Проза - Различные авторы

Азюль

                                  АЗЮЛЬ


     Итак, мы - идиоты!
     Не все, конечно, а лишь те, кому эта история посвящена. Я среди  них,
бесспорно, самый большой, поскольку эта дурацкая мысль  пришла  ко  мне  в
голову раньше всех. Теперь, бросая назад мутный от  алкоголя  взгляд,  мне
легко делать подобные оптимистические заявления. Однако нужно было прожить
все эти последние месяцы, чтобы  так  взять  и  просто  подобное  заявить.
Заявить без горечи, без сожаления, без хвастовства, а просто  так,  лениво
потягивая отвратительную коричневую жидкость и блуждая безразличным взором
из окна автобуса. Но тогда все было иначе. Тогда я был уверен,  что  делаю
самый важный и правильный шаг в своей жизни. Жена меня не понимала, как  и
друзья. Скрыв внутреннюю досаду под уничтожающей ухмылкой, я упорно  стоял
на своем. Они доказывали, что я не прав. Я не слушал. Мне  бы  той  осенью
мои сегодняшние мозги...


     Темная стеклянная коробка "Шереметьево-2" стояла  под  мразью  неделю
непрекращающегося  дождя.  Склизкая  пленка  мороси  размывала   очертания
окружающих  предметов  и  создавала  настроение,  подходящее  только   для
осознанного самоубийства. Подъезжающие к зданию машины выплевывали из себя
спешащих  скрыться  под  спасительной  крышей  возбужденных  пассажиров  и
провожающих. Грязные обшарпанные советские легковушки и рейсовые "Икарусы"
перемешивались с блестящими  иномарками.  Стороннему  наблюдателю  картина
могла  показаться  фантасмагорией.   Будто   оборванцы-нищие   и   сияющие
миллионеры  решили  пойти  куда-то  единым  строем.  Когда-то  давно  весь
аэропортовский комплекс задумали как островок подражания Западу. Получился
он достаточно чахлым. Но  в  те  ушедшие  годы,  про  которые  мы  сегодня
вздыхаем, здесь было подобие машины времени, переносящей в другие  времена
и измерения, блиставшие  в  розовой  дымке  недосягаемого.  Билет  на  нее
доставался мало кому, и те, кто "ТАМ" побывали, становились в глазах людей
категорией особо избранной. Про них говорили: "Он был в  загранице!"  -  и
больше ничего добавлять не надо, лишь понимающе покачать головой.  Сегодня
все уже иначе. Дождем и непогодой провожает отбывающих ноябрь  1992  года.
Уже пять лет, как рухнул "железный занавес".  "ТАМ"  побывали  миллионы  и
успели порядком подразочароваться.
     Сейчас едут работать, отдыхать, в гости и насовсем, едут просто  так,
в поисках острых и иных  впечатлений,  влекомые  всякими  мечтами.  Сейчас
аэропорт является последним напоминанием  улетающим  о  буйстве  красок  и
сумасшествии контрастов убогости и шике, царящих в России.
     Алик, состроив "делового" своей рязанской физиономией, подвез нас  на
Мерседесе, на котором  уже  третий  месяц  шикует  по  Москве.  Доллар  за
коляску, комментарии получателя денег по  поводу  моей  скупости  -  и  мы
погружаем все свои шесть чемоданов и двигаемся к зданию.
     Двое суток шла изматывающая душу борьба между мною и  моею  уважаемой
супругой. В ее итоге, ценой  огромных  и  невосполнимых  потерь  для  моих
восприимчивых серых клеток  удалось  сократить  гору  вещей  в  три  раза.
Однако, этого оказалось все равно мало.  Все  решил  лишь  один  аргумент.
Пришлось пообещать ей, что просто выброшу остальное по дороге, если  спина
начнет разламываться. На это мне резонно отметили, что  живем-де  не  ради
спины, а без трусов и в Германии далеко  не  убежишь.  Что  до  меня,  так
скорее с этими трусами до Германии не добежишь!
     Хмурит чело молодое мой  друг  дорогой  Алик  и  все  не  хочет  меня
отпускать, продолжает уговаривать остаться, откалывая занудные  шуточки  и
мямля что-то своим сиплым баском:
     - Ну, хорошо, братва! Я вас через неделю здесь  встречаю.  Ящик  пива
обеспечен! По рукам? - он хитро подмигнул. - Там в Германии мы  чуть-чуть,
отдохнем и назад! Ну, правда? Скажи!
     - Неделька-две, год-два - больше одной жизни и одного дня не протяну:
тяжело, - ухмыляюсь ему в ответ и морщу губы в притворном разачаровании.
     - А почему еще одного дня? - удивилась Катя.
     - Пока гроб не закопают, - ладонь показала по воздуху крышку, которой
его закрыли.
     - Не паясничай, - рука друга неуклюжей лаской легла мне на  плечо.  -
Мы с тобой не  один  день  знакомы,  не  одну  кашу  заварили  и  не  одну
расхлебали. Брось киснуть! Работы навалом! Ну что тебе? Еще год-два! Разве
впервой? А? - он опять с доверчивой надеждой в  глазах  посмотрел  на  мою
наглую скучающую физиономию.
     Его галаза в прежней жизни определенно принадлежали преданной собаке.
У меня даже сердце противно защемило,  как  в  них  посмотрел.  Я  опустил
взгляд и твердо повторил опять.
     - Нет, Алик. Я решил. Ты знаешь: я упрямый. Если что в голову влезит,
то два раза передумывать не стану. Устал я от этого дерьма, -  голос  стал
раздраженно дрожать. Это плохой признак, значит нервы уже на пределе, черт
бы их взял и сам с ними мучался!
     - А что, там - хорошо? - прозвучал риторический вопрос, заданный уже,
наверное, сотый раз за месяц.
     - Хорошо там, где нас нет, Алик. Так что через пару  минут  в  Москве
тоже благоденствие  настанет,  раз  я  ее  покидаю,  -  его  светлое  чело
неожиданно озарилось  надеждой,  что  мои  слова  и  вправду  сбудутся.  Я
рассмеялся. - Но ты особо не надейся и покупай противотанковые мины, они у
вас вот-вот в дефицит перейдут! А я не хочу пробовать еще  раз  здесь.  Ты
знаешь, что я всегда мечтал иметь офис в небоскребе.
     Он усмехнулся, и я тоже. Самому смешно: офис! Какой теперь к черту...
Объявили наш рейс. Мы обнялись на прощание и понимающе посмотрели друг  на
друга.
     - Бывай, - сказал ему напоследок и отвернулся, чтобы  не  заметил  он
тень тревоги и, главное, страха, подловато пробежавшую по моему лицу.
     Держа одной рукой Катю с Машей на руках, а другой подталкивая коляску
с чемоданами, твердо пошел дальше, вперед. На душе кошки проскребли дырку.
     Оглядываться не стал - незачем. Знал, что он стоит и машет мне  рукой
- одинокая фигура с добрым лицом, моя последняя ниточка в уходящее  бурное
прошлое, которая порвется за поворотом корридора. Прощай! Может ине  увижу
тебя никогда, мой старый и верный друг, а если и встретимся раз, то  будем
совсем другими, лишь Бог знает какими...


     Летели мы нормально, размазанные по мягким креслам и посвящающие себя
каждый любимому занятию. Дочка Маша не плакала, но старалась достать всвех
вокруг. Катя  делала  вид,  что  пытается  отдохнуть,  но  ее  беспокойный
характер не позволял этого сделать.
     Первый класс "Люфтганзы"  -  это  последняя  роскошь  прошлой  жизни,
которую, смачно плюнув, позволил я нам. Если машина рухнет,  то  последние
секунды жизни удасться прожить с радостным сознанием своего  превосходства
перед несущимися в ад в условиях второго класса. Теперь, сидя в полупустом
салоне и лениво пережевывая вторую порцию обеда, разбираю ворох  старых  и
новых мыслей, которые лезут вразброд, как червяки из всех  извилин  мозга.
Тщетно попытавшись порасталкивать их по полкам или хотя бы вернуть назад в
эти извилины, я сдался и стал думать лишь о  еде  -  единственном  способе
расслабить мозги.
     - Катя! Чего мы ели на  дне  рождения  у  Гарика,  ты  помнишь?  -  с
чувством легкой утомленности жизнью и выражением  глубокого  пренебрежения
ею бросил я яблоко раздора, так как  хотел  поразмяться  легкой  бранью  с
супругой.
     Она еще не  сообразила  в  чем  игра  и  промычала  в  ответ,  лениво
отмахнувшись рукой.
     - Отбивные свинные.
     - А когда на той неделе мы с Антошей пережрали, мы  пили  "Карлсберг"
или что? - я довольно улыбнулся в сторону иллюминатора,  ибознал,  чем  ее
достать.
     - И "Карлсберг" и водку и другое дерьмо, - начала накаляться  она  не
только внутренне, но и снаружи, что выразилось в  повышенной  окрашенности
щек. - Ты всегда пьешь и ешь одно и тоже, с одними и теми же, и вы  всегда
ужираетесь, как свиньи, - она резко откинулась на спинку кресла и  сердито
расправила кофту, ставя точку в разговоре.
     Э-эх! Грубо сказанно, но с долей правды!  В  этом  не  откажешь!  Вот
нормальная реакция нормальной  жены,  давно  перешедшая  с  эмоционального
уровня на автоматический.  И  говорит  она  скорее  по  привычке,  чем  по
необходимости.
     Песня, вообще, старая, как наша совместная жизнь.
     Вот они кривят малопоучительные гримасы: Антоша, Гарик, Денис, Сергей
- все  мои  старые  друзья  еще  со  школы.  Все  мы  родились  в  похожих
интеллигентных семьях, где люди бьются об жизнь, как рыба об лед. Как и во
все эпохи, наше бурное время раскидало нас по разные стороны жизни.  Гарик
учится в медицинском. То там, то сям спекулирует по мелкому, или  пытается
себя  в  этом  убедить.  Сергей  попал  в  армию,  и  вместо  веселого   и
жизнерадостного балагура назад вернулся мрачный с  отсутствующим  взглядом
человек, не находящий себе места. Денис на пятом  курсе  уже  первокласный
програмист, зарабатывает больше своих родителей. Антон - активист во  всех
возможных патриотических движениях, во внепатриотические  часы  занимается
по совместительству  рэкетом,  причем  на  этом  порище  он  -  убежденный
интернационалист.
     Но, несмотря на все эти личностные причуды,  мы  продолжаем  дружить,
хотя и препираемся порой за ящиком  пива.  Впрочем...  теперь  я  из  этой
компании выбывал. Первым записался в предатели и покидаю тонущий  корабль.
Противно, но мое понимание ситуации этому уже  не  поможет,  даже  если  я
останусь...
     Экс-кооператор, экс-бизнесмен и экс-звезда в своем кругу, лечу рейсом
Москва-Франкфурт из идиотского прошлого в темное будующее.  Настоящим  был
шоколадный дессерт, который  я  сосредоточенно  уничтожаю,  стараясь  быть
полностью поглощенным этим процессом. Ложка со знанием  дела  скользит  по
стенкам банки, схватывая податливую кашицу.
     Что меня ждет, я не знаю. Думать о том не хотелось...
     Вскоре самолет окутала белая пелена облаков,  и  по  заложенным  ушам
стало понятно, что мы снижаемся. Впереди -  Франкфурт  и  судьба,  которая
призвана  изменить  жизнь.   Мы   приземлимся,   и   в   нашей   биографии
откроетсяновая страница! В самолете я еще искренне уверен, что  это  будет
борьба. Драка, война руками, ногами, зубами и головой за маленькую штучку,
этакую небольшую зеленую  картонку  с  черным  отштампованным  орлом,  имя
которой - немецкий паспорт!
     Нужно  начинать  волноваться?  Вглядываться  в  новые  дали?  Спешить
выяснить, что же бывает там  впереди?  Ау!  Посмотрел  в  иллюминатор,  но
увидел лишь сплошное белое ничего - просто как в жизни.
     Наш клуб идиотов начинал собираться.


