Ниагара. Вода гудит в ушах. Пульс лихорадит за сто. Бум... Давление --
камень на груди ... и тяга ... тянут за голову и ноги. В разные стороны.
Желудок судорожно дергается в спазмах. Еще. И ЕЩЕ...
Свобода! Глотаю воздух воспаленными губами. Утираю
сопли. Умываюсь. Холодная вода успокаивает и растворяет слезы.
Делаю несколько быстрых глотков. Теперь в желудке есть новый
заряд. Для очистки.
Прыжок повторяю снова и снова.
Наверное, прошел час. Может быть два. Трудно думать.
Устал до смерти. Чуть живой. Выхожу из ванной и иду спать. Но
застываю перед входом в комнату. Глаза давно привыкли к темноте и
это не обман зрения. Мила спит. Андрюша спит... И только его рука
вяло копошится под одеялом в области тела спящей королевы смеха.
Она спит... Но она согласна, чтобы ее трогали!
Пошло! Почему-то пошло!
Я просто стою и смотрю. Меня не замечают. А я смотрю.
Весь разбитый. Помятый в неравном поединке со своим здоровьем.
Контуженный и больной. Но с эрегирующим членом.
Я не животное. Я просто человек.
Долго падаю в никуда. Сон, как отвар из ромашки.
Утро. Я лежу на диване, вымотанный, как грузчик после
бессонной ночи.
Андрюша сидит за столом. Рядом полная рюмка. С усмешкой
смотрит на меня.
-- Ну как, Экш? Здоровье не хочешь поправить?
-- Да пошел ты!
-- Ну как хочешь. А я выпью. А то во рту сто пятьдесят
мышей насрали.
Выпивает и морщится. Хорошее лекарство всегда горькое.
Хватает ломтик сыра и кидает его в рот.
-- Ну вот, гораздо лучше. Экш! Что ты такой, как сама
смерть? Скрюченный стручок. Ты чо? Правда выпить не хочешь?
-- Слушай, Андрюша, отстань ты от меня. Без тебя тошно.
Входит Мила и Катенька.
-- Смотри на него, -- обращается к ним Андрюша. -- Пить
не хочет. У самого на лбу пацифик, пить не хочет.
-- Какой пацифик? -- удивленная Катя.
-- Да глянь на его лоб!
Все смотрят. Потом начинают смеяться. Один за другим.
Потом все вместе.
Я смотрю на них, как на идиотов и не могу понять, почему
они смеются. Что такое они увидели? Встаю и еду к зеркалу в
прихожей. Разглядываю свой лоб. Ухмыляюсь. Затем смеюсь. Ржу.
Давлюсь от смеха.
-- Ну ты гад, Андрюха! Ну ты скотина!
От давления на моем лбу вздулась вена. Ветвящееся как река
с притоками на географической карте. Как куриная лапка. Похожая на
знак пацифистов.
Сложившись от хохота в двое едва-едва добираюсь до
кровати и плюхаюсь на нее. Смех рвется через губы. Даже больно.
Кровь стучит в висках. Наконец смех начинает утихать. И ни какой
обиды. У меня на него. Он рожден, чтобы подкалывать людей, но так,
чтобы ни кто не ушел обиженным...
Хочется курить. Залезаю в карман брюк. Достаю пачку.
Пуста. Ни хрена. Вот в падлу!
-- Андрюш! У тебя курить есть?
-- Опух что ли? Я весь вечер у тебя стрелял.
-- Митька где?
-- Жрет, анафема, на кухне. Весь салат, что остался с вечера
сожрал. И корытце с окороками.
-- Ну в этом то я ему еще вчера подмогнул.
-- С них и блевал...
-- С чего ты взял, что я блевал?
-- Да ладно, Экш! Я аж проснулся, когда ты в ванной ежиков
пугал.
Ну гад! А мне то как стыдно. Стыдно. Хоть под стол лезь.
Входит Митя. Слава богу! Можно выйти из положения.
-- Мить, дай сигаретку.
-- Киски съели.
-- Что?
-- Нет, говорю.
-- Что?! Вообще нет?
-- И вообще и в частности.
-- Вот, блин! Что делать то будем?
-- Ты что? Первый день как родился? -- усмехнулся
Андрюша. -- Для таких случаев и строят лестничные площадки.
Пойдем, Митя. Бычар пошукаем.
Я не очень понял о чем он. Но промолчал, чтобы не быть в
дураках. К тому же в голове завывает, как метель в вьюжную ночь.
-- Иди один, -- нехотя отозвался Митя.
-- Ты чего? Курить не хочешь?
-- Хочу.
-- Ну тогда пойдем.
