брусьев, фанеры и прочих строительных материалов. Столь же рьяно и
со знанием дела они выносили у кого-то груды кирпичей, рулоны
рубероида и линолеума, мотки электрического кабеля, оцинкованное
железо и массу прочих мелочей. На глазах потрясенных авторитетов,
едва замечавших легкие точечные потери в своей нарождающейся
строительной империи, все это под гул вгрызающихся в дерево
мощных пил и стук массивных топоров и молотков, постепенно
превращалось в элегантный дом на берегу водохранилища. Но злое
время сделало свое дело, юные архитекторы поселились в созданный
ими двухэтажный шедевр и "тусовка" стала основополагающим
принципом дальнейшего его существования. Вдобавок они окрестили
его забавным словом "САРАЙ", которое, будучи семантически явно в
одном ряду с именем пожилой и добропорядочной еврейской хозяйки,
строго следящей за домашним уютом и кругом своих знакомых, никак
не подходило к дому, где постоянно царили бардак и
вседозволенность.
Устав от однообразной картинки потолка, сколоченного из
узких тонких дощечек, называемых знатоками строительно-воровского
дела "вагонкой", я повернулся со спины на бок и почувствовал, как
легко ссыпается струйками песок с моих кроссовок на диван. Я
подумал, что, собственно, короток тот момент, который отделяет
первичную мысль от действия, вызванного ею. В этом философском
контексте как раз необходимо было совершить действие и, взглянув на
часы и убедившись, что время уже девять, я лениво приподнялся на
скрипучем диване и отпил еще один чудесный и прохладный глоток из
бутылки.
-- Какое загадочное число девять, -- подумал я внезапно, -- в
нем есть что-то таинственно располагающее. -- Девятка всегда
казалась мне цифрою, стоящей как бы в самом начале временных
координат и всякий старт очередного праздника был связан по моему
представлению именно с этой цифрой.
Дверь, обитая "вагонкой" и покрытая сверху темно-
коричневым составом под названием "Пенотекс", который, как
утверждали злые языки, был дорог и украден у одного из самых
главных и окончательно обросших золотыми цепями сельских
авторитетов, распахнулась, и в комнате стали появляться первые люди.
По сложившейся годами традиции я подавал им правую руку для
крепкого рукопожатия (как будто этот обряд вносил в наши дружеские
отношения что-то положительно новое). Левая моя рука была занята
бутылкой, из которой я продолжал медленно отпивать, это занятие
приносило, пожалуй, наибольшее наслаждение в данный момент, если
не считать прослушивание циничного диктора радио, продолжавшего
подсчитывать количество жертв борьбы за безопасность дорожного
движения. "Водитель "девятки", находясь в нетрезвом состоянии, не
справился с управлением и сбил нетрезвого пешехода, мочившегося в
неположенном месте", -- с радостью сообщило радио и внезапно
переключилось, ибо кто-то из вновь пришедших рванул к приемнику и
резким поворотом настраивающего колесика поспешил сменить
программу.
-- Забавное словосочетание "водитель девятки", -- подумал я.
Впрочем, мне ли спорить с тем, как часто совершенно неожиданно и
без всяких предварительных объяснений сбивает с ног "девятка". С
этой мыслью я допил последний сладостный глоток, отдающий
слабым привкусом мальтозного сиропа и поставил вторую пустую
бутылку на столик рядом с диваном. "Пиво сварено для вас!" --
торжествующе сообщила мне коричнево-золотая этикетка. И веселая
подпись некоего человека с фамилией Балтиков или Болтиков рядом с
этим утверждением доказывала мне всем своим размашисто
самодовольным видом, что уж на этот раз точно все будет отлично.
Выходя из комнаты, я оказался в предбаннике, отделявшим
ее от улицы и заметил играющих здесь в карты людей, видимо, их мало
волновало все происходящее, хотя ящик интенсивного оранжевого
цвета, уставленный внутри дюжиной наполненных бутылок,
пользовался у них неуемной популярностью. Я поздоровался со всеми,
и, приметив, как обворожительная девушка Ира расцветает в своей
неподдающейся расшифровке миловидной улыбке и скидывает
очередных двух битых королей с коленок, спустился с порога.