     Глубокая декабрьская ночь в  Польше  с  сильными  заморозками  врядли
располагает к прогулкам по лесу.  Морозец  прихватывает  за  разные  части
тела. Лес застыл и угрюмо молчит, обиженный на холод. Казалось все замерло
до ближайшей весны, сжавшись от страха  перед  неприветливостью  зимы.  Но
вот, размеренное зимнее раздумье сбросивших листву деревьев прервал  треск
хрустнувшей под неуклюжими ногами хрупкой ветки.
     Людей была целая  группа.  Они  ставили  ноги  так  осторожно,  будто
передвигались по хрусталю и явно направлялись в сторону той речки, что уже
сорок семь лет надежно разделяет Польшу и Германию.
     Большинству из них на вид лет двадцать-двадцать пять.  Лишь  поджатые
губы выдают детскую отчаянную  решимость  нашкодить,  а  ангельские  глаза
полны пустоты. В руках почти нет груза и одеты  они  заметней  легче,  чем
нужно в это время года. На них,  согласно  последним  всхлипам  российской
моды,  напялен  джентельменский  прикид  современного  молодого  человека:
польские  джинсы  и  китайские  кросовки  с  куртками.   Вещи   не   очень
затрепанные,  точнее,  они  даже  почти  новые.  До  сегодняшнего  дня  их
использовали только на выход.
     Среди идущих выделяются двое парней, с ними три  девушки  с  бледными
лицами, на которых застыло безразличие. Высокая блондинка несет  на  руках
ребенка лет трех.
     В полном молчании: прохлада, видать, рот сковала, подошли они к  реке
и  остановились.  Один,  которого  можно  принять  за   главного,   сказал
по-русски, но с легким южным акцентом:
     - Здесь! Дальше мокро! Снимайте  с  себя  ботинки.  Стягивайте  юбки,
брюки, кофты. Всю одежду нужно в узел вязать и держать над  головой.  -  В
голосе звенела сталь "настоящэго мужчины". - Вика, давай Юлю сюда.
     Широким и  наигранно  деловым  жестом  парень  вытянул  из-за  пазухи
бутылку водки и налил девочке в рот немного жидкости. Она встрепенулась  и
пронзительно завизжала, но Вика ее быстро успокоила. Та  почти  немедленно
уснула, опьяненная алкоголем. Хотя температура воды на первый и на  второй
взгляд и не лучшая для  купания,  но  все  начинают  раздеваться  с  явным
намерением искупаться. В душе каждый уже проклял себя и  мысленно  побился
головой о стенку  за  то,  что  решил  поддаться  на  уговоры  Альфреда  -
старшего, и поехать сюда из самого Владикавказа, из Осетии, через Россию и
Польшу, а теперь еще и лезть по воде в такой холод.
     Непосвященный   может   искренно   подумать,   что   это   -   группа
контрабандистов или сумасшедших. Но не стоит зря  переживать  и  утруждать
свои мозги. Они ни те и ни эти. Определение таких людей хорошо известно  и
жителям и полиции по обе стороны Вислы,  потому  что  в  этих  местах  они
порядком поднадоели. Это - азюлянты! По слогам: а-зю-лян-ты - те, кому эта
история и посвящена.
     Идут они в Германию искать  лучшей  жизни.  Пограничники  придумывают
всякие ухищрения, чтобы не дать им пройти, буквально из себя  выходят.  Но
те, гонимые  не  только  мечтой  увидеть  Запад,  но  и  примером  других,
ухитряются обходить все препоны и прорываются в страну их мечты.
     Дрожа от холода на другом берегу так,  что  вокруг  отчетливо  слышен
перестук  молодых  крепких,  еще  не  искусственных  зубов,   все   быстро
натягивают на себя одежду, которую, правда, уже успели подмочить. По кругу
идет бутылка водки, открытая еще на той стороне. Ее  весело  приветствуют.
Даже девушки глотают так, как только и можно  пить  этот  истинно  русский
бодрящий напиток: из горла. Палящая горло жидкость, согревает все тело  и,
главное, душу от страха и холода.
     - Ну, теперь все! - громко и уверенно говорит Альфред.  -  Нас  могли
только поляки остановить. Немцев здесь нет, - он подергал  лицом,  пытаясь
сотворить выражение собственного убеждения. -  Да  и,  вообще,  они  ночью
спят, эти немцы. Чтобы днем хорошо работать, нужно ночью  хорошо  спать  -
закон  капитализма.  У  них  по  ночам   границу   нелегально   переходить
пограничник запрещает, так как он спать должен и ловить не может.
     Ему ответили дружным смехом  и  отправились  в  путь  быстрым  шагом,
стараясь согреться на ходу. Через полчаса компания добралась до  маленькой
деревеньки. Белые домики выглядели ухожено. Улочки стояли в тишине.
     - Ой как красиво!  Все  прибранно!  -  воскликнула  восхищенно  Лена,
широко открыв глаза от восторга.
     Альфред махонул рукой.
     - Да нет. Здесь ГДР еще. Вот на западе, там и вправду все класс! - он
в Германии уже в шестой  раз  и  во  всех  "немецких"  вопросах  известный
авторитет. - Теперь я еще  повторю,  что  к  чему.  Мы  отсюда  на  поезде
доезжаем до Геры, там у меня стоит машина. Оттуда  на  ней  мы  доедем  до
Франкфурта. Если нас в дороге  где-то  остановит  полиция,  то  мы  просим
азюля. Повторяю для идиотов: А-ЗЮ-ЛЯ! В поезде ведите  себя  спокойно,  не
дергайтесь и не трепыхаетесь, делайте вид, что вы  -  туристы.  Эдик,  где
деньги?
     - В подошве, - пробухтел второй, толстый увалень, с плоским, как блин
лицом и с посаженными где-то близко к затылку глазами.
     - Вытаскивай! - Альфред посмотрел на него пренебрежительным взглядом.
- Мы за дорогу башляем. Если нас поймает контролер, то нехорошо будет.
     Группа тронулась к  вокзалу.  Часы  показывали  четыре  утра,  и  они
старались идти тихо, не разговаривая. Если услышат шум или  русскую  речь,
то позвонят в полицию. Местные бюргеры знают, кто в  этих  местах  говорит
по-русски в подобное время суток. Естественно, они  считают  своим  долгом
выдавать искателей приключений полиции.
     Поезд  отправлялся  в  пять.  Они  купили  билеты  и  сели  в  вагон,
притихнув, как испуганные куры на насесте. Их никто ни о чем не спрашивал.
Через час контролер посмотрел талоны и ничего не сказал.
     - Теперь, - важно  выступал  Альфред,  приняв  победно-величественную
позу и покачивая головой в такт своим философствованиям - у нас все будет!
Никаких проблем! Германия - это  не  Россия!  Здесь  в  магазинах  столько
товара, что никто не обращает внимания, когда воруешь! Мы себе еду  только
так доставать будем. А что дадут пособия или если заработаем, так отложим:
потом на машине назад поедем!
     Компания слушала, недоверчиво-очарованно глядя ему в рот. А он дальше
рассказывал о том, как вскоре будет круто.
     - Да и это все ерунда! Если повезет, так мы еще и по видику  вытащим!
Да что там по видику! Нормальные люди здесь на одежду не тратятся.  Только
немцы-дураки деньги платят. А так - нет проблем! Пошел в  магазин,  там  в
примерочной под одежду засунул что или просто новое на свое старое поменял
и пошел.
     Рассказы ни для кого новостью не  были.  Но  теперь,  когда  Германия
лежала не в туманной дымке, а  катилась  под  колесами  поезда,  романтика
предстоящих приключений сжимала сердце и будоражила мозги...
     Поезд шел вперед. Впереди - Франкфурт.


     Рига  -  независимая  столица  независимого  государства,  свободного
стараниями своих граждан.  Независимые  латыши  заслуженно  считают  своим
подлинным достижением закрытие ОВИРов и открытие турагенств, которые всего
лишь за мизерную плату, долларов этак  за  160,  делают  паспорт,  визу  в
Германию и билет на автобус до Берлина. От  нее,  от  столицы,  автобусный
рейс Рига-Берлин медленно,  но  верно  продрался  через  молодую,  но  уже
крепкую лато-литовскую границу, и теперь второй день стоит перед Польшей.
     Объединенные  общим  несчастьем  -  счастьем  поездки   в   Германию,
пассажиры мирно сидели весь первый день, не высказывая неудовольствия.  Но
уже на вторые сутки, когда  радость  путешествия  за  границу  померкла  с
окончанием продуктовых запасов, люди стали  роптать.  Смертельно  уставшая
старшая группы, лет пятидесяти, в девятый раз объяснила, что уже заплатила
двести долларов, и пограничники обещают вечером приступить к досмотру.
     - За двести долларов нас только  в  Белоруссию  пустят,  -  прозвучал
звонкий, но срывающийся голос в середине салона.
     Сидевшие засмеялись. Замечание пришло от  худощавого,  светловолосого
парня лет восемнадцати... Он сидел рядом с другим, высоким с копной черных
волос. И  тот  и  другой  одеты  в  похожие  и  давно  отжившие  свой  век
левисовские  джинсы  и  пуховые  куртки.  Они  едут  из  Риги   и   успели
познакомиться. Высокий, которого звали Леня, по  пути  к  своим  знакомым,
живущим уже два года во Франкфурте, а второй хочет куда-то в Гамбург.
     Они были самыми молодыми из нашей будущей  компании.  Их  не  обеляла
седина прожитых лет, морщины опыта не испещеряли лица,  и  груз  семьи  не
болтался позади бесплатным придатком. Они  были  самыми  наивными,  самыми
восторженными и, конечно, полными идиотами,  как  и  другие  члены  нашего
клуба. Но  при  этом  им  предстояло  стать  жизненной  энергией  для  все
окружающих.
     - Юра, чего ты забыл в том Гамбурге? Поехали со мной!  Во  Франкфурте
хорошо! - детским басом убеждал высокий светлого.
     - Я хочу там работать  -  упрямо  капризничал  второй,  как  ребенок,
которому и вправду хочется, но нужно поломаться.
     -  Какая  разница?  Эти  мои  знакомые  помогут  с  работой  в   этом
Франкфурте.
     Их разговор прервали. Из глубины  салона,  аморфно  переваливаясь  на
толстых ногах, подплыл  человек  в  новых  джинсах,  красной  куртке  и  с
типичным лицом торгаша. Таких мы привыкли видеть везде и  повсюду.  Символ
наших дней, он все купит все продаст, во всем  разбирается,  как  истинный
специалист.
     - Мужики, плейер продаете, - указывая на магнитофон, висящий у  Лени,
спросил он безразличным голосом, характерным для людей его профессии,  имя
которой - СПЕКУЛЯНТ.
     - Нет! - заинтересованно ответил Леня. - А сколько дашь?
     - Да пять марок, - тот скучающе отвел взгляд за горизонт,  будто  ему
разговор наскучил еще до  начала.  При  этом  он  продолжал  наблюдать  за
реакцией собеседников всеми рецепторами.
     - Поищи кого! - Леня усмехнулся.
     - А за сколько ты хочешь? - пренебрежительно спросил "спекулянт".
     - За водку. Пять бутылок.
     -  Могу  дать  две,  -  покупатель  повертел  перед  собой  пятерней,
внимательно что-то на ней выискивая.
     - За три.
     - Ну ладно, так и быть, - мужик заметно оживился. - По дружбе отдам.
     Через минуту бартерный обмен  произвели,  и  обе  стороны,  довольные
своей оборотистостью, отправились наслаждаться приобретениями.  Еще  через
час Леня уговорил-таки Юру ехать с ним во Франкфурт,  вместе  с  этим  они
вдвоем уговорили и пару бутылок.
     Поздно  вечером  пограничники  быстро  осмотрели  паспорта  и  багаж.
Автобус пошел  дальше.  На  следующий  день  на  польско-немецкой  границе
молодой с деланно-серьезной миной парень в зеленой форме долго разглядывал
у всех визы, и потом рейс пошел наконец  на  Берлин.  Юра  и  Леня  поедут
оттуда дальше на Франкфурт.


     Чопский вокзал  шумел  разноголосою  толпой.  Эта  станция  связывает
бескрайние просторы бывшего Советского Союза, в смысле  нынешнего  СНГ,  с
Чехословакией и Венгрией, а через них и со  всей  Европой.  Сегодня  здесь
можно встретить не только жителей приграничных стран, но и тех, кто прибыл
с другого конца глобуса. У них мало общего. Они родились, росли и жили  по
разному. Но сейчас их объединила одна цель: они едут на Запад!  Туда,  где
уже остались их родственники и знакомые, или они просто от кого-то слышали
о сладкой жизни там и теперь спешат урвать свой кусок заграничного пирога.
