посмотрел. Чтение кириллицы явно не было его хобби. Обращенный ко мне
вопрос, я понял.
- Что это такое? - он продолжал смотреть на документ с небольшим
отвращением или, скорее, недоверием.
- Это мой внутренний паспорт, - ответил я фразой, заранее в машине
заготовленной.
Тут на помощь пришел незамениый Сережа. После его короткого, но явно
убедительного монололога служащий скривил гримасу и, бросив паспорта у
себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.
Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как
пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило
их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.
- Негры, индийцы, вообще всякие черные не имеют никакого шанса
остаться. Югославы получают иногда вид на жительство. Русские тоже, в
основном, остаются, - пояснил Сережа. - А, главное, все это - большая
компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.
- Да, ты прав. И я тому - наглядный пример.
Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В кабинете сидели молодые
девушки.
- Имя, пожалуйста, - спросила одна на немецком. Я ответил, и пошло:
когда родился, когда приехал, какие языки знаете? Какой веры?
- Жена - еврейка по рождению, по вере постперестроечная демократка,
разуверившаяся. А я... - тут пришлось неопределенно сморщить губы.
- Ну, может православный? - спрашивает все та же девушка, явно
пытаясь мне искренне помочь.
- Может и православный, - соглашаюсь я и развожу руками. - Еще не
пробовал.
Следующим этапом нас фотографируют на память, видимо, им о нас, так
как нам отпечаток не достался. Возвращаемся в общий зал, противный и
бурлящий страстями новых собратьев, хоть не по крови, но по глупости,
точно. Подбегает запыхавшийся Сережа.
- Ну, я все узнал! Вас определили в лагерь "Минбрюх", всего двадцать
километров от Франкфурта. Это хорошее место, как сказали, мало азюлянтов и
недалеко. Иных в лагеря за двести километров загоняют.
- Ну, тогда спасибо товарищу Колю за наше счастливое детство и
недалекий концлагерь, - губы самопроизвольно растянулись в отвратительной
улбыке, напоминающей отвращение. Меня начинает обуревать злость от
усталости и шума толпы. Нервы сдают, жена права: лечиться надо... Эх, был
бы немецкий паспорт, тогда и лечится!
Мы договариваемся, точнее, Сережа договаривается, что в лагерь поедет
на автобусе только Катя с дочкой. Я с Сережей намерены отправится за
шмотьем и в этот "Минбрюх" напрямую, чтобы поспеть к ужину. Озабоченная
немка что-то долго ему трещит, как сорока, но он ее убеждает, чтоя вовсе
не собираюсь удрать от них назад в Россию, а просто лишь хочузабрать вещи.
Она, наконец поддается уговору. Мы едем, конечная цель - "Ягдшлосс
Минбрюх".
Дорога от Франкфурта до Минбрюха не была примечательна ничем. Сама
усадьба-гостиница для отщепенцев-азюлянтов использовалась когда-то для
более благородных целей. Важные персоны останавливались здесь для охоты ны
уток и кабанов. Само название "Ягдшлосс" переводится как "охотничий
замок". Строение, выложенное из красного кирпича, стоит посреди леса
неподалеку от шоссе.
Мы подкатили с Сережей на машине. Я вышел рассматривать округу, а он
двинулся выяснять, что к чему. Подъехал автобус и выпустил из себя толпу
разноцветных азюлянтов. На мое счастье Катя и Маша оказались вместе с
ними, и без лишний объяснений мы вошли через железные ворота. Нас загнали
в здание - считай в новую жизнь.
Первое представление о лагере оказалось безрадостным и устраняющим
последние остатки былого оптимизма. На разбросанных в холле тут и там
скамейках и на полу сидят, лежат неопределеного цвета люди. Некоторые
просто стоят или бесцельно ходят вперед-назад. Полумертвый пейзаж
медленной и ленивой скуки, безнадежного безделья сразу удручающе надавили
на вновьприбывших. Сидевшие в зале зашевелились и кое-кто двинулся в нашу
сторону. Судя по лицам, намерения добрые. Это хорошо. Заметно, что
любопытство - лишь следствие опостылевшего ничегонеделания, и каждый
новенький приносит в этот мирок частичку жизни. Хотя старожилы уже хорошо
знают, что освоившись за неделю-две, все эти люди станут такими же, как и
они, томящимися от скуки субъектами.