Атмосфера подступающего вечера и грандиозной подготовительной
работы царила вокруг. Пурпурные разводы заката на небе,
отражающиеся с едва заметным колебанием в зеркале воды, свет
зажигающихся вдали окон и фонарей, силуэт реставрируемой
старинной церкви, скованной переплетенными зарослями
строительных лесов, и темный отполированный "Мерседес" молодого
сельского священника, отъезжающий от нее -- это все было фоном,
согревающим и ласкающим взор фоном, на котором происходили все
прочие телодвижения. Вот виновник недавней свадьбы Валя подвез
небольшую ржавую тачку, нагруженную дровами для костра, на углях
которого ночью будет зажарен шашлык. Наше дружелюбное
приветствие, состоящее в обмене парой фраз о жизни вообще и о
супружеской жизни в частности, не внесло сколь либо серьезные
изменения в его планы, ведь Валя должен был еще принести ведро с
заранее замаринованными куриными ногами и привести свою
молодую жену Юлю. А она, по всей видимости, ела где-то
запрятанную заранее воблу, не отдавая себе полнейшего отчета в том,
что вопрос о наличии пива давно уже решен здесь. Вот кто-то из
мрачных небритых байкеров с засаленными космами волос, отставив
свой мотоцикл, увлекся работой с топором -- умело и без единого
промаха он расчленяет очередное сучковатое полено пополам, а в это
время уже кто-то, мне совсем неизвестный, протягивает ему
свеженаполненный стакан водки. Вот и Леня, мой давнишний
знакомый, я сразу узнал его по профилю немного отъевшегося и
загорелого главы одного из тайных латиноамериканских картелей, в
этом отчасти были повинны его постоянная невозмутимость, которую
он проявлял, выглядывая поверх приоткрытого в салоне своего
автомобиля окна, и небольшой хвостик волос ниже затылка,
собранных пучком. Собственно, для окончательной схожести ему не
хватало на руке крупного перстня с магическими символами древнего
племени ацтеков, но зато, и как часто это бывает вовремя, я увидел в
его руке два других неизменных символа, относящихся скорее к
настоящему времени.
-- Привет, Боб! -- тут Леня опознал меня по имени. -- Ну что,
выпьем по пивку?
Что можно ответить в данной ситуации, кроме легкого кивка
головой и непременной соглашательской улыбки на лице. Леня
аккуратно подставил один из символов узкой его частью к
аналогичной части второго символа, и быстрый рывок его руки,
сопровождаемый громким хлопком, схожим скорее с выстрелом
пробки "Шампанского", завершил всю комбинацию. В следующее
мгновение я получил очередную порцию пенящегося напитка, две
другие емкости из под которого были оставлены мною отдыхать на
столике в сарае. Кстати, что же происходит там внутри? Неспешно
расхаживая с Леней вокруг мангала, постепенно заполняемого
разрубленными поленьями, и потягивая пиво, я думал только об этом.
Причина моего любопытства была достаточно проста, ибо некоторое
время назад в сарай незаметно прокрался человек с прямоугольной
картонной коробкой в руках, и его заговорщицкий вид говорил о
многом. Вскоре стало понятно, что бутылка пива, демонстрируя
небывалую скорость процесса, уже опустела и, поставив ее на землю в
рядок подобных, я направился к входу.