     Среднего роста мужчина, очень  худой,  седой,  с  чеховской  бородкой
пробивается сквозь толпу к поезду. Одет он в видавший виды  кожаный  плащ,
за спиной болтается рюкзак, а в руке -  дипломат.  Имя  человека  -  Борис
Юрченко.
     На  лице  его  застыла  озабоченно-сосредоточенная  маска.  Занят  он
тяжкими думами. И о том, что  уже  стоит  одной  ногой  в  клубе  идиотов,
никакого представления не имеет.  Он  будет  нашим  кладезем  знаний.  При
внешней алчности, самый добрый среди нас и и самый ранимый.
     Всю дорогу из Полтавы сюда думал он о своем плане. Оставив дома  жену
и дочку, поехать в Германию  на  занятые  двести  долларов.  Работать  там
по-черному.  Оттуда  мечты  влекли  в  Италию  и  во  Францию.  Визы  были
припасены. Сейчас, когда поезд тронулся, Борис  еще  раз  подавил  в  себе
возникшую вновь мысль, что что-то сделано неправильно.
     Состав шел до Праги. Дальше автобус до Франкфурта,  где  уже  полтора
месяца  живут  знакомые  Бориса.  Немецкий  пограничник,  через  два   дня
пропустивший рейс Прага-Франкфурт, выглядел очень устало. Было  уже  около
четырех утра, и ему нетерпелось закончить смену.
     - Schnell! Schnell! (Быстро!  Быстро!)",  -  крикнул  он  водителю  и
махнул рукой, чтобы тот проезжал. Есть у людей визы или нет у людей виз  -
это его волновало не больше, чем война в  Руанде  или  марсиане  на  луне.
Борис всего этого не видел, как, впрочем, и другие пассажиры. Автобус  шел
на полной скорости во Франкфурт на Майне. Он спал и видел возвышенные сны.


     Мерный свет заливал угол в ресторане "Чайна", где стоял  наш  столик.
Мои глаза внимательно смотрели на вилку, куда только что нанизался большой
кусок кальмара. Медленно погрузив его его в соус,  я  хорошенько  его  там
вымочил. Вытащив нуружу, осмотрел и положил себе в рот, после чего  сделал
большой глоток прозрачно-белого Мартини. "Сказать  честно,  кальмар,  если
его  поджарить  без  приправ,  совершенно  безвкусный.  Он  хорош  лишь  в
оболочке, в которой его следует варить в масле с  достаточным  количеством
соли и перца. Потом обмакнуть жареную бестию в соус  с  лимонным  соком  и
есть. Но вкус будет просто не полным, если не запить  его  рюмкой  белого.
Впрочем, можно и Мартини, но это -  лишь  мое  капризное  извращение.  Или
можно поступить и проще: взять  много  пива  из  лучших  сортов  и  просто
закусывать его кльмарами", - вот единственные мысли, занимавшие мою голову
в этот час. Я им искренне предавался, не беспокоя ни себя ни других  ничем
более низменным.
     Потом кальмары наскучили, потому что все без исключения переместились
с тарелки  в  желудок.  Можно  было  переключить  внимание  на  Катю.  Она
оживленно разговаривала с Сергеем  -  моим  другом,  не  забывая,  правда,
отдавать должное и роскошно сервированному столу.
     Мы  прилетели  в  двенадцать  дня  по  местному,   и   яркое   солнце
приветствовало  наше   авантюрное   появление.   Меня   поразила   громада
Франкфуртского аэропорта, огромная масса людей, собравшихся здесь по  пути
во все страны мира. Даже сложно  сравнить  свои  впечатления.  Один  друг,
бывший в Нью-Йорке,  как-то  описал  вокзал  Гранд  Централь,  назвав  его
большим Киевским вокзалом в Москве, только увеличенным в пять раз и ужасно
грязным. Но я бы не  сказал,  что  здешний  аэропорт  -  это  просто  пять
"Шереметьевых". Весь комплекс - это город. Тут и магазины  и  рестораны  и
кинотеатры и дискотека и многое другое, причем на свежий взгляд совершенно
не нужное утомленным долгим перелетом пассажирам.
     Сережа нас встретил и отвез в  один  небольшой  отель,  хотя,  говоря
откровенно, небольшой лишь отель,  а  цена  вполне  не  маленькая.  Самого
Сергея я знаю лет с шестнадцати. Он уже шесть лет в Германии  и,  несмотря
на это выглядит вполне сносно.
     - Скажи мне Сережа, пожалуйста, что-то! -  я  оторвался  от  ленивого
созерцания и решил придумать и  ему  вопрос  на  доставание.  -  Когда  мы
сегодня прилетели,  то  после  пограничников  попали  сразу  в  общий  зал
совстречающими и провожающими. Так? И только  потом  я  спустился  куда-то
получать свои чемоданы, и там уже и была таможня. То есть все,  что  через
таможню перенести нельзя, я оставлю в главном зале?
     - Паша, если ты будешь в Германии задавать себе и другим вопросы типа
"почему", то тебя надолго не хватит, - он хитро  улыбнулся.  -  Это  вы  в
вашей перестройке или что там у вас, ко всем пристаете "Почему?". У немцев
раз  сказали,  значит  так  надо,  -  его  указательный  палец  подчеркнул
безапелляционность этого совета.
     - Ты уже опытный немец, тебе виднее... - я лениво откинулся  наспинку
стула.
     - Не морочь мозги шайзем! - Тут мне впервые довелось услышать  слово,
употребляемое в этой стране через каждую фразу, а означающую всего-навсего
"дерьмо". - Расскажи, лучше, что ты делал все это время.
     - А что я делал? Один шайз, как ты говоришь... - рука махнула на все,
что я  делал.  -  Поступил,  вот,  в  институт.  Женился  на  Кате,  своей
сокурснице. Через год бросил этот... шайз (слово сходу пришлось по  вкусу)
с учебой к чертовой матери.
     Я нудно и вызывающе пояснил вводную часть и глотнул  вина,  чтобы  не
дать себе заснуть из-за одолевавшей  скуки  от  бесполезного  перечисления
совершенных за последнее время глупостей.
     - Понимаешь, наше время рождало события,  успеть  за  которыми  можно
было лишь думая, как компьютер, принимая  решения  на  месте  и  постоянно
везде и во всем  дерясь,  не  останавливая  хода  мыслей  на  ерунде.  Как
паровоз: включился и попер, впере-е-ед! Все это, если хочешь, то, о чем  я
мечтал: делать деньги, - очертив пальцем в  воздухе  доллар,  объяснил,  о
каких именно деньгах речь. - Чистые, грязные, заработанные,  украденные  -
не важно! Кооператив - шили майки. Потом возили из Турции и Польши  партии
всякого дерьма, которое в нормальном мире стоит  доллар  за  тонну.  Затем
переключились  на  медь  и  руду.  Я  снимал  шикарную  квартиру  у  метро
"Маяковская". Денег не считал. Врагов приобрел  еще  больше,  чем  потерял
друзей. И когда однажды ошибся, то все  на  этом  и  закончилось.  Пуф!...
Продал все, что мог, и решил начать заново, но не там, в Москве, а  здесь.
И начать с нуля, так как кроме него ничего не имею.
     - И что ты хочешь делать сейчас? - мне кажется он и вправду стал  мне
сочувствовать... Терпеть не могу.
     - Не знаю... Это - главная проблема! Остаться, выучить  язык,  понять
обстановку.
     - Короче, пришел, тепреь надо увидеть - может победишь. Так, что ли?
     Бог знает, что  ему  сказать.  Тут  и  себе  ответить  не  просто.  Я
медленно, со знанием дела, намечаю глазом, как разрезать свиную  отбивную,
и в глубине рта уже ощущаю вкус, представляю, как рюмка коньяка  последует
за первым куском, отрезанным так,  чтобы  на  нем  было  и  немного  сала.
Подношу к носу вожделенное мясо. Важно почувствовать запах блюда - это  не
только улучшает пищеварение, но и придает пище вид ритуала,  превращая  ее
из обычного пожирания в осознанный процесс.
     - Знаешь, я как всегда, не помню кто, но один умный  человек  сказал,
что Бог не требует от тебя побеждать, он лишь ждет от тебя попыток.
     - Ну что ж, тогда нужно  делать  попытки,  -  мой  друг  одобрительно
посмотрел на мою рожу. - Когда ты хочешь просить азюль, в смысле убежище?
     Я некультурно зевнул, расслабленный обедом.
     - Как только, так сразу. Завтра -  воскресенье,  понедельник  -  день
тяжелый, вторник в самый раз.
     - И ты уверен, что стоит рисковать всем, что ты можешь иметь  у  себя
там, ради этой бумажки, о которой ты грезишь наяву и во сне? -  вопрос  на
всякий случай. Наверно чтобы потом его не обвиняли, что он затащил.
     - Хорошо называть немецкий паспорт бумажкой, когда он лежит у тебя  в
кармане! - не в обиду ему сказал я. - Вот  когда  в  кармане  лежитсерп  с
молотом  -  считай  что  фига,  так  тут  подобная  мелочь  вырастает   до
невероятных размеров. Я, знаешь, дорогой мой,  свободы  хочу.  Не  свободы
выйти на Красную площадь и сказать, что  Ельцин  -  дурак.  А  свободы  по
первому желанию левой ноги положить в карман ту презренную зеленую бумажку
и лететь, куда вздумается. Не помнить о визах, не помнить, что  это  стоит
столько, что не могу себе позволить...
     - Здесь это тоже денег стоит...
     - Здесь есть возможность их заработать! А у нас, чтобы кто-то мог  на
Майорку  слетать,  до  него  должно  пару-тройку  поколений  его   предков
трудиться и во всем себе отказывать.
     - Ну Бог с тобой. Я думал, что тебе паспорт нужен, а  ты  на  Майорку
хочешь...
     Мы чокнулись.


     По центральной  улице  Франкфурта  -  Циель  шли  развязной  походкой
отдыхающих бездельников Юра и Леня. Уже неделя прошла с тех пор,  как  они
приехали в Берлин, имея в кармане целое состояние:  сто  марок  и  бутылку
водки в сумке с немногочисленным багажом. Там же, не купив  билет,  потому
что не хотели они сели на поезд до Франкфурта на Майне. Признаться честно,
если  бы  и  хотели,  денег  бы  все  равно  не  хватило.  Им  повезло,  и
путешественники докатили до самого Касселя, четыреста километров, пока  не
пришел контролер, точнее контролерша.  Их  судъба  была  предопределена  с
полицией, штрафом и скандалом. В Германии с безбилетниками, если их ловят,
то долго не разговаривают, а просто предлагают  провести  милую  беседу  с
полицейским. Но контролерша попалась молодая, может и неопытная,  но,  что
точно, ее купил своим видом Леня  -  высокий  и  статный  красавчик,  мило
улыбавшийся. Отделались, короче, ребята ста марками штрафа, и высадили  их
на маленькой станции.
     Провели ночь под вышкой высоковольтки. Не была их ночевка  ни  теплой
ни сухой. Еды осталась лишь бутылка водки, ее и пили, ею и закусывали.
     - Я в армии в морпехе был - продолжал свой монолог Юра. - Сержантская
школа, потом сразу отделение дали. Было хорошо,  подходишь  к  молодому  и
говоришь что-нибудь. Он идет и делает. А если нет, то дам в скворечник.
     Леня молча покачал головой.  Воспитанный  в  городе,  где  жили  одни
латыши, он привык  больше  слушать,  чем  говорить.  Пока  же  все  больше
хмурился, пытаясь собрать в голове полезные  мысли,  но  они  все  куда-то
подевались.
     - У меня со всеми лейтенантами были  лады  -  продолжал  повесть  про
былинные геройские подвиги своей жизни Юра. - Один только козлом оказался.
