кусок картона, служивший ранее
коробкой для какого-то торта, и прилежно оформив на нем все
собранное в большую кучу эллиптической формы, смысл которой
оставался мне не совсем ясен, я украсил ее липкими на ощупь
магнитофонными кассетами и отправил в широкие железные недра
открытой печки. Эстетика домашнего уюта всегда по моему
представлению должна была соседствовать с эстетикой духовной, а
содержание этих слащавых даже по названиям кассет не вызывало у