Быстро войдя в вотчину молодых архитекторов, я заметил
живое движение рядом со столиком. Человек, стоявший у него, был,
несомненно, Гриша, развязный малый, удачно завершивший в этом
сезоне процесс получения первоначальных знаний и неспешно
пытающийся продолжить его в более требовательном молодежном
заведении за папины деньги. Лицо его на этот раз не несло легкого
оттенка вечной тупости, свойственного ему, наоборот, оно было
приветливо и, я сказал бы, даже дружественно располагало к себе. Я
давно решил для себя, что для подобных выражений лица очень удачно
подходит определение, придуманное руководителем корпорации по
производству известных компьютерных программ. Руководитель очень
гордился этим определением и, мне кажется, как всегда выгодно
использовал его в своих коммерческих целях. И теперь, взглянув на
Гришу, я сразу увидел у него на лице тот самый "легкий в
использовании дружественный интерфейс". Гриша что-то аппетитно
ел, подойдя поближе, я увидел, что в коробке, замеченной мною на
улице, находился всего лишь торт, по виду очень похожий на "птичье
молоко"
"Съешь тортик", -- сказал он ехидно, протягивая мне кусочек
с шоколадной корочкой. Я взял его с большой охотой, процесс
опустошения бутылок давно требовал хоть какой-то закуски. Вкус его
действительно был похож на вкус "птичьего молока", известного мне
еще со времен посещения в детстве магазина вместе с мамой, но он
показался мне странно горьковатым. Горечь эта, однако, была не то
что бы неуместна или исказила мое лицо в гримасе удивления, она
скорее притягивала к себе. Ехидная улыбка Гриши и его несколько
потусторонний взгляд, который как будто проникал сквозь меня,
сосредоточившись на бескрайней глубине окружающего нас космоса,
вносили некоторую тень сомнения в правильность моих действий, но,
сомневаясь, я, тем не менее, стремительно доел и второй кусок. В том
была обычная для меня геройская сущность естествоиспытателя. Тут я
услышал неадекватно веселый смех за спиной.
-- Ну как, вкусно? -- вкрадчиво спросил меня злорадно
улыбающийся Кирилл, один из местных архитекторов. -- Это же
Гришье молоко!
-- Молоко, -- подумал я. -- Действительно, чем-то это все
похоже на молоко... -- моя мысль оказалась прерванной совершенно
диким хохотом Гриши, который, держась руками за столик, просто
согнулся в нахлынувшем на него приступе смеха. Некоторое смущение,
настигшее меня, заставило сосредоточить взор на картонной коробке,
в которой лежал торт. Сбоку, мелкими зелеными буквами было
написано "КОНДИТЕРСКАЯ ФАБРИКА пос. БЕРРОУЗКИ". А рядом
плохо пропечатанной зеленой типографской краской красовалась
зубчатая распальцовка листа известного конопляного растения. От
неожиданности я схватил третий кусок и, поглядев на него, обнаружил
странный светло-бежевый оттенок начинки...
-- Да брось ты это, слышишь. Ты же знаешь, сладкое портит
зубы. Попробуй лучше вот что, -- услышал я знакомый голос и, оторвав
глаза от потрясающего своим вкусом и цветовой гаммой куска торта,
увидел перед собой неизвестно откуда взявшегося Дмитрия
Михайловича. Дима был известным адвокатом, он вел несколько
серьезных дел, связанных, насколько мне известно, с нелегальным
использованием клички какой-то пятнистой коровы в названии
детских конфет, его появление в такую минуту было радостным для
меня спасением. Он протягивал мне длинную пластмассовую бутылку,
завинченную сверху синей пластмассовой пробкой и заполненную
едким густым дымом, при этом большой палец его руки прикрывал
маленькое отверстие внизу этой бутылки. В его намерения входило,
как я понимал, угостить меня именно этим дымом, и, вдохнув
большую его порцию через то самое нижнее отверстие, я отдал кому-
то бутылку и вынужденно задержал дыхание. Во всяком случае, весь
мой предыдущий опыт пользования подобным дымом убеждал меня,
что нужно поступать именно так. В этот момент я узрел громадного
паука в дальнем углу комнаты, взгляд мой сосредоточился на этом
медленно шевелящемся насекомом, помогая еще немного задержать
дыхание и при этом не раскашляться. Когда, выпустив достаточно
крупное, расползающееся во все стороны сизое облако, я поднял глаза,
дабы поделиться с Дмитрием Михайловичем своими впечатлениями
об этом дыме, а заодно и о нагло ведущем себя курсе доллара, я
обнаружил, что Димы нет. То есть он как бы и не стоял только что
передо мной ногами на полу, как это делают все, видимо, угощая меня
дымом, он парил в воздухе и затем столь же легко исчез из комнаты,
как и возник там.
-- Кризис, -- подумал я, продолжая оглядывать комнату. --
Настоящий кризис...
Облако дыма постепенно рассеялось, я увидел силуэты
веселых людей, столпившихся посреди тускло освещенного
электричеством помещения и заправляющих через отверстие уже