Я строй поставил, а он ко мне с сапогами пристал, что не чистил. Ну я ему,
мол "иди ты..." Ну а он мне: "Сержант, к прапору за колом бегом  марш!  "Я
бегу, а в голове глупые мысли: "На фиг ему кол? Что он им будет: по голове
лупить? "Я принес, а он мне: "Копай колом от забора до полудня! "Дурак!  -
Юра плюнул в сердцах.
     Потом потянулся, пошел к дереву, спас его от засыхания,  оправившись,
и продолжил.
     - Я перед армией в Голландии слесарем работал.  Я  у  хозяина  важным
был. У него часто  русские  трейлеры  чинились.  Я  по  ним  все  знал,  а
голландцы  ничего.  Он  мне  много  платил  -  голосом  бывалого  человека
похвастался он своему безмолвному слушателю.
     Леня ухмыльнулся. Он уже все это в пятый раз слышал. Ему надоело,  но
других собеседников не было, и лучше такой, чем никакого.
     На следующий день они дошли до автобана, к  большой  заправке  и  там
стали ловить попутную машину. Автостоп на немецких шоссе распространен,  и
четыре часа усилий увенчались успехом. Еще через четыре часа их ссадили на
северной окраине долгожданного города, предоставив брать свою судьбу за ее
рога. Если получится...
     - Ну! - Юра с нетерпением посмотрел на своего спутника.
     - Что - ну? - добродушно ответил тот.
     - Куда идем? - "бывалый" мелко дрожал и подергивал поочередно разными
частями тела от напряжения встречи с обещанным светлым будущим.
     - Ну я не знаю...
     - Где твои знакомые?
     - А! Я забыл. Сейчас - Леня полез в карман за  кошельком,  где  лежал
адрес. В куртке его не оказалось, в штанах тоже, не было его и в рубашке.
     Стоял вечер. Они шли по улицам незнакомого  города,  к  которому  так
стремились. Его можно было пощупать, но совершенно определенно нельзя было
положить в рот,  чтобы  наполнить  пустой  желудок.  Серые  дома  мрачными
гигантами наступали со всех сторон. Далеко  осталась  Рига.  В  Берлине  и
Касселе, когда их ссадили с поезда, они знали, куда едут, а сейчас?
     - Как ты мог? Как ты думал? Почему не записал  на  второй  бумаге?  -
истерично кричал срывающимся басом Юра.
     - Я записал.
     - И где она?
     - В кошельке.
     - Ну идиот! Ну идиот! Мы два дня не ели и, когда будем, не  известно.
Ну идиот! - десять раз повторил  Юра  и  в  отчаянии  стукнул  кулаком  по
ближайшей стенке. Это не помогло. - Ну идиот!
     В этот момент его голову  осенила  идея  и  голос  заметно  отвердел,
вспомнив армейское прошлое.
     - Все! Я иду в полицию! Виза у меня все равно закончилась. Я не  имею
права здесь быть! Они должны нас из Германии  выгнать,  а  сегодня  нас  в
камеру посадят и дадут поесть. Я иду  в  полицию,  пусть  они  меня  назад
отправляют.
     Идея действительно  казалась  заманчивой,  а  главное,  единственной.
Навстречу показался человек. Юра к нему подбежал, схватил  за  руку  и  на
ломаном подобии английского спросил:
     - Ну, где тут полиция, полиция где тут?
     Прохожий долго вникал, а потом, догадавшись, кивнул в правую сторону.
Участок оказался в трех минутах ходьбы. Они постучались и вошли вовнутрь.
     - Извините - начал браво Юра,  с  общего  согласия  вызвавшийся  быть
переводчиком.
     - Подождите минутку - ответил офицер  и  пошел  наливать  себе  кофе.
Зазвонил телефон, он ответил. В эту минуту вошел другой.
     - Можно я... - опять принялся Юра.
     - Сейчас.
     - Проклятье! Проклятье! - Юра почти  кричал  и  собрался  ударить  по
деревянной переборке, однако потом передумал.
     Наконец, первый полицейский оставил телефон и подошел к ним.
     - В чем проблема?
     - Виза плохая - авторитетно заявил Юра и протянул паспорт, в  котором
и вправду значилось, что с визой проблемы.
     - Плохо - ответил полицейский, мельком взглянув на паспорт. - И что?
     - Виза совсем плохая! - с истерикой в голосе повторил опять Юра.
     - Плохо. Вам нужно продлить ее в понедельник.
     - Что? - спрашивающими глазами он посмотрел на служащего.
     - Завтра вы должны  взять  новую,  -  повторил  полицейский,  показав
жестом что-то, и опять улыбнулся.
     - Что он сказал? - спросил Леня.
     - Он сказал, что ее нужно завтра продлить -  и  добавил,  обратившись
опять к полицейскому. - Виза плохая, мы лететь назад в Ригу.
     - Жаль, счастливого пути.
     Они посмотрели друг на друга.
     - Полиция должна нас везти в Ригу, - с плачем в голосе почти закрчиал
Юра.
     - Нет, нет! - полицейский засмеялся. - До свидания -  он  отвернулся,
давая понять, что все сказал.
     Они вышли из участка. Юрин голос  по  детски  дрожал.  В  эту  минуту
отчаяния парень был похож на  теленка,  отбившегося  от  стада,  а  не  на
ветерана морской пехоты.
     - Такого не может быть! Они должны нас посадить и дать поесть.
     Следующий участок оказался похожим на первый.
     - Я потерял все свои деньги, виза конец! - опять заявил, входя, Юра.
     Полицейский флегматично посмотрел на паспорт, потом написал что-то на
бумажке и протянул ребятам.
     - Это документ на сегодня  и  завтра,  -  пояснил  он,  помогая  себе
руками. - Завтра получите новую визу.
     - Но вы не имеете права! - в отчаянии взревел Юра. - Вы  нас  обязаны
отправлять, сажать...
     Им помогли выйти.
     На улице холодало, часы показывали одиннадцать вечера.  Юра  плачущим
голосом говорил:
     - Они - идиоты! Идиоты, дураки,  сволочи!  Я  есть  хочу!  Пойдем  на
вокзал.
     На вокзале полицейский участок прятался в темном  улглу.  Юра  открыл
дверь и, войдя, бросил паспорта на стол и выпалил:
     - Я потерял свои деньги,  у  меня  нету  визы  -  после  этого  он  с
решительным видом уселся на стул и уставился на полицейского.
     - Ну и? - ответил тот.
     Юра взвыл.
     Еще полчаса пытплись их уговорить или заставить уйти,  но  те  твердо
сидели и уходить не собирались. Когда у полицейских терпение лопнуло, один
из них куда-то позвонил, потом взял фуражку  и  позвал  с  собой,  поманив
пальцем.
     - Леня, они хотят нас из участка выманить и там оставить! Нет! -  Юра
дрожа взирал на немцев затравленным взглядом молодого волчонка  и  крикнул
им. - Я хочу в камеру! - покачал при этом для пущей убедительности головой
и показал пальцами решетку.
     - Идем, идем! Красный крест! - их опять поманили.
     Так они попали в  гостиницу  красного  креста.  Кормили  там,  как  в
ресторане и три раза в день, много колбасы, мяса,  фрукты,  пироженные.  В
комнате душ, каждый день свежее белье.
     Тепреь они шли вдоль торгового ряда и мерно разговаривали. В основном
Юра.
     - Это магазин мы уже видели, а в том, следующем, "Херти" красивей.
     - Но мы его уже три раза видели - Ленино лицо имело кислое  выражение
как от лимона, хотя на самом деле причиной тому был Юра.
     - Тогда пойдем гулять к вокзалу: там порники.
     - Нас уже два раза оттуда гоняли, потому что у  тебя  денег  нет.  И,
вообще, нас в Кресте лишь две недели держать будут. Куда потом пойдем?
     - Куда?.. По большому счету мне  здесь  нравится,  в  Германии  этой.
Кормят, поят, не надо ничего делать.  Я  думаю  пока  здесь  остаться.  Ты
помнишь, русский нам говорил,  что  есть  какой-то  азюль,  и  туда  можно
сдаться, там просить убежище, они дают жить в лагере, кормят...
     - Тебя в лагере нарядят в робу и будут кормить кашей каждый день.
     - Не трепи! Этот  мужик  тоже  на  азюле,  и  говорил,  что  все  там
нормально. Я завтра тоже туда поеду, это где-то в городе Швальбах.


     Видели ли вы когда-нибудь дорогу на Швальбах?
     Нет?
     Ничего не потеряли!
     На окраине одного из пригородов Франкфурта - Швальбаха, правительство
земли Гессен устроило лагерь, где принимает тех, кто по каким-то  причинам
решил назвать себя  в  Германии  политическим  беженцем,  а  проще  говоря
азюлянтом. Стоит он, отделенный от города автобаном, рядом с бывшей  базой
американской армии. Приехать сюда можно по разному,  но  в  основном,  все
добираются до станции городской электрички  "Эшборн  Зюд".  Дальше  дорогу
знать не надо. Туда идет нескончаемый поток.  Сразу  понимаешь,  кто  это.
Здесь люди всех рас, спокойно или взволнованно шагающие за билетом в новый
мир. Путь  лежит  мимо  величественных  зданий  Бундесбанка,  Комерцбанка,
других, не менее уважаемых фирм,  названия  которых,  впрочем,  ничего  не
говорят искателям новой жизни. А фирмачи смотрят на толпу, в свою  очередь
не понимая, что тех сюда влечет.
     Народная тропа подводит к изумительному пейзажу из брошенных бараков,
бетонных строений  и  других  сооружений,  назначение  которых  было  явно
непонятно даже их создателям, иначе они бы постарались  придать  им  более
практичный вид.
     По  этой  дороге,  покрытой   асфальтом   и   украшенной   пирамидами
современности, шел человек в кожаном пальто и с  дипломатом  в  руках.  Он
двигался неспеша, помахивая чемоданчиком и делая вид, будто прогуливается,
отдыхая после трудного дня. Странным в нем кажется лишь потрепанное пальто
и подозрительно бегающие глаза.
     Вдруг, он неожиданно остановился и как бы нечаянно  уронил  на  землю
платок. Наклонился, взял его и вместе с ним, правда, совершенно  незаметно
постороннему глазу, поднял и бычок - большой, сочный, уже третий за  утро.
Это - был несомненно хороший улов. Его лицо ярко просияло от самой мысли о
такой редкой удаче.
     Впереди на неровно сложенных блоках сидели два  парня  и  говорили  о
чем-то. Речь была русская, в основном матерная. Подойдя к ним,  мужчина  в
пальто обратился, слегка смущаясь.
     - П-простите, вы не в лагерь сдаваться?
     - Да, - кивнули те и осмотрели  появивешегося  субъекта  с  надменным
видом.
     - Вы знаете, куда идти? - опять спросил мужчина вежливым голосом.
     - Да, - белобрысый кивнул с видом знатока. - Идемте с нами,  мы  тоже
на азюль. Я - Юра, он - Леня, - представились ребята.
     - Я Борис. Борис Юрченко.
     Железные ворота  забора,  окружавшего  лагерь,  охранялись  усиленным
отрядом полиции. По эту сторону ворот выстроилась толпа народа,  принявшая
форму очереди спешившей получить  свой  кусок  свободы  за  решеткой.  Все
твердо уверены, что войдя за нее, они уже станут свободными полугаржданами
этого государства. По ту сторону шумит толпа уже "освобдившихся".
     Рядом с воротами пристроился приземистый домик с одним окошком. Туда,
в это окошко и опускают приходящие дрожащей рукой  свой  паспорт.  Очередь
движется очень  медленно.  Служащий  с  добрым  лицом,  несущим  отпечаток
общенемецкой любви к приезжающим, берет документ, что-то там в  нем  долго
смотрит, потом кидает к себе в ящик и машет рукой: "Проходи".  После  чего
отходит от окошка с усталым видом и подходит перекинуться с  сидящими  там
же полицейскими парой слов. Затем, вздохнув, возвращается  на  свой  пост,
чтобы опять выполнять свою тяжелую и ответственную работу.
     К окошку подобрался высокий негр. Его соседи по  очереди  уже  успели
понять из отдельно усваиваемых фраз, что он из Ганы.
     - Ну!  -  торопит  его  дежурный  немец  своим  голосом  не  терпящим
возражения и ненавидящий чужих проволочек. Уроженец Африки стоит и смотрит
на него широко открытыми глазами. - Ну! Паспорт!
