пустую бутылку новой порцией дыма с помощью специально
устроенной сигареты. Их лица показались мне вдруг приятно
развязными, я невольно улыбнулся, сделав это столь широко, что
улыбка стала похожа на некую примирительную усмешку. Но тут из
дыма вынырнуло измазанное бежевым кремом чудесное лицо Гриши,
и, забыв про все тонкости этикета, которые иногда все же казались
мне важной составляющей общения, и, указывая на него пальцем, я
дико расхохотался.
Между тем движение, происходившее в комнате,
усиливалось. Тусклый свет двух ламп, освещавших заднюю стену, и
длинные невесомые ленты сизого дыма, постепенно исчезающие в
пространстве, сопровождались громким звуковым оформлением в виде
барабанного стука топающих по деревянному полу ног и ужасным
шумом, который производил юным мальчишеским голосом динамик
магнитофона:
-- Крошка моя, я по тебе скучаю...
Этот текст, ни лишенный той легкой пошлости, которая
сопутствовала почти всем кассетам, в беспорядке разбросанным
вокруг магнитофона, выныривал из потока достаточно ритмичных
звуков синтезаторной музыки. Непонятно было лишь то, какой из этих
современных акустических ингредиентов основательнее приводил в
экстаз прыгающих в низко висящих облаках дыма людей. Впрочем, их
танцы постоянно перемежались с заглатыванием очередных порций
различного пива из бутылок, вдоволь присутствующих в расставленных
на полу полиэтиленовых ящиках и употреблением новых порций дыма
из уже известного сосуда. Надо сказать, что эта пластмассовая
емкость, нежные и затянутые поцелуи с которой не прекращались ни
на минуту, сплачивала людей не меньше, нежели чувства,
естественные и привычные. Особо радостно вел себя один молодой
человек по имени Костя, его наиболее счастливые, блестящие от кайфа
глаза постоянно попадались мне на виду. Размашистыми жестами он
призывал меня принять участие в этом бесподобном танце и, если не
считать Гриши, который продолжал захлебываться в своем
истеричном хохоте, то я был единственным, кто еще отказывался это
сделать. Я с улыбкой посмотрел на Костю, представляя себе, как глупо
выглядели бы сейчас мои конвульсивные движения руками и головой,
но подал ему знак, означающий мою признательность за вклад,
внесенный Костей в организацию этого пиршества. Дело в том, что он,
будучи человеком вполне самостоятельным, занимал весьма высокую
должность в какой-то фирме, чья специализация простиралась
достаточно широко: тут было и проектирование заборов с воротами,
украшавших затем своей чугунной неприступностью громадные
дачные особняки, и изготовление могильных оград, скрашивающих в
дальнейшем скромные участки, где упокоились останки хозяев тех
особняков. Короче, работа Кости была кипучей и разнообразной. И
гордо приносимые им ежемесячные хрустящие зеленые пачки он
тратил весьма бескорыстно и мужественно: наши праздники на берегу
обретали очевидную повторяемость, свойственную, например,
регулярно выходящим газетам.
-- Что, что еще произошло, сколько времени прошло... -- не
унимался магнитофонный юноша. В этот момент раздался еле
различимый в грохоте музыки скромный стук в дверь, и на пороге
дымящейся комнаты появилась Лариса.
Ее тело было неповторимо. Этот бесподобный шоколадный
загар, эти руки с тонкими изящными пальцами, эти знакомые волосы,
выкрашенные в пастельные тона увядшей луговой травы,
очаровательная и полная наивности невинная улыбка, обнажающая
сверкающие "Блендамедовой" белизной зубы и длинная тонкая
сигаретка, филигранно увенчивающая всю конструкцию. Бог мой,
находясь на институтской практике, она еще и увлеклась спортом, --
рукой она держала полиэтиленовую сумочку, основным содержанием
которой, был, по-видимому, волейбольный мяч.
-- Добрый вечер! Как вы тут без меня живете? -- ее тихий
голос не заставил грубых танцоров приглушить музыку, но Костя живо
отреагировал на ее появление и бросился с распростертыми объятиями
навстречу на скорости коршуна. -- Я приехала из Воронежа и привезла
вам подарки -- продолжала она, отмахиваясь от Костиных поцелуев. --
Костя, ну перестань, -- скривила она яркие губки, отбрасывая в дальний
угол комнаты бычок от сигаретки. Тут ее несравненное лицо мулатки
повернулось ко мне.
