за грехи, что де якобы мать отца девушки была страшная грешница, не
знавшая меры в любви и израсходовавшая за свою порочную жизнь и
внучкину долю. Несчастный отец девушки, горький и безобидный
пьяница узнав, что произошло с его дочерью тут же расстался и с без
того слабым разумом. Так что с тех самых пор в селе его никто уже и
не видел. Интерес к этому происшествию довольно быстро остыл и
жизнь потекла прежним размеренным чередом.
Был такой же день как и сегодня, впрочем, как и всегда. Ящерица
грелась под щедрым солнцем, сонно наблюдая за беспокойной
птичкой. Ветер пел свою песню, от скуки сбрасывая песчинки с
невысокого утеса в черную пасть ущелья и они падали и падали не в
силах достичь его дна. Вдруг ветер спрятался, как нашаливший
мальчишка, бесшумно растворилась среди камней ящерица, а птичка,
сорвавшись, полетела брошенным камнем в ближайшую низину. И
наступила пронзительная тишина. Горы затихли в предвкушении чего-
то необычного. Первым нарушил тишину легкий шелест крыльев и на
самой вершине утеса, невдалеке от того места где грелась ящерица,
появился белоснежный голубь. Чуть позже рядом тяжело и бесшумно
опустился иссиня черный ворон. Заметив, что каждый из них не один
они поначалу пристально разглядывали друг друга - Голубь прямо, а
Ворон, слегка склонив голову набок, пряча глаза от слепящего света.
Тут что-то растаяло в обоих и наверное могло бы показаться, что они
даже улыбнулись друг другу еле заметной улыбкой.
- Ну что, не узнаешь? - легким и светлым голосом спросил Голубь
мрачного Ворона. Ворон, некоторое время помолчав, усталым и
надтреснутым от времени голосом ответил:
- А, это ты, Гавриил, давно мы с тобою не виделись.
- Очень давно. Никак с тех пор, как ты согрешил и отец изгнал тебя
в бездну. Обратно к отцу и братьям не хочется? А то смотри,
похлопочу перед отцом, да и он сам наверное соскучился. Стар он стал
и подобрел. Может быть простит тебя?
- К старости, Гавриил, не добреют, а становятся
сентиментальными. Нет, не вернусь, не искушай, да и он не простит.
- Почему?
- Дело не в старых обидах, Гавриил, а в другом. Да ты и сам это
понимаешь, не буду я тебе этого объяснять.
Голубь, с тенью горечи во взгляде, смотрит на брата.
- А по братьям, неужто, не скучаешь?
- Скучаю, правда редко.
- А, все твоя злополучная гордыня, и в кого ты такой уродился?!
- А то не знаешь в кого?!
- Не богохульствуй!
- Не заводись, не на собрании. B кои веки встретились, а ты ко мне
с нравоучениями, а я ведь старше тебя. Я знал тебя совсем другим, как
ты сильно изменился с тех пор. Прости за неприветливость. Не от
гордыни это, а от усталости. Работа моя не в пример вашей... А
вспоминаю о вас нечасто оттого, что забот много. Вас то там много, а
я один на всех грешников. Они (кивает головой на низину) больше
грешны, чем праведны. А возвращаться не хочу и не уговаривай.
Прохладно у вас там, а я от холода отвык, да и свет глаза режет.
Голубь, выслушав брата, немного смягчился.
- А с чем сейчас летишь?
- Как всегда, с грешной душою.
- А я, с душою, одного несчастного, пусть в Раю успокоится.
Ворон вдруг оживился, и с нетерпением спросил:
- Гавриил, покажи мне ее, хочу посмотреть на светлую душу, а то,
сам понимаешь, кроме как к грешным прикасаться я не могу, отец
запретил, а я уже смотреть на них устал, сил никаких нет.
В черных и печальных глазах Ворона теплела искренняя просьба.
Голубь колеблясь, показал душу Ворону. Любопытство Ворона быстро
сменилось нарастающим удивлением. И спросил он с возмущением .
- Да что же это, Гавриил, ты душу моего грешника забрал. Я весь
божий день ее искал, так и не нашел и завтра хотел искать, а
оказывается это ты ее забрал. Разве ты не знаешь, что этот смертный
был обузой для всех и целью в его жизни было пьянство, отца нашего
он вспоминал лишь иногда, когда становилось совсем плохо, а в
остальное время меня искушал.