Идут к входной двери. Одевают ботинки на носки с
грязными пятками от пролитого вина и раздавленного зеленого
горошка.
-- Катрин! Иди сделай, чтобы дверь не закрывалась. Мы
сейчас придем.
-- Когда вернетесь -- тогда позвоните.
-- Ну и хрен с тобой. Пойдем! -- уже обращаясь к Мити.
Уходят.
Я лежу и смотрю в потолок. Он как старый снег. Спекшийся
и грязный.
-- Экш! У тебя глаза ввалились. Как ты себя чувствуешь? --
Мила смотрит на меня, склонив голову немного на бок.
-- Дерьвомо. Ну неужели это не заметно? -- вспылил я.
Всегда раздражаюсь из-за пустяков.
-- Тебе плохо, да? -- Катя.
-- Я же сказал -- не плохо, а дерьмово.
-- Тебе не надо было пить вчера так много.
-- Я и не пил ... много.
Мила что-то хотела сказать, но осеклась. Осеклась, словно
побоялось обжечься... Я же такой вспыльчивый, когда мне плохо
(дерьмово).
Они уплыли и оставили меня одного. Теперь стало еще хуже.
Закрыл глаза и стал считать до десяти. Раз, два, три... Эй, Экш,
наливай! Четыре, пять... Да ты тут самый трезвый!.. шесть, семь,
восемь... Смотри не проблюйся! Смотри! Ты слышишь меня? Ты! Рой
голосов в голове взорвал мое терпение. Я встал и подошел к
стеклянной балконной двери. Несколько кирпичных домов и густой
туман. Такой густой, что не видно телебашню, которая совсем рядом.
Только тень. Может быть просто рябит в глазах. Покурить бы сейчас.
Звонок в дверь. Катя прибежала из кухни и открыла.
Ввалились веселые кладоискатели.
-- Да, сегодня с бычками ну просто облом. Едва отыскали
два. Зато королевских. Экш, курить будешь?
-- Буду.
-- Я оставлю тебе добить.
-- Окей.
Он открывает дверь и выходит на балкон. В его руке
полураздавленный окурок, на котором явно проступают протекторы
чей-то подошвы. Прикуривает и сладко затягивается, словно это
"PALL MALL".
-- А что, лучше ни чего не было?
-- Иди и поищи. Эти то за радость.
-- Тогда я не курю.
-- Тебя ни кто не заставляет. Нам больше достанется, -- Это
Митя. Уже тянет своего уродца, так, что дым чуть ли не из ушей. Я
стою и смотрю на них, как дурак. Потом подхожу к дивану и опять
ложусь
-- Смотри не помри, -- с балкона.
-- Иди к черту!
В комнату возвращаются Катя с Милой. Всего нас в квартире
пятеро. Остальные ушли. Уехали. Расползлись. Растаяли, как краски
под сильным дождем. Остался только грифель карандаша. И тот скоро
кончится. Чем буду дальше рисовать?..
-- Андрюша прикрой дверь, а то холодно.
-- Да ладно тебе! Смотри. Видишь, какая Москва кругом.
Ленивая...
Мила подходит к окну.
-- Действительно! Ленивая... как не выспавшийся ребенок,
под пушистым одеялом... он не хочет из под него вылезать.
-- Ты меня понимаешь. Люблю такую Москву. Так бы вот
сидел здесь, на балконе, и, не отрываясь, смотрел бы на город.
Я лежу и смотрю на них. Вот так! Все просто! Ленивая
Москва... Сказал легко. Случайно. Между прочим. Запросто. Не надо
напрягаться, переживать, вынашивать, как ребенка, мысль, а потом в
муках рождать. Не надо. Достаточно вот так просто кинуть пару слов...
Вот она -- самородная красота. Наивысшей пробы... Я так не могу.
Раз, два, три... Эй! Эй, ты! Ты! ТЫ!
Надо меньше пить.
Надо меньше пить.
Надо меньше пить.
-- Знаешь, она еще спит. Ее не разбудили, -- Андрюша.
-- Забыли разбудить, -- Мила.
-- Да, забыли, -- Андрюша бросает докуренную сигарету и
входит в комнату. За ним молчаливый Митя.
Катя убирает со стола.
-- Погоди, я тебе помогу, -- Мила подходит к ней.
-- Вы чего это? -- хитрость. Хитрость -- вот что в глазах
Андрюши частый гость.
-- Со стола убираем. Сейчас посуду мыть будем.
-- Зачем?
-- Что зачем?
-- Зачем посуду мыть? Все равно жрать из нее будем.
-- Как это?
-- А мы, по-твоему, водку не закусываем что ли?
-- Андрей, хватит! Нам уже пора собираться. Скоро Катины
родители вернуться. Ты что, не понимаешь? -- Мила делает вид, что
обижена.