-- Здравствуй, Боб!
-- Привет! Ну, как жизнь? -- начал я общение с подступающим
ощущением того, что этот процесс формален.
-- Ты знаешь, так много впечатлений. Воронеж --
удивительный город!
-- Ну и что же ты там откопала? -- продолжил я игриво,
вспоминая, что основной целью ее поездки было ежедневное
надругательство нас скифскими могилами, расположенными в
степных черноземных просторах нашей непомерно великой родины.
Никак не мог себе представить, что скифы при жизни заслужили той
участи, чтобы их останки стали объектами длительного научного
исследования будущих музееведов и работников культуры.
-- Смотри, Боб, я привезла тебе отличный подарок, -- с этими
словами она поставила волейбольную сумку на пол и, изящно
нагнувшись (я сразу себе представил грациозное гибкое животное
кошачьего семейства) извлекла оттуда что-то округлое, завернутое в
мятую тонкую бумагу, чем-то напоминающую большую салфетку. Она
развернула ее ловким движением рук, и передо мной предстал
желтовато-коричневый человеческий череп.
Я сразу подумал, что что-то подобное и ожидал увидеть.
Будучи человеком вежливым, я стал активно изучать глазницы и
лобные доли данного предмета, задавая редкие, не лишенные смысла
научные вопросы. Я вряд ли мог определить возраст и расу умершего,
как и количество лет, которые он провел в могиле, но Лариса
достаточно продолжительно и подробно заполняла мои пробелы в
антропологии. Наша непринужденная беседа продолжалась некоторое
время, и в завершении она протянула мне эту холодную округлую
кость и мягко улыбнулась. Я внимательно посмотрел на ее доброе
лицо, которое, как мне отчасти уже показалось, приобрело в Воронеже
какие-то новые черты, неизвестные мне ранее. Слегка прищурившись,
я огляделся вокруг, обнаружив, что в комнате уже никого нет, а затем
повернулся к Ларисе и похолодел: ее улыбка постепенно приобретала
жуткие очертания злорадной насмешки, она расхохоталась и, щелкнув
зубами, выпустила острые когти. В следующую секунду, не обращая
внимания на скверное шипение, раздавшееся за моей спиной, я
вылетел из сарая наружу.
Я бежал достаточно долго, насколько мой взбудораженный
мозг позволял контролировать ход времени. Во всяком случае, перед
моими глазами успели промелькнуть многие детали окружающего
ночного ландшафта, прежде чем я споткнулся обо что-то, и полетел
кубарем, громко хрустя ломающимися ветвями. Я уперся ладонями в
мерзкий холод податливой почвы и вгляделся в глубокую,
беспрерывную темноту вокруг. Меня охватил дикий страх, мысли
стали путаться в единый, неподдающийся распутыванию клубок.
Чтобы хоть немного сосредоточиться, я обратил взгляд в сторону неба,
надеясь сосчитать горящие в черном бархатном пространстве звезды.
Их ослепительный блеск, зловеще мерцающий в глубине далекого и
практически неизведанного космоса, напугал меня еще больше и,
чувствуя, как быстро колотится сердце, я вновь вскочил на ноги и
бросился дальше. -- "Вот он, асфальт, мокрый асфальт под ногами, это
где то рядом, я был здесь", -- произносил мой внутренний голос, и,
тщательно копируя его еле слышным шепотом, я пытался справиться
со страхом и не утерять тонкую нить, соединявшую меня с явью. Я
стремительно втискивался в узкое пространство между двумя
заборами, понимая, что меня начал догонять шум двигателя низко
летящего самолета. Пролетающие самолеты были здесь частым
явлением, ибо аэропорт "Шереметьево" располагался всего в
нескольких километрах отсюда, это я прекрасно помнил, но падающие
самолеты... Самолет снижался, приближался ко мне, пространство
между заборами сжималось все сильнее и сильнее, я явственно
представил себе, как меня накроет сверху громадная грохочущая
махина, заденет меня своими шасси и задавит всей своей гигантской
массой. В ужасе я ринулся вперед и вырвался из раскатов самолетного
грома, мало-помалу исчезающих где-то вдали. Впереди маячил какой-
то свет, в котором отчетливо прорисовывались свирепые кроны
черных деревьев. -- "Самое главное, держать себя в руках.