Из одной двери, громко и весело разговаривая вышли две женцины и
мужчина. Одна, крашеная блондинка, с короткой стрижкой. Ее внешность ничем
не выделялась, кроме особого выражения лица. Злобный взгляд и своеобразная
манера разговаривать выдают в ней неудовлетворенную незамужнюю бабу. Уже
предчувствую, что нам предстоит провести незабываемые мгновения личного
общения. Они вряд ли доставят удовольствие мне, но, надеюсь, и ей. Вторая
- тоже блондинка, но натуральная. Кроме белых волос, в ней нет ничего
похожего на первую. Она высокая, полная. Лицо ее сияет непрекращающейся
радостью и полным удовлетворением жизнью. Мужчина лет тридцати пяти с
темными волосами, бородой и приятной внешностью интеллигентного человека,
располагающего к себе. Что можно сказать о них совершенно определенно:
"Они все являются обдалателями это чертового паспорта, который уже не
только снится мне по ночам, но и порой стал мерещится по темным углам
наяву!" Вот так!
Тьфу! Лечится надо. Лекарство одно - паспорт! Немецкий!
- Меня зовут Кристина! - сообщила первая и, указав на своих
спутников, представила и их. - Фрау Дорис и херр Адольф, - говорила она
английском. Как оказалось, этим языком здесь широко пользовались. - Мы
руководим этим лагерем, и все вопросы нужно решать с нами. Сейчас я буду
по очереди вызывать вас в эту комнату, где мы вас зарегистрируем, сделаем
фотографии, а потом выдадим вещи.
Пришлось удержать себя от желания пофилософствовать с ней на предмет
какие конкретные интимные вопросы мы должны с ней обсуждать, ибо дал себе
слово не выпендриваться, иначе не оберешься бед с самого начала, а это
надоело.
Затем последовала непродолжительная речь, из которой стало предельно
ясно, что мы - азюлянты, а значит не имеем право на во-первых то,
во-вторых это, в десятых все остальное... Мы - азюлянты, значит в нас
заочно видят воров, убийц, нас недолюбливает полиция, как впрочем и все
остальные. Нам поведали пару историй про гадость нам подобных и глазами
намекнули, что мы станем такими же.
Когда эти пояснения закончились, из корридора появился, видимо,
скорее молодой человек, чем молодая дама, хотя крашеные под блондина
длинные волосы и кольца в ушах и носу могли убедить и в обратном. Избрав,
как способ передвижения, этакую вальяжную и застенчивую походку, он
прикатил с собой телегу с постельным бельем и еще какими-то вещами и стал
выгружать это добро на стол. Дверь открылась и опять появилась Кристина.
Умудрившись непередаваемо исковеркать нашу фамилию, она позвала вовнутрь.
- Фотографии, пожалуйста, - сказала она на этот раз абсолютно
бесцветным голосом, от которого веляло просто какой-то могильщиной!
Страшно! Мне показали на стул. - Потом жена.
Не думал, что за один день столь много людей захотят оставить себе на
память наши фотографии, и оказался морально к этому просто не готов. Моя
внешность, несмотря на достаточно высокое самомнение, все же абсолютно не
фотогенична. Все официальные фото даются с большим трудом, необходимо
проделать много работы, следя за шириной улыбки, выражением глаз и так
далее. Я и сейчас попытался сотворить экспромтом выражение поприличней, но
результат вышел просто разительный. Даже когда специально стараешься глупо
выглядеть, лицо не получается столь дебильным. Но все же сегодня повезло:
фотография оказалсь слишком темной, и сделали повтор. Он получился не
многим лучше первого, но идиотизмом лицо светилось поменьше. С Катей вышло
не менее интересно: с картинки смотрело совершенно незнакомое лицо, и
когда ее вклеяли в пропуск, то в принципе им могли бы спокойно
пользоваться не только все женщины лагеря, но и добрая часть мужчин.