-- Ну и что? Разве мы им не нальем? -- и начинает ржать,
широко раскрывая рот и харкаясь утробным "га-га-га". Вторыми
голосами ему помогаем мы с Митькой.
-- Дураки! Ну ей богу, дураки!
-- Дураки -- не дураки, а после стакана закусываем.
-- Ну хватит уж! Подурачились и будет, -- теперь Мила
действительно обижена.
-- Да не обращай ты на них внимание, -- успокаивает ее
Катя. -- Пусть дурачатся.
Убирают со стола.
Андрюша чувствует, что проиграл. Это его не расстраивает.
Он хватает полупустой пузырь "Русской", взбалтывает и с возгласом:
"... и вновь продолжается бой!" залпом выпивает до дна.
Я отворачиваюсь к стене и рыгаю, чтобы сдержать позывы
желудка. Ну и здоровье! Луженая глотка!
"Эй, вставая мужик! Пропивает, что есть!" -- завопил из
динамика солист "Сектора газа". Андрюша включил магнитофон.
-- Эй, братва! Все за стол! Бухать будем! -- хватает стул и
садится к недопитой бутылке "Лимонной".
-- Кури-бухай! -- рядом садится Митька и тянется за
стаканом.
-- Экш! А ты что? Мама не разрешает?
-- Здоровье.
-- Ну и мудак! -- резюмирует Митек.
Я встаю и иду на кухню. Второй "и-вновь-продолжается-
бой!" я уже не выдержу...
Сижу. Пью воду из стакана. Приходят девчонки с посудой.
Начинают мыть.
-- Кать! Ну ты хотела рассказать, что случилось, пока мы с
Экшем на кухне сидели вчера.
-- А, ну да! Представляешь, они выпили с Вовиком еще пол-
литра на троих и начали играть в мушкетеров.
-- В мушкетеров?
-- Ну да. Только на ножах. Чуть не порезали друг другу руки!
Слава богу, послушали меня и остановились...
-- Не упоминай имя господина своего небесного в суету
земной, -- вставил я. Вылетело случайно. Взбрехнул, как старая
собака.
-- Что?
-- Да не обращай ты на него внимание. Дурачится, -- Мила
одарила меня взглядом, как королева своего фаворита. -- А дальше
что?
-- А потом пошли на балкон... Смеху то было!.. Двумя
этажами ниже стала лаять собака с балкона. Так они, дураки, весь
сервелат ей перекидали. Ладно бы собака все съела, так больше
половины теперь в цветниках лежат. Представляешь себе, какая-
нибудь бабуля выходит полить свои цветочки или лук, а там зеленые
кусочки копченной колбасы.
Обе засмеялись. Одновременно. Как будто репетировали.
Если бы у меня остались силы для смеха, я заржал бы на предложение
раньше -- шутки не объясняют.
* * *
-- Ну что, упыри, по домам? -- Андрюша ежится от холода в
своей легкой не по погоде куртке.
-- Нет я к Роману на дачу, -- отвечаю лениво.
-- Ну ты конкретный типан! От спиртного уже кишки
наизнанку, а опять бухать едешь.
-- Да нет. Просто посидеть. Там у него сейшн крутой.
Поприкалываюсь малость.
-- Ехай, ехай... Что ты передо мной оправдываешься. Только я
завтра вечером за подготовкой по лабе заеду. Будешь дома то?
-- К вечеру буду.
-- Что опять за подготовкой? -- улыбается Митя.
-- Да, -- улыбаюсь в ответ. -- Приезжай тоже, если хочешь.
-- Не... Не могу.
-- Ну ладно. Давай прощаться, -- Андрюша протягивает руку,
дрожа в ознобе.
-- Так нам же по пути. Ты сам сказал, что домой поедешь.
-- Домой то, домой. Да вот только в чей?
-- И куда же ты?
-- Военная тайна.
-- Да ладно тебе, кончай прикалывать.
-- Да так. К одному типу надо заехать. Часы передать. Он их у
меня по пьяни забыл еще месяц назад. Только на прошлой недели
вспомнил. Протрезвел наверное.
-- Ну, давай!
-- Давай!
И разошлись, как в море корабли.
С Митькой ныряем в метро. Вагон гудит и сотрясает мое нутро,
так что опять тошнит. Еще народу битком. Преимущественно старухи.
Не одной тощей старухи. Все как сардельки. Ну почему в Москве все
бабки, как пончики. А говорят жрать нечего. Что они с голоду пухнут?
Опять злой, как черт. От того, что болит все. Не терплю себя
таким... Больным... Слабый, как сопля. Сам себе ненавистен.