Спокойно..." -- упрямо твердил я, приближаясь к источнику света,
позволившему четче различать рисунок окружающего пейзажа.
Невдалеке была растянута паутина забора из тонкой сетки, и черный
асфальт под ногами сменился грязновато-серыми бетонными
панелями, покрытыми сияющими в таинственном свету пятнами
непросохших после дождя луж. Я совершенно четко представлял себе,
что чем больше реальных деталей отпечатается в моем сознании, тем
больше шансов сконцентрироваться появляется у меня. -- "Это пляж",
-- уже овладевая собой, тихо произнес я.
-- Боб! -- раздался чей-то близкий и очень знакомый голос. Я
даже обрадовался, представив себе, что могу ответить кому-то и тем
самым окончательно вернуть под свою власть утратившую влияние
реальность. Я быстро оглянулся, но никого не увидел, лишь только
фонарь, случайно сфокусировавшийся в моем глазу, поразил его
ударом яркого, мгновенно сузившего зрачок света. Я отвернулся и,
просунув пальцы сквозь проволочную сетку забора, начал мысленно
складывать геометрические фигуры из ячеек. Эта зарядка немного
помогла мне, я почти совсем успокоился и сразу понял, что держусь
руками за ворота. Отворив их, я оказался на территории пляжа.
Страх, однако, начинал снова подкатываться, внезапно
передо мной выросли жуткие черные силуэты далеких деревьев. Я
даже представил себе вдруг их плесневелую, сморщившуюся от
столетий толстую кору, по которой отвратительно шевелились,
извивались и прыгали миллиарды уродских насекомых. Машинально,
уже где-то в глубине извилин уловив сигнал, что существует средство
спасения, я расстегнул рубашку. Скидывая легко поддавшиеся джинсы
и кроссовки с носками, я ощущал, что быстро иду по влажной траве,
переходящей в приятный на ощупь мягкий песок. Это ощущение
окончательно убедило меня в правильности решения, и, отбросив
последний лоскуток одежды в виде трусов с изображенными на них
маленькими зелеными фигурками птиц, стилизованных под роботов
(тренируя разум, я успешно вспоминал некоторые мелкие детали
действительности), я бросился в переливающуюся светлыми бликами
воду.
Меня поразил не плеск резко разорванной моим телом
водяной глади и даже не расслабляющее ночное тепло окутывавшей
меня темной жидкости, я услышал громкие крики встревоженных
чаек, взлетающих ввысь и яростно бьющих крыльями. Чувствуя голыми
ступнями чмокающий вязкий ил дна, я быстро передвигался вглубь, и
сладостное тепло все выше обволакивало тело. Вокруг не было заметно
не единого движения, только темный горизонт, черное пространство
бесконечного неба и неяркий свет далеких звезд. -- "Где же чайки?" --
подкралась коварная мысль. Лишь, окунувшись несколько раз с
головой в божественно приятную и нескончаемо мокрую бездну и
тщательно умывшись, я с несвойственной до этой минуты
рассудительностью подумал, что сейчас поздний вечер, вернее уже
совсем глухая ночь и никаких чаек на воде уже просто не может быть.
Тут мне стало смешно. Я посмотрел на себя там, в глубине, под
плотной водяной массой и, не увидев ничего, громко рассмеялся.
Счастье озарило меня молнией. -- "Бог мой, как все же приятна жизнь
в легкие моменты оцепенения", -- обратился я к окружающему меня
великому миру, но никто, кроме немого пирса, огороженного темным
металлическим забором из труб, не услышал моего откровенного
признания.
Я двинулся к берегу, ощущая, как легко проникает воздух в
легкие, как уже почти спокойно бьется сердце, или, быть может я
заставлял себя думать, что это именно так и что выигрыш
окончательно за мной. Ибо, как только я оказался на суше, первой
проблемой, возникшей передо мной, было странное исчезновение
зеленых птицероботов вместе с кусочком материи, представлявших,