     Тот, опомнившись, дал паспорт. Служащий рассмотрел  его  и  бросил  в
коробку.
     - Заходи!
     Негр входит. Перед  ним  расстилается  большой  двор,  переходящий  в
улицу, вдоль которой стоят разного  рода  и  вида  строения,  напоминающие
концлагерь. Видимое в открытые окна неисчислимое количиство задейстованных
компьютеров  создают  неожиданный  контраст  с   первым   впечатлением   и
успокаивают: здесь как минимум, компьютеризованный концлагерь.
     - Ждать там! Ну, давай, быстро пошел! -  один  из  полицейских  машет
неопределенно в сторону отдельно стоящего здания. Рядом в будке заливаются
лаем три овчарки, раздражаясь совершенно  демократично  на  представителей
всех рас.
     Внутри большого  двухэтажного  здания  находится  огромный  холл,  от
которого во все стороны расходятся многочисленные коридоры и  кабинеты,  в
которых прячутся работники.  Он  плотно  забит  людьми:  черными,  белыми,
желтыми, бесцветными, многоцветными и другими.  Белые,  одетые  бедно  или
совсем  плохо  перемешаны  с  высокими  и  статными  неграми  в  добротных
костюмах. Яркие красочные курдско-турецкие платья мелькают между  грязными
и порванными албанскими куртками. Там  группа  вьетнамцев  вызывает  явное
неудовольствие маленького турка, делающего вид,  что  он  -  султан  всего
этого сброда. Ему есть на ком  выместить  свое  неудовольствие  -  в  углу
жмуться к стенке человек десять женщин и детей, все совершенно  непонятных
возрастов, и совершенно очевидно его семья. Лица у собравшихся радостные и
облегченные. Они уже пережили  тысячекилометровые  путешествия,  потратили
деньги, перешли вброд реки, нелегально пересекли границы. Все это  позади.
Они в долгожданном месте, о котором столько мечтали, грезили в беспокойных
снах. Можно смеяться, говорить друг  с  другом  обо  всем,  понимая  и  не
понимая. Ведь впереди совершенно точно, - счастье, богатство! Сейчас можно
быть беспечным.
     Стоит адская  какофония  голосов,  такая,  какую,  наверное,  услышал
Всевышний, когда в Вавилоне покарал людей разными языками и наречиями.  Но
нынешние потомки Адама оказались смышленней  и  научились  находить  общий
язык. Теперь здесь галдело нечто ужасное, периодически прерываясь детскими
истериками.
     Вдруг над толпой пронеслось одно  единственное  слово,  исковерканное
интонациями и акцентами и выученное  в  немецком  языке  первым:  "Эссен!"
Толпа качнулась и лавиной бросилась в одну сторону, где появился  человек,
держащий в руке пачку бумажек.  Гул  голосов  стал  еще  более  сильным  и
взволнованным. Но мужчина, державший бумаги, был весьма опытен в усмирении
этого человеческого стада. Он просто стоял и молчал, смотря  отсутствующим
взглядом в никуда.  Ропот,  шум  постепенно  смолкли.  Тогда  он  принялся
негромким голосом читать имена и фамилии, написанные  на  бумажках.  Когда
названный объявлялся, ему выдавали документ. Счастливчик  с  гордым  видом
человека, который смог обмануть других и получить  талон  на  еду  раньше,
важно, но постепенно  ускоряя  шаг,  направлялся  он  к  столовой  засвоей
порцией обеда. По мере того, как толпа редела, ропот усиливался.  Те,  кто
еще не получили причитающегося, бурчали громче и  громче,  боясь,  что  их
забыли или что не хватит еды. Но уже через пятнадцать минут в том же холле
все собрались назад и с довольными физиономиями  уплетали  выданный  паек.
Голосов почти не слышно, лишь звук, создаваемый парой  сотен  одновременно
жующих ртов плывет над залом.
     Юра, Леня и Борис устроились  вместе  на  длинной  лавке  и  спокойно
поедали свой обед, каждый расправлясь с ним по-своему. В  твердой  тарелке
из  фольги  лежал  горячий   гуляш   с   картошкой.   Они   имели   ужасно
соблазнительный вид. Человеку, умеющему  по-настоящему  ценить  еду  после
долгого недоедания, проглотить такую порцию не позволит  душа.  Он  скорее
будет молится на нее, а  потом  наслаждаться  каждым  граммом  пищи.  Мясо
оказалось свежим, нежилистым, картошка пахла  картошкой.  Ко  всему  этому
дали еще литровую пачку сока и сладкий йогурт с кремом.
     Пережевывая   со   знанием   дела,    неспеша,    русская    компания
перебрасывалась словами. Юра, как всегда, задавал тон.
     - Германия, черт! Кормят! У нас бы говна на палочке дали. Картошка бы
гнилая, мясо - одни жилы, а сок - тот, вообще, кто даст? Вот черти!  -  он
уплетал порцию с жадным и ненасытным взглядом, невзирая на хороший завтрак
в Красном Кресте.
     Борис ел медленно, смакуя каждую картофелину, каждый кусочек мяса.  В
глазах у него горел голодный блеск, как у человека не евшего уже несколько
дней. Он, казалось старался  растянуть  удовольствие,  запомнить  вкус  на
случай, если прийдется еще голодать. Проглотив очередной кусок,  он  решил
тоже поддержать разговор.
     - Ты у нас бы еще на азюль попробовал сдаться,  -  усмехнулся  он.  -
Тебя бы там накормили, конечно! - его лицо вытянулось, представив, чем  бы
его в действительности накормили там.
     - Я, когда паспорт в окошко дал, - вклинился с глупой улыбкой Леня, -
думал, что они меня пошлют. Он на меня так  посмотрел,  потом  в  паспорт,
пошел что-то у полицая спросил, потом опять ко мне и смотрит...
     - Смотрит добрыми глазами и думает, на хрен тебя  послать  или  азюль
дать, - прокомментировал Боря.
     Юра поведал анекдот, времен бабушек, выдав его за новоиспеченный,  но
всем все равно приятно услышать. Сидящий  напротив  негр  отбросил  пустой
пакет из под сока и смотрел, как они смеются, потом улыбнулся и сказал:
     - Дойчланд - гут! - коллега? - его твердые и здоровы,  как  у  лошади
белые зубы показали веселый оскал.
     - Гут, Гут! - ответили ему хором.
     - Ай - Дойчланд гут! - добавил тот, покачав головой в подтверждение и
поинтересовался. - Коллега югославишь?
     - Нет, руссишь! - ответил Боря.
     - А! Горбачев! - обрадовался негр.
     - Горбачев капут! - пояснил Юра. - Руссланд - Ельцин!
     - А! Ельцин! Гут! Перестройка! - он был явно подкован политически.
     - Ладно, - Юра поднялся. - Идем на улицу перекурим,  а  то  нам  негр
лекцию по истории СССР читать станет.
     Они  вышли  во   двор   перед   домом.   Лагерь   состоял   из   трех
административных корпусов и десятка бараков. Туда-сюда сновали люди. Немцы
бегали с  озабоченным  видом,  делая  вид  будто  работают  с  азюлянтами.
Азюлянты бродили из стороны в сторону. Им нет необходимости  притворяться,
что они работают беженцами: все и так знают, что они притворяются.
     Юра, как самый осведомленный говорил:
     - Нас здесь записывают, мне сказали, берут кровь,  дают  документ,  а
потом везут в другой лагерь, более постоянный.
     - Но еще должно быть интервью, -  вставил  неуверенно  Борис.  -  Они
спрашивают о твоих мотивах...
     - Глупости! - перебил  Юра.  -  Потом  будет  большое  интервью,  там
спросят.
     - Но они здесь тоже могут спросить.
     - А хрен с ними! Пусть дадут  лагерь...  Нам,  вообще,  нужно  вместе
проситься, а то поселят тебя, Боря, с негром и будешь ты...
     Время добралось уже до трех часов дня. Они вернулись наздад в здание.
Вскоре пришел служащий и объявил, что теперь развезут по лагерям, а завтра
все опять собираются на  прежнем  месте  в  старом  добром  Швальбахе  для
дальнейших процедур знакомств. Опять раздали бумажки, в  которых  на  этот
раз значилось  название  лагеря.  Толпа  двинулась  к  выходу,  где  ждали
автобусы. Юра, Леня и  Борис  попали,  как  и  просили,  в  одно  место  с
непроизносимым названием "Ягдшлосс Минбрюх".


     По потолку медленно полз паук. Он не  плел  паутину,  а  просто,  как
всякий опытный строитель, намечал место.  Я  наблюдал  за  ним  уже  минут
пятнадцать, будучи в глубине души доволен, что  не  нужно  посвящать  себя
другому занятию. Катя спала. Скоро ее надо будет  будить,  а  пока  и  мне
отпущено еще понежиться.
     За  три  поселдних  дня  мы  успели  побывать  во  многих  местах  во
Франкфурте, чем доставили ему несомненно удовольствие. Как  и  полагается,
посмотрели музеи современности - супермаркеты,  а  также  и  другие  менее
значительные достопримечательности.
     Германия, черт ее возьми! Франкфурт, как говорят, - самый грязный  ее
город. Не понятно только, каким бывает чистый? Кто,  вообще,  его  грязным
назвал? Я бы умника отправил на стажировку в  Москву  на  Калининский,  ах
простите, на Новый Арбат  или  даже  на  старый  Арбат,  который,  хоть  и
выглядит в пять раз новее нового, но оба могут спорить, кто из них грязнее
- все равно не переспорят.
     Сам город посоветовали рассматривать от железнодорожного вокзала.  Мы
так и поступили. Прямо от этого вокзала идет величественная улица, носящая
имя Кайзерштрассе. Однако, с каким-либо кайзером у  нее  мало  общего,  во
всяком случае, во всем том, что  касается  приличный  сторон  жизни  этого
кайзера. Она являет собой центр злачного или на местном  жаргоне  розового
квартала, и от нее во  все  стороны  разбегаются  улочки,  построенные  из
домов, от подвала до крыши набитых секс-шопами, публичными домами, ночными
барами, проститутками и прочими прелестями свободного мира.
     Взявшись за руки, мы твердо повернули в одну из них: любознательность
требует жертв. Уже собирались сделать первый шаг, но нога сама  повисла  в
воздухе,  а  собравшаяся  было  слететь  с  моих  уст  мысль,  ненавязчиво
вернулась  назад  в  глотку.  Сразу  за  поворотом,  прямо  на   тротуаре,
собравшись в кружок, сидели пять,  густо  обросших  волосами  личностей  в
потрепанной одежде. Они сосредоточились над тем, что усердно  кололи  себе
шприцами вены. Памятуя американские  фильмы  о  борьбе  с  наркомафией,  я
представил, что  сюда  должны  броситься  со  всех  сторон  полицейские  и
повязать их заодно с нами. Вторая мысль была  о  том,  что  эти  наркоманы
сейчас сами набросятся на нас.
     Когда я  потом  вспоминал  эту  сцену,  то  понял,  что  единственной
достопримечательностью был в ней я сам, стоявший  как  ошарашенный  идиот.
Этиу важаемые субъекты сидели здесь, видимо, ни первую минуту,  ни  первый
день  и  не  первый  год  и  свое  дело  собирались  успешно   продолжать.
Проходившие мимо не обращали на них никакого внимания.  А  самим  им  было
явно глубоко наплевать и на нас и на полицию, стоявшую неподалеку. К чести
полиции нужно сказать, что она отвечала им взаимностью. Пока все  до  меня
дошло, я повернул Катю и себя назад и повел ее в другую сторону.
     - Лично я уже получил  полную  гамму  эмоций  от  этого  квартала,  -
констатировала моя голова и произнес рот.
     - Я тоже, - на этот раз жена оказалась того же мнения, что и я.
     Пройдя пару-тройку небоскребов европейского типа, мы вышли к главной,
по моим представлениям, улице этой финансовой столицы Германии.  Зовут  ее
ни то Цыль, ни то Циель, что, впрочем, не столь важно  для  всей  истории.