- Постой брат, я знаю о нем другое, что не повезло ему, потерял он
родителей в младенчестве, умерли они от болезней. Помнишь, отец
род людской прорежал. Видел он за свое детство много боли и
унижения. Жена злая ему попалась, в похоти вымазанная, как свинья в
грязи. Ты еще за ее душей придешь. Пример детям подает негодный,
хотел он было убить ее и даже нож припас, но удержался от греха
этого, меня послушался. С тех пор от безысходности и пьет, избрав
дорогу слабого. Негоже его душу на вечные мучения отправлять.
- И наверху ему тоже не место, так как слаб он и все его добро лишь
в том, что чуть-чуть удержался от греха. Долго рядились ангелы между
собой, кому душу с собой забрать. Попробовал тогда Гавриил взлететь
с этой душой и на том покончить пустой спор, да не смог, тяжестью
непосильной придавила ангела она к камню, и понял он, что тут что-
то не то. Увидел это Ворон, и улыбнулся.
- Да, Гавриил, видно ты не свою душу взял, отдай мне ее!
Не стал спорить Гавриил с братом, и отдал ему душу. Попробовал
тот взлететь и тоже не смог. Тянули они ее, то вверх, то вниз. Ничего у
них не вышло. Успокоились они и решили, что с этих пор будут
каждый раз встречаться на этом самом месте и решать судьбы детей
господних. И как только отпустили они эту душу, камнем упала она
наземь, впечатавшись человеческим обликом. Посмотрели на нее
братья, в последний раз, и не прощаясь разлетелись. Голубь, шелестя
крыльями, вспорхнул чуть слышно вверх и растаял в бездонной синеве
неба, Ворон, тяжело поднявшись с утеса, камнем упал и растворился в
черноте ущелья.
С тех самых пор, если верить этой легенде, прошло очень много лет,
так что даже не помнят, кто первый рассказал эту невеселую сказку о
человеческих душах, чьи судьбы решаются на этом мрачном утесе. И
знать нам, смертным, этого не дано, ибо не перенести нам
непосильного знания, так как едва-едва с жизнью мы своей
незамысловатой справляемся. А уж если кто осмелится, или случайно
узнает, эту правду, тот разумом и счастьем сразу же расстанется. Да
впрочем, все это сказки, что о душе, что о судьбе, да и кто из смертных
мог это все узнать и рассказать, когда знаем мы, что сразу помешался
бы и не донес до нас этого ненужного никому знания! Все это оттого,
что любим мы во все вкладывать особый смысл, а есть ли он вообще?
Да и как верить всем этим историям. Ведь если верить селянам, шапку
того несчастного через несколько дней нашли рядом с деревней возле
дома в не помятой траве, прямо за домом, что стоит как раз напротив
злосчастного утеса. Правда, жена долго не могла узнать в ней шапку
мужа, утверждая, что овчина была черная, а эта с проседью, но
вышиты были на ней ее рукой инициалы мужа. Ну что возьмешь с
несчастной женщины, потерявшей дочь и мужа, и то хорошо, что с ума
не сошла. А может быть мне это просто приснилось в одну из теплых
ночей, проведенных в горах? Я так много путешествовал, что и не
вспомню в каких горах это было и когда, а уж, тем более, кто мне это
рассказал, я уже точно никогда не вспомню. Даже не спрашивайте.
Эпилог
Ящерица лежа на отполированном временем камне, щурясь от
света, с опаской, поглядывала на сидящую невдалеке птичку,
чистившую неподалеку перышки, боязливо оглядывающуюся вокруг,
не обращая на ящерицу внимания. Сами того не замечая, они радовали
и удивляли вечные камни гор своей способностью жить. Как,
наверное, нас удивляют и радуют в теплую августовскую ночь
мириады недостижимых звезд. И горы давали им приют, защищая их
гнезда неприступностью склонов, и скучая тихо вздыхали, когда их
недолговечные любимцы вдруг задерживались. И тогда вдруг падал со
склона камень, а путник рассеянно озирался, вырванный из своих
воспоминаний. Только самый высокий утес был одинок, птицы
облетали его, а ящерицы и змеи избегали его. Он не испытывал к
жизни интереса, так как, наверное, слишком много знал и помнил о
ней каждой своей песчинкой. Он не был злым и ненавидящим жизнь, а
лишь старательно оберегал живущих от своей горькой и никому не
нужной тайны...