После процедуры запечатления ко мне неожиданно обратился Адольф,
лукаво подмигнув правым глазом:
- Я надеюсь, что вы будете себя хорошо вести.
Не понимая тогда, к чему он клонит, я ответил, что можно лишь только
надеяться и вышел наружу. Там молодой человек женской наружности, подозвав
нас к столу, выдал поднос, на котором лежади три пары постельного белья,
три чашки, три ложки, три вилки, три ножа и три пачки туалетной бумаги.
Сверху он взгромоздил три пакета со съестным и махнул рукой: все, мол. Я,
поняв, что подарки германского правительства на сегодня сыпаться
закончили, поставил жену с подносом и ребенком в угол, а сам пошел
вытаскивать наши вещи из машины. Перетаскали чемоданы в зал, сбросив их в
кучу. Еще раз, уже в пятый, поблагодарили Сережу и, пообещав появиться
вскоре, простились с ним.
Пока я ходил, Кате уже дали ключ от комнаты 43, которой, по всей
вероятности, и предстояло быть нашим пристанищем в ближайшие обозримые
месяцы. Мы только принялись ломать голову нашими чемоданами, точнее,
способами их переноски, как выдруг в коридоре показался маленький
коренастый мужичек. Быстрой походкой он подошел к нам и на чистом русском
языке спросил:
- Ой, ребята, вы - русские.
В его голосе звучал неподдельный восторг при мысли, то мы и вправду
таковыми окажемся.
- На двадцать пять процентов, - ответил я неопределенно на всякий
случай. - Но, если по гражданству, так то на все сто, да и то пока, ибо
вот-вот будем иметь честь принять новое.
Мужичек ничего не понял, улыбнулся еще шире, и выпалил, как из
автомата:
- Ой как хорошо! Я - Филипп, Филипп Терещенко. У нас тут еще русские
есть. Я-то уже здесь целый месяц, и семья еще есть, так те тоже при мне
приехали муж и жена. И еще есть трое русских ребят, так они меньше недели.
Вы в каком номере будете?
- Сорок третий.
- А, ну это - наш коридор. Мой номер - 51. Как обустроитесь,
заходите, - приветливо пригласил он. - У нас там чаек, супчик, всякие дела
туда-сюда. А вас как звать?
- Ах, простите. Павел, а это - Катя и Маша.
Филипп опустил взгляд на наши вещи.
- А сколько же у вас чемоданов! Как же вы везли их с собой? Сейчас я
вам помогу! - он всплеснул руками и повернулся к одному из стоявших рядом
парней, похожему на турка, и обратился на немецком. - Коллега, пожалуйста,
это - русская семья, помоги!
Стоявший охотно взялся нам помочь, а вместе с ним и другие, бывшие
рядом, разобрали барахло. Процессия, со мной, гордо вышагивающим в ее
голове, двинулась к комнате. Мозги в этот момент анализировали забавный
факт. Уже в который раз я слышал, что азюлянты называют друг друга
"коллега". Это слово не только в русском, но и в немецком используется в
профессиональном общении между собой. Люди здесь, в лагере, называя друг
друга коллегами, вполне серьезно относятся к своим обязанностям азюлянта и
считают, что их сдача "на азюль", томительные ожидания и поиски путей в
новый мир - все это весьма искуссная и тяжелая работа. Сейчас же они несли
наши веши и с радостью приговаривали на разных языках Бог знает что,
выражая не только довольство тем, что можно занять свое безделие, но и
чувство гостеприимного коллектива, принимающего к себе новеньких.
Шмотье доставили в комнату. Филипп позвал в гости, когда отдохнем, и
удалился. Мы стали осматриваться в нашем новом жилище, пытаясь полюбить
его с первого беглого знакомства.
Н-н-да! Еще то... Комната квадратная, этакий давно крашеныый сарай
метров в семнадцать. По нашим совковым меркам для гостинной подойдет. Но