Это такая широкая  аллея,  по  бокам  которой  высятся  громады  всяческих
магазинов. Взглянув на них, я сделал безразлично-отсутствующее лицо, всеми
силами пытаясь показать, что стою посреди пустыни, впереди ничего не вижу,
и никакого смысла идти туда быть просто  не  может.  Передо  мной  мерцала
гряда надвигающихся лет азюлянтского лагеря и  грязная  тяжелая  работа  -
необходимый инструмент борьбы за выживание. Там же, в грезах мерещилось  и
благосостояние, основанное на лежащих  в  кармане  пяти  тысячах  марок  -
единственное,  чем  мы  располагаем.  И  тут  я   решительно   перешел   в
наступление.
     - Там! - показал я в противоположную сторону твердой рукой. -  Старый
город. Достопримечательности.
     - Старые? - спросила Катя.
     - Очень.
     - Значит давно стоят? - это был подвох ниже пояса.
     - Значит давно.
     - Ну еще день постоят.
     Битва была проигранна. Вздохнув тяжело  на  свою  горькую  судьбу,  я
уныло поплелся, влекомый  супругой  в  обозримые  дали  капиталистического
бытия...
     Зелеными буквами написано название "Кауфхоф" на снежно-белом  здании.
Заходишь туда и чувствуешь себя  погруженным  в  море,  море  всего.  Если
приняться описывать этот магазин, то не хватит всей жизни. Поэтому я его и
не буду описывать, а буду лежать и смотреть на паука. И денег  потраченных
описывать не буду и жалеть о них не буду. Не о чем больше жалеть...  Да  и
что значат потраченные сотни марок в сравнении с мировой революцией, а тем
более с немецким паспоротом на мое имя,  выписывающемся  сейчас  где-то  в
недрах ихнего бюрократичского аппарата? Наверное выписывающемся...
     Катя зашевевелилась рядом.
     - Утро? - сонно пробормоталана.
     - Да, нужно уже вставать. Сейчас Сережа приедет.
     Встать, умыться, одеться - все это берет время.  Пока  мы  суетились,
прибыл Сережа, как и обещалось... Мы погрузились в машину  и  отправились.
Сдаваться.
     Не знаю, просили ли вы когда-нибудь политического убежища  и  сколько
раз просили, но я  это  делал  впервые.  Мне  представлась  большая  белая
комната, где сидят дядя в мундире генерала  полиции,  две  добрые  тети  в
форме  Красного  Креста.  Они   сердобольно   улыбаются,   а   я,   пустив
предварительно из глаз слезы, им говорю: "Боже! И все-таки,  пройдя  через
все лишения, я до этого дожил!" -  и  дальше  плачу  уже  в  голос.  Потом
приезжают корреспонденты, я  даю  пресс-конференцию,  на  которой  обличаю
государственный строй, перестроенный социализм, недостроенный  капитализм,
КГБ, МБ, ЖКК, АБВГД, ЦК, коммунистов, демократов, МИД, горком,  префектуры
и мэрию, домоуправа и дворника Филиппыча. Потом  в  зал  входит  президент
страны и вручает мне немецкий паспорт, прикалывает к  груди  орден  "Герой
Германии", а я отдаю честь и говорю: "Служу Федеративной республике!"
     Тут ход моих мыслей прервал Сережа, который деловым тоном стал давать
инструкции.
     - Значит так! Перед лагерем стоит очередь: всякие там черные, желтые,
но они нам не нужны. Я говорю, мы все проходим. К концу дня  они  всю  эту
кутерьму закончат и повезут вас в лагерь. Мы узнаем, где  и  какой,  потом
привезем туда шмотки. Вас будут из лагеря еще таскать в Швальбах, но это -
ерунда.
     - А когда нужно делать заявление? - робко вылез я.
     - Какое заявление? - он бросил в мою сторону непонимающий взгляд.
     - Что я хочу убежища.
     - Жене своей делай заявление! - теперь  он  смотрел  на  меня  просто
уничтожающе-насмешливо. - Ты с неба упал? Лагерь принимает  несколько  сот
человек в день. Если они у каждого заявления выслушивать будут, то им  еще
прийдется сто человек в качестве слушателей нанять.
     - Значит корреспондентов тоже не будет?
     - Да! "Паша сдался на азюль!" - экстренный выпуск Си-эн-эн. Твое дело
сидеть и не рыпаться. Когда пойдешь на большое интервью, адвокат придумает
тебе версию. Там будешь заявлять!
     - У меня есть. Сам придумал, - я огрызнулся.
     - Лучше забудь прямо сейчас. После интервью тебе прийдет отказ, а  ты
в суд, оттуда опять отказ, а ты опять в суд, и так: кому первому  надоест.
Потом получаете паспорт.
     Дальше до Швальбаха я молчал.  Это  был  мой  первый  урок  Германии.
Фикция. И здесь они тоже лицемерят, как и везде.  А,  впрочем,  какое  мое
дело? Пусть они хоть на голове ходят. Какое мое дело? Мне  нужен  паспорт,
нужно остаться...
     Как Сережа и предсказывал, в очередь мы становиться не стали, а пошли
сразу к окошку и охранникам. Между нами завязался  живой  и  увлекательный
разговор. Сережа им что-то долго и упорно объяснял по-немецки, а я  строил
радостное и неглупое, по возможности,  лицо,  и  поддакивал  "да,  да"  на
немецком, так как знал это слово в числе немногих  других  в  этом  языке.
Через пять минут взаимных переговоров голос из окошка, обратившись ко мне,
что-то  сказал.  Я,  сориентировавшись  на  понятое  слово  "паспорт",  со
спокойностью кролика, которого волки уже зажали в угол, подал ему то,  что
считал в  этот  момент  нашими  паспортами.  Это  были  обычные  советские
паспорта с пропиской. Сережа убедил, что заграничные мне еще  понадобятся,
а им хватит и внутреннего. Мнение служащего, в  свою  очередь,  с  мнением
моего друга не совпало. Он взял документы кверх ногами и озадаченно на них
посмотрел. Чтение кириллицы явно не было  его  хобби.  Обращенный  ко  мне
вопрос, я понял.
     - Что это такое? - он продолжал  смотреть  на  документ  с  небольшим
отвращением или, скорее, недоверием.
     - Это мой внутренний паспорт, - ответил я фразой,  заранее  в  машине
заготовленной.
     Тут на помощь пришел незамениый Сережа. После его короткого, но  явно
убедительного монололога служащий скривил гримасу  и,  бросив  паспорта  у
себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.
     Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как
пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило
их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.
     - Негры, индийцы,  вообще  всякие  черные  не  имеют  никакого  шанса
остаться. Югославы получают иногда вид  на  жительство.  Русские  тоже,  в
основном, остаются, - пояснил Сережа. - А,  главное,  все  это  -  большая
компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.
     - Да, ты прав. И я тому - наглядный пример.
     Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В  кабинете  сидели  молодые
девушки.
     - Имя, пожалуйста, - спросила одна на немецком. Я ответил,  и  пошло:
когда родился, когда приехал, какие языки знаете? Какой веры?
     - Жена - еврейка по рождению, по вере  постперестроечная  демократка,
разуверившаяся. А я... - тут пришлось неопределенно сморщить губы.
     - Ну, может православный?  -  спрашивает  все  та  же  девушка,  явно
пытаясь мне искренне помочь.
     - Может и православный, - соглашаюсь я и развожу  руками.  -  Еще  не
пробовал.
     Следующим этапом нас фотографируют на память, видимо, им о  нас,  так
как нам отпечаток не достался.  Возвращаемся  в  общий  зал,  противный  и
бурлящий страстями новых собратьев, хоть не  по  крови,  но  по  глупости,
точно. Подбегает запыхавшийся Сережа.
     - Ну, я все узнал! Вас определили в лагерь "Минбрюх", всего  двадцать
километров от Франкфурта. Это хорошее место, как сказали, мало азюлянтов и
недалеко. Иных в лагеря за двести километров загоняют.
     - Ну, тогда спасибо  товарищу  Колю  за  наше  счастливое  детство  и
недалекий концлагерь, - губы самопроизвольно растянулись в  отвратительной
улбыке,  напоминающей  отвращение.  Меня  начинает  обуревать  злость   от
усталости и шума толпы. Нервы сдают, жена права: лечиться надо... Эх,  был
бы немецкий паспорт, тогда и лечится!
     Мы договариваемся, точнее, Сережа договаривается, что в лагерь поедет
на автобусе только Катя с дочкой.  Я  с  Сережей  намерены  отправится  за
шмотьем и в этот "Минбрюх" напрямую, чтобы поспеть  к  ужину.  Озабоченная
немка что-то долго ему трещит, как сорока, но он ее убеждает,  чтоя  вовсе
не собираюсь удрать от них назад в Россию, а просто лишь хочузабрать вещи.
Она, наконец  поддается  уговору.  Мы  едем,  конечная  цель  -  "Ягдшлосс
Минбрюх".


     Дорога от Франкфурта до Минбрюха не была  примечательна  ничем.  Сама
усадьба-гостиница для  отщепенцев-азюлянтов  использовалась  когда-то  для
более благородных целей. Важные персоны останавливались здесь для охоты ны
уток и  кабанов.  Само  название  "Ягдшлосс"  переводится  как  "охотничий
замок". Строение, выложенное  из  красного  кирпича,  стоит  посреди  леса
неподалеку от шоссе.
     Мы подкатили с Сережей на машине. Я вышел рассматривать округу, а  он
двинулся выяснять, что к чему. Подъехал автобус и выпустил из  себя  толпу
разноцветных азюлянтов. На мое счастье Катя  и  Маша  оказались  вместе  с
ними, и без лишний объяснений мы вошли через железные ворота. Нас  загнали
в здание - считай в новую жизнь.
     Первое представление о лагере оказалось  безрадостным  и  устраняющим
последние остатки былого оптимизма. На разбросанных  в  холле  тут  и  там
скамейках и на полу сидят,  лежат  неопределеного  цвета  люди.  Некоторые
просто  стоят  или  бесцельно  ходят  вперед-назад.   Полумертвый   пейзаж
медленной и ленивой скуки, безнадежного безделья сразу удручающе  надавили
на вновьприбывших. Сидевшие в зале зашевелились и кое-кто двинулся в  нашу
сторону. Судя  по  лицам,  намерения  добрые.  Это  хорошо.  Заметно,  что
любопытство -  лишь  следствие  опостылевшего  ничегонеделания,  и  каждый
новенький приносит в этот мирок частичку жизни. Хотя старожилы уже  хорошо
знают, что освоившись за неделю-две, все эти люди станут такими же, как  и
они, томящимися от скуки субъектами.
     Из одной двери, громко и весело  разговаривая  вышли  две  женцины  и
мужчина. Одна, крашеная блондинка, с короткой стрижкой. Ее внешность ничем
не выделялась, кроме особого выражения лица. Злобный взгляд и своеобразная
манера разговаривать выдают в ней неудовлетворенную незамужнюю  бабу.  Уже
предчувствую, что нам предстоит провести  незабываемые  мгновения  личного
общения. Они вряд ли доставят удовольствие мне, но, надеюсь, и ей.  Вторая
- тоже блондинка, но натуральная. Кроме белых  волос,  в  ней  нет  ничего
похожего на первую. Она высокая, полная. Лицо  ее  сияет  непрекращающейся
радостью и полным удовлетворением жизнью.  Мужчина  лет  тридцати  пяти  с
темными волосами, бородой и приятной внешностью интеллигентного  человека,
располагающего к себе. Что можно сказать  о  них  совершенно  определенно:
"Они все являются обдалателями это  чертового  паспорта,  который  уже  не
только снится мне по ночам, но и порой  стал  мерещится  по  темным  углам
наяву!" Вот так!
     Тьфу! Лечится надо. Лекарство одно - паспорт! Немецкий!
     -  Меня  зовут  Кристина!  -  сообщила  первая  и,  указав  на  своих
спутников, представила и их. - Фрау Дорис и херр Адольф,  -  говорила  она
английском. Как оказалось, этим языком здесь  широко  пользовались.  -  Мы
руководим этим лагерем, и все вопросы нужно решать с нами. Сейчас  я  буду
по очереди вызывать вас в эту комнату, где мы вас зарегистрируем,  сделаем
фотографии, а потом выдадим вещи.
     Пришлось удержать себя от желания пофилософствовать с ней на  предмет
какие конкретные интимные вопросы мы должны с ней обсуждать, ибо дал  себе
слово не выпендриваться, иначе не оберешься бед с  самого  начала,  а  это
надоело.