-==Утес==-
Жизнь притихла, замерла от переизбытка тепла и света, дожидаясь
спасительного прохладного вечера. Петляя в берегах куда-то текла
задумчивая река. Раскаленные лучи солнца тонули в ее мокрой
приятной прохладе, лишь иногда скользнув по ее поверхности
ослепляли случайного прохожего.
Реке было скучно. Она играла острыми листьями камыша,
вслушиваясь в их шорох и журча о чем-то говорила с ними,
перекладывая с места на место цветные камушки и ракушки. В
прозрачной прохладе сновали юркие серебристые рыбки, торопливые
и неумолимые как сама жизнь. Суетясь и что-то отнимая другу у друга
охотились, ссорились, играли... одним словом делали все то, что
называется жизнью. Жизнь не ждала их и они не останавливались,
хрупкие и недолговечные. Кто знает, завидовали ли они воде и
камням, свободным от скоротечной жизни, а может быть, они
гордились тем, что они живые. Реке не было до них дела. Ее беспокоил
и волновал прекрасный Утес. Может быть она даже любила его, а
потому молча, с робостью огибала его, тихо любуясь его
величественным ликом. Он погруженный, в свои мысли, возвышаясь
над ней, не замечал ее молчаливых чувств.
Природа подарила утесу редкой красоты, мужское лицо, вырезанное
в плотной и темной глине. Иногда, скучая, он разглядывал свое
отражение в зеркале голубых глаз реки, а она любовалась им,
покрывалась зеркальной гладью, и ей нравилось делать ему приятно.
Она видела правильные черты его благородного лица, увенчанные
седой порослью ковыля, снизу утопающее в богатырской бороде с
проседью известняка.
Шло время, а утес все стоял в своей молчаливой задумчивости,
радуя реку, и ничего бы не произошло, если бы не одно
обстоятельство. Однажды, оторвав взгляд от воды, он увидел селянку,
наверное, когда-то так случается с каждым. Конечно, ему нередко
приходилось видеть людей, но они его не интересовали, проходившие
в отдалении они говорили на непонятном ему языке, иногда молча
ловили рыбу, увязая босыми ногами в его бороде. Он не мог их понять
и не хотел, жизнь не интересовала его. Но красота девушки заставила
забыть его, что она всего лишь одна из них - мимолетный мотылек
возле свечи жизни. И он с незнакомым доселе в себе трепетом
рассматривал полощущую белье девушку. Что-то огромное внутри него
в такт непривычных ему волнений то замирало, то билось в его
широкой груди, это было сердце простое сердце из темно красной
глины. Так он потерял покой, собственное отражение больше не
радовало его, он ждал ее смуглую и хрупкую, чуждую, но совершенно
необходимую ему. Казалось, и девушка заметила его, иногда она
поднимала свои крупные карие глаза, и пристально смотрела прямо на
него, в эти моменты она выпрямлялась во всей своей волнующей
грации, а ее вьющиеся волосы ручейками стекали по тонкой шее на
грудь. Никто не знает, сколько раз утес испытывал это незнакомое
волнение, каждый раз, мучительно ожидая его повторения. В то время
как грустная река текла, унося с собой время, и на смену жаркому
веселому лету уже шла грустная и прохладная осень.
Был день, такой же, как и все, проходивший в мучительном
ожидании для утеса не видевшего девушки уже целых два дня. Как
вдруг он увидел ее прямо перед собой, никогда она не приближалась к
нему так близко. Она карабкалась по его склону, своей нежной и
теплой рукой касаясь его щек, губ, и носа. Никогда он еще не ощущал
столь быстро текущего времени, он который в нем не нуждался,
потому что и жил вне времени, теперь мечтал и хотел только одного
что бы оно остановилось в этих теплых волнующих прикосновениях
раз и навсегда, для него только что познавшего радость жизни и
навсегда потерявшего покой.
На следующий день девушка вернулась к нему с двумя заляпанными
глиной ведрами и короткой лопаткой. Ее когда-то теплая и нежная
рука теперь вонзала холодное лезвие лопаты в его щеки, рот, нос и
глаза! Утес не чувствовал физической боли, так как и не мог