     Затем последовала непродолжительная речь, из которой стало  предельно
ясно, что мы -  азюлянты,  а  значит  не  имеем  право  на  во-первых  то,
во-вторых это, в десятых все остальное... Мы  -  азюлянты,  значит  в  нас
заочно видят воров, убийц, нас недолюбливает полиция, как  впрочем  и  все
остальные. Нам поведали пару историй про гадость нам  подобных  и  глазами
намекнули, что мы станем такими же.
     Когда эти  пояснения  закончились,  из  корридора  появился,  видимо,
скорее молодой человек, чем  молодая  дама,  хотя  крашеные  под  блондина
длинные волосы и кольца в ушах и носу могли убедить и в обратном.  Избрав,
как способ  передвижения,  этакую  вальяжную  и  застенчивую  походку,  он
прикатил с собой телегу с постельным бельем и еще какими-то вещами и  стал
выгружать это добро на стол. Дверь открылась и опять  появилась  Кристина.
Умудрившись непередаваемо исковеркать нашу фамилию, она позвала вовнутрь.
     - Фотографии,  пожалуйста,  -  сказала  она  на  этот  раз  абсолютно
бесцветным  голосом,  от  которого  веляло  просто  какой-то  могильщиной!
Страшно! Мне показали на стул. - Потом жена.
     Не думал, что за один день столь много людей захотят оставить себе на
память наши фотографии, и оказался морально к этому просто не  готов.  Моя
внешность, несмотря на достаточно высокое самомнение, все же абсолютно  не
фотогенична. Все официальные фото  даются  с  большим  трудом,  необходимо
проделать много работы, следя за шириной улыбки,  выражением  глаз  и  так
далее. Я и сейчас попытался сотворить экспромтом выражение поприличней, но
результат вышел просто разительный. Даже когда специально стараешься глупо
выглядеть, лицо не получается столь дебильным. Но все же сегодня  повезло:
фотография оказалсь слишком темной, и  сделали  повтор.  Он  получился  не
многим лучше первого, но идиотизмом лицо светилось поменьше. С Катей вышло
не менее интересно: с картинки  смотрело  совершенно  незнакомое  лицо,  и
когда  ее  вклеяли  в  пропуск,  то  в  принципе  им  могли  бы   спокойно
пользоваться не только все женщины лагеря, но и добрая часть мужчин.
     После процедуры запечатления  ко  мне  неожиданно  обратился  Адольф,
лукаво подмигнув правым глазом:
     - Я надеюсь, что вы будете себя хорошо вести.
     Не понимая тогда, к чему он клонит, я ответил, что можно лишь  только
надеяться и вышел наружу. Там молодой человек женской наружности, подозвав
нас к столу, выдал поднос, на котором лежади три пары  постельного  белья,
три чашки, три ложки, три вилки, три ножа и три  пачки  туалетной  бумаги.
Сверху он взгромоздил три пакета со съестным и махнул рукой: все, мол.  Я,
поняв,  что  подарки  германского  правительства   на   сегодня   сыпаться
закончили, поставил жену с  подносом  и  ребенком  в  угол,  а  сам  пошел
вытаскивать наши вещи из машины. Перетаскали чемоданы в зал, сбросив их  в
кучу. Еще раз, уже в пятый, поблагодарили  Сережу  и,  пообещав  появиться
вскоре, простились с ним.
     Пока я ходил, Кате уже дали ключ от  комнаты  43,  которой,  по  всей
вероятности, и предстояло быть нашим  пристанищем  в  ближайшие  обозримые
месяцы. Мы только  принялись  ломать  голову  нашими  чемоданами,  точнее,
способами  их  переноски,  как  выдруг  в  коридоре  показался   маленький
коренастый мужичек. Быстрой походкой он подошел к нам и на чистом  русском
языке спросил:
     - Ой, ребята, вы - русские.
     В его голосе звучал неподдельный восторг при мысли, то мы  и  вправду
таковыми окажемся.
     - На двадцать пять процентов, - ответил  я  неопределенно  на  всякий
случай. - Но, если по гражданству, так то на все сто, да и  то  пока,  ибо
вот-вот будем иметь честь принять новое.
     Мужичек ничего не понял,  улыбнулся  еще  шире,  и  выпалил,  как  из
автомата:
     - Ой как хорошо! Я - Филипп, Филипп Терещенко. У нас тут еще  русские
есть. Я-то уже здесь целый месяц, и семья еще есть, так те  тоже  при  мне
приехали муж и жена. И еще есть трое русских ребят, так они меньше недели.
Вы в каком номере будете?
     - Сорок третий.
     - А, ну это  -  наш  коридор.  Мой  номер  -  51.  Как  обустроитесь,
заходите, - приветливо пригласил он. - У нас там чаек, супчик, всякие дела
туда-сюда. А вас как звать?
     - Ах, простите. Павел, а это - Катя и Маша.
     Филипп опустил взгляд на наши вещи.
     - А сколько же у вас чемоданов! Как же вы везли их с собой? Сейчас  я
вам помогу! - он всплеснул руками и повернулся к одному из стоявших  рядом
парней, похожему на турка, и обратился на немецком. - Коллега, пожалуйста,
это - русская семья, помоги!
     Стоявший охотно взялся нам помочь, а вместе с ним  и  другие,  бывшие
рядом, разобрали барахло. Процессия, со  мной,  гордо  вышагивающим  в  ее
голове, двинулась к комнате. Мозги в этот  момент  анализировали  забавный
факт. Уже в который  раз  я  слышал,  что  азюлянты  называют  друг  друга
"коллега". Это слово не только в русском, но и в немецком  используется  в
профессиональном общении между собой. Люди здесь, в лагере,  называя  друг
друга коллегами, вполне серьезно относятся к своим обязанностям азюлянта и
считают, что их сдача "на азюль", томительные ожидания и  поиски  путей  в
новый мир - все это весьма искуссная и тяжелая работа. Сейчас же они несли
наши веши и с радостью приговаривали  на  разных  языках  Бог  знает  что,
выражая не только довольство тем, что можно занять  свое  безделие,  но  и
чувство гостеприимного коллектива, принимающего к себе новеньких.
     Шмотье доставили в комнату. Филипп позвал в гости, когда отдохнем,  и
удалился. Мы стали осматриваться в нашем новом  жилище,  пытаясь  полюбить
его с первого беглого знакомства.
     Н-н-да! Еще то... Комната квадратная, этакий  давно  крашеныый  сарай
метров в семнадцать. По нашим совковым меркам для гостинной  подойдет.  Но
здесь, судя по-всему, она являет собой и спальню и кухню и  все  прочее...
"Может  и  туалет?"  -  уж  с  некоторой  робостью  подумалось   мне.   Но
приглядевшись  внимательно,   с   облегчением   обнаружил,   что   ничего,
напоминающего отхожее место нет.
     С мебелишкой, конечно, жиденько тоже. По обеим сторонам  примостились
сиротливо две двухярусные кровати, а у  окна  расположился  стол  с  тремя
стульями, сверкающий девственной пустотой.
     Маша тут же заскочила на  кровать  и  стала  там  прыгать.  Это  было
отрадно, так как означало,  что  ее  ничем  занимать  не  надо.  Она  сама
определилась. А вот  Катя  себе  достойного  занятия  не  нашла  и  решила
потратить время на высказывание собственного мнения. У нее на лице застыла
маска, выражающая все, что она думает об этом азюле, лагере и обо мне, как
о  главной  причине  всех  несчастий  и  неурядиц,  постигших  ее  и   все
человечество со времен Адама.
     - Место отличное! - приподнятым голосом оценил я, пытаясь  в  тщетных
усилиях смягчить впечатление.
     - Естественно! Ты всю свою жизнь мечтал только в  ТАКОМ  месте  жить.
Тебе не кажется, что обстановка весьма богата. Можно  попросить  сократить
количество мебели вдвое.
     - Посмотри в окно, - провел я отвлекающий маневр, указав  на  большой
темный провал в стене. - Вон туда вдаль. Какое поле! Летом оно,  наверное,
колоситься пшеницей, а еще метров двести-триста - лес.
     - Изумительно! Я всегда считала, что у тебя близорукость минус два, а
на самом деле, видать, минус двадцать два. Ты видишь лес  в  километре,  а
мусорник под окном не замечаешь. Но, что можно от тебя ожидать!  Прийдется
ютится! - она состроила лицо святого страдальца, жертвующего собою во  имя
всего человечества сразу.
     Под  аккомпанимент  легкого  препирания  мы  рассовали  чемоданы  под
кровати  и  просто  в  угол,  предварительно  вытащив  из  них  все,   что
необходимо. Потом настал черед рассматривать содержимое пакета  с  пайком.
Оно состояло из одной рыбной консервы -  тунец,  двух  маленьких-маленьких
пакетиков сыра,  двухсотграмовой  пачки  апельсинивого  сока  и  кое-какой
мелочи. В довершение ко всему кинули на троих полбуханки хлеба. Совершенно
определенно, ничего похожего  на  паспорт  там  не  было.  Теперь  очередь
возмущаться перешла ко мне, так как в нашей семье именно я был  признанным
авторитетом  в  вопросах  кулинарии.  Моему  раздражению  просто  не  было
предела, и я его смачно изрыгал наружу.
     - Грандиозно! Можно съесть и обосраться от  счастья  и  благодарности
немецкому правительству! Правда будет нечем. Такое количество пищи  просто
не дойдет до прямой кишки, - кусок хлеба,  трясущийся  в  моих  негодующих
руках, был прозрачным, как стекло.
     Еда - мой больной вопрос. Ну у каждого бывает свое... это: пчелы  под
шевелюрой, как англичане утверждают. У меня - еда.  В  жизни  я  испытывал
моменты, когда, прямо скажем, приходилось недоедать. Но  все-таки,  всегда
стремишься  наиболее  полно  удовлетворить  именно  эту  самую   низменную
потребность, и не только количественно, но и качественно.
     Внимательно, но удрученно посмотрев на содержимое пакетов, повздыхав,
мы решили ответить на приглашение доброго человека Филиппа.  Решение  было
достаточно своевременное, тем более что им упоминалось слово "суп". Закрыв
дверь на ключ, всей семьей двинулись на поиски пятьдесят первого номера. В
душе теплилась тайная надежда, что хоть там люди опытные смогут не  только
добрым словом, но  и  добрым  делом  удовлетворить  наше  чувство  легкого
голода, придававшего романтичность всем этим приключениям. Однако, уж если
положить руку на сердце, то в тот момент тайные булавки сомнения принялись
с возрастающей силой колоть  мое  сердце  и  желудок.  А  образ  немецкого
правительства в виде доброго дяди с веселым лицом,  протягивающего  жирную
свинную отбивную с банкой пива, стал медленно распадаться на банки  рыбных
консервов.
     Комната 51, как выяснилось из опроса,  находилась  в  противоположном
конце коридора. Итак, в первый раз можно было составить  общую  картину  о
сконцентрировавшихся в этих местах борцах за свое немецкое счвстье. С ними
нам и предстоит конкурировать и сотрудничать в  предстоящем  поиске  новой
жизни и нового паспорта.
     Рядом с нами находился номер сорок пять, в котором, как потом узнали,
жило девять турок-мужчин всех возрастов от семнадцати до  пятидесяти  пяти
лет. Дверь к ним открыта, и  сидящий  у  порога  с  традиционнго  большими
черными усами человек, заунывно играл на губной гармошке турецкие мелодии.
Он тупо посмотрел на нас, ожидая, что мы с ним поздороваемся или еще чего,
а я, в свою очередь тоже посмотрел на него не менее вдумчиво.  Кивать  ему
не стал, так как давно придерживаюсь убеждения, что если кто-то  хочет  от
тебя приветствия, то пусть и здоровается первым. Он продолжал упираться  в
нас глазами, видимо, узрев "новые ворота". Нам  ничего  не  осталось,  как
продолжить экскурсию. Дверь в  номер  42,  напротив,  закрыта,  и  из  нее
женский голос плаксиво говорит по-русски: "Не ходи,  Петя,  не  ходи,  мне
одной страшно". Мы с Катей  многозначительно  переглянулись  и,  понимающе
качнув гловой, пошли дальше. Еще одна дверь - 40, закрыта,  и  из  нее  не
исходит никаких звуков. Дальше по левой стороне из полуоткрытого номера 41
слышалась возбужденная сербская речь. Номер 39 молчал, а в  38-м  стройные
мужские голоса шумели на смеси турецкого и немецкого. С 37 по 34  занимали
югославы, которые или торчали, ничего не делая, в дверях,  или  лежали  на
кроватях, не проявляя ни  к  чему  должного  интереса.  Надрывно  старался
магнитофон, неся в народ югославскую культуру. Номер 33 приоткрыт,  но  из
него веет темнотой, тишиной и плесенью. Дальше шел  ватерклозет.  За  ним,
вплоть до следующего, находящегося в двух комнатах от превого,  территория
четко поделена по  националиному  признаку.  По  правой,  четной  стороне,
постоянно курсируя из комнаты в комнату, сновали по  одиночке  и  группаим
многочисленные семьи афганцев. По левой,  нечетной,  шумели  зудящим  роем
бангладешцы,  все  в  юбках,  и  все  мужского  пола.   После   следующего
ватерклозета  следовала  заключительная  часть  коридора,   заселенная   в
основном алжирскими и суданскими арабами. Кроме того, по  пути  мы  прошли
еще комнаты, которые были закрыты и их обитатели еще не появились до  поры
до времени в истории нашего азюля, или они просто заснули.  Таким  образом
достойных претендентов на обладание вожделенного  документа,  кроме  себя,
пока я не нашел. Это немного облегчило вес камня на сердце.
     В самом конце коридора,  завершая  его  и  противореча  всем  законам
цифрового ряда, после номеров 15 и 14 находился 51.


     Постучавшись в дверь и дождавшись,  пока  она  откроется,  я  сделал,
точнее попытался сделать шаг впред, но голова  уперлась  в  чью-то  грудь.
Подняв   глаза,   увидел   лицо,   не   обремененное   заботами    ни    о
глубокофилософских, ни  о  мелкожитейских  проблемах.  Весело-простодушный
взгляд вполне вписывался в смазливую физиономию, украшенную сверху темными
волосами. Парень чем-то похож на молдованина.  Улыбнувшись,  он  пропустил
нас, и взору предстала вся комната. Она явно больше  нашей,  в  ней  шесть
двухярусных кроватей, два стола, цветной телевизор. Наверху,  повернувшись
спиной к зрителям спит человек. Под  ним  полулежит  смуглый,  похожий  на
афганца мужчина.
     Так мы увидели их впервые. Полный состав  нашего  клуба  собрался  на
свое  первое  заседание.  Рядом  с   дверью   расположились   парень   лет
девятнадцати, худой, но плотный, с белыми волосами и  нервным  взглядом  и
лет сорока мужчина, седоватый, с бородой, тоже худой и курящий сигарету. В
это  время  Филипп,  которого  поначалу  я  не  заметил,  вынырнул   из-за
прикрытого шкафом  угла.  Оттуда  доносилось  завораживающее  булькание  в
кастрюле, разносящей по всей комнате пленительный запах сьестного.
     - Проходите, ребятки, мы тут супчик соображаем.  Знакомьтесь:  Павел,
Катя, Маша, - представил он нас своим суетливым, но мягким голосом.
     - Леня, - протянул  руку  высокий,  опять  раскрыв  лицо  в  приятной
улыбке.
     - Я - Юра, - сообщил белобрысый, пряча неловкость за надменностью.
     - Б-борис, - представился мужчина, не забыв  немного  заикнуться  для
приличия.
     - А это - Наим! - сказал Филипп,  указывая  на  лежащего  на  кровати
"афганца".
     - Здравствуйте, - тот встал и протянул руку широкую и коричневую.
     - Наш Наим из Афганистана, - подтвердил мои догадки Юра. -  Но  он  -
советский, учился в России.
     - Очень приятно, - я пожал руку и добавил приветливо. - Коммунист?
     - Нет, у меня жена русская.
     Я сделал заключение, что, видимо, в Афганистане можно  было  не  быть
коммунистом, достаточно иметь русскую жену. Не  понятно  только  для  чего
достаточно...
     Мы расселись и завязался обычный разговор знакомящихся людей. Перейдя
сразу на "ты", как это и заведено у простого  русского  народа,  принялись
распрашивать один другого о том о сем...
     - Вы откуда, ребятки, -  поинтересовался  Филипп,  по  праву  хозяина
взявший слово первым.
     - Из Москвы, - вздохнули мы разом. - Учились в институте. Вот  житуха
заела, ну мы и приехали. Может чего здесь сможем, - эта версия выглядела в
моих глазах вполне сносно. Правда никому особо не важна.  Сам  я,  в  свою
очередь, спросил:
     - А вы сами?
     За команду хозяев выступал Юра.
     - Я из Латвии, из Риги, Леня тоже из Латвии.
     - А, так вы - латыши? - с безразличной интонацией уточнил я.
     - Нет, нет! Я - чистый русский! -  Юра  принялся  горячо  защищаться,
будто я собирался его за это подвергнуть экзекуции. - У Лени папа - латыш,
но он латышей тоже не любит.
     Беспокоился он зря. Леню я тоже четвертовать не собирался.
     Не знаю, чего он так открещивается от латышей, но мне,  если  честно,
глубоко наплевать, кто он там.
     - Филипп с Украины, - продолжал тот. - Из Одессы.  Он  уже  месяцтут.
Боря тот тоже с Украины.
     Борис кивнул и в подтверждение  этих  слов  аристократическим  жестом
выпустил изо рта струю дыма.
     - Ну, ребятки, - Филипп нес откуда-то кастрюлю и  сковородку.  -  Чем
богаты! На азюлянтских харчах не раздобреешь... Я тут супчик... Беру  пару
консервочек,  тут  помидорчик,  лучок   зелени,   перчик,   картошечки   -
подзаправим, и хорошо. Приходится самим поварить.
     Суп пахнул аппетитно и после сегдняшних сухих пайков  был  совершенно
кстати. Я с удовольствием проглотил две тарелки, и третью мне не позволяли
взять лишь правила приличия - единственнео, что  еще  позволяет  сохранять
фигуру в рамках.
     - Куришь? - Юра протянул сигареты с искренней вежливостью,  но  явная
тоска жадности мерцала в его глазах.
     - Нет, спасибо, - я вежливо отказался. И  его  нервы  спас  и  сказал
правду.
     - А пивка? - Филипп протянул мне и Кате по банке.  -  Вы  попробуйте:
настоящее немецкое, "Карлскрон"! Здесь наше нужно забывать.
     От пива мы не отказались. Медленно попивая из  банки  в  общем-то  не
теплое, но и не достаточно холодное пиво, я вспоминал,  сколько  лет,  как
забыл "наше". Это оказалось так себе.
     Мы  сидели,  совершенно  незнакомые  друг  другу  люди,  пили   пиво,
разговаривали о том о сем, и всем было приятно. Приятно, что здесь,  вдали
от  дома,  каждый  из  нас,  вольно  или  невольно  попавший   сюда,   мог
расслабиться, покалякать с земляками.
     Что сближает  людей?  Конечно  общая  компания,  где  можно  посидеть
расслабившись, потравить анекдоты, просто сочинить  и  тут  же  рассказать
быль или байку, послушать кого-нибудь. И вот уже  только  познакомившиесмя
люди становятся приятелями.
     Залитый в желудок суп приятно его прогревал, заполнив,  казалось  все
нутро. Размеренный разговор мягко перепрыгивал с темы на тему.  Через  час
обнаружилось, что трепал в основном Юра, причем без устали.  Все  порядком
устали  от  чуши.  Не  видя  другого  выхода,  я  тронул  вопросом  доселе
молчавшего Наима, но тот  оказался  достойным  конкурентом  нашего  нового
молодого друга и продолжил в том же духе.
     Вдруг  неожиданно  нашу  расклеивающуюся   беседу   нарушили.   Дверь
распахнулась и  в  комнату,  громко  сопя,  вкатился  огромный,  под  метр
девяносто и широкий в два обхвата, совершенно черный негр. На его темном и
круглом, как сгоревший блин лице, ярко выделялись красные, дико выпученные
глаза. Не останавливаясь,  он  навалился  на  Леню  и,  издав  дикий  рык,
принялся истошно кричать "Руссланд! Руссланд!". Моей первой  мыслью  было,
что эта огромная глыба черного мяса имеет личные претензии  к  России  или
мстит русским за построение негросоциализма в его отдельно взятой  стране.
Не понятно лишь, почему его месть столь избирательна и вылилась именно  на
Леню. Но в этот момент  наши  собеседники  принялись  скандировать  "Заир!
Заир!", из чего я пришел к выводу, что его эмоции вызванны не  неприязнью,
а скорее привязанностью к русской нации в  Ленином  лице.  У  меня  возник
откровенный страх, что эту привязанность он захочет выразить еще и ко мне.
Но опасения, все же, оказались напрасными.
     - Руссланд гут! - ревел он.
     - Гут, Заир, гут! - вторили ему.
     - Руссишь? - прекратив, наконец, бурно изливать чувства, он  спросил,
указывая на нас.
     Нас представили, пожали руки. Теперь он  приступил  к  главной  части
своего  визита,  ради  которой,  собственно,  и   затевался   пятиминутный
спектакль.
     - Please one vodka,  -  жалобным  голосом  попросил  он,  попытавшись
показать маленькую  рюмку,  но  в  его  огромных  ручищах  она  показалась
стаканом.
     - Ноу водка, Заир, - развел руками Филипп. - Биер - айн марк.
     - Ноу, ноу, - черный громила заметно потерял  интерес  к  нам,  потом
развернулся и ушел.
     - Это - Заир, - объяснил Юра. - Он сам из Заира, зовут его черт знает
как, никто выговорить не может, так и прилепили: Заир, а ему нравится.
     - Он здесь с семьей, шесть детей, - Леня уже оправился от объятий.  -
У него жена с ребенком осталась в этом самом Заире, а он здесь.  Может  на
нее денег на билет не хватило. Он тут каждый день по  азюлю  ходит,  водку
клянчит, многие дают.
     - А что это за пиво по марке, - поинтересовался я у Филиппа.
     - Да вот приторговываем потихоньку, - он  повел  глазами  в  сторону,
немного смущенный. - В магазине баночка сорок девять пфенингов, а здесь мы
по марке.
     - И что - берут? - голос выдал мою недоверчивость.
     - Берут! Днем, кто  хочет,  в  магазине  скупается.  А  вечером,  как
догоняться станут, так магазин закрыт, до заправки далеко, вот и берут.  И
не только я один торгую. Вон - югослав Кристо в 41-ом,  еще  турки.  Пиво,
есть еще сигареты, крепкое всякое. В магазине бутылка стоит двадцать пять,
а здесь - пятнарик. Берут краденое.
     - А есть еще русские в лагере? - поинтересовалась Катя.
     - Есть еще пара с Украины: Петя и Наташа. Но они  почти  не  выходят.
Она - чокнутая, боится наружу выходить и его не пускает.
     День выдался  напряженный,  завтра  предстояли  еще  поездки,  и  мы,
посидев еще чуть-чуть, пошли назад в нашу комнату.
     Ночью мне не спалось. Я смотрел в темноту, в голову шли разные мысли.
Что за идиотскую штуку придумали - человеческий мозг? Иной раз  нужно  что
вспомнить, так, сколько не силишься, не помогает.  А  тут  спать  надо,  а
такая чушь в голову лезть начнет... Ворочаешься из стороны  в  сторону,  а
они тебя жалят - воспоминания эти, черти бы их взяли! Я не люблю много  из
прошлого, но куда его засунешь? Не так далеко уж и убежал  я  от  детства:
многие сверстники мои  еще  такими  дурными  кажутся.  Но  на  плечах  уже
чувствуется груз. Он давит...
     Упрямство - вот тот  порок,  который  стал  мне  наказанием  за  "все
хорошее", а может и за чьи чужие грешки. По молодости каких  глупостей  не
наделаешь... По упрямству полез я в свое время в "бизнес", чтоб его  драли
те же черти, что и все остальное, вместе с такими же "бизнесменами", как и
я сам. Ничего, кроме растрепанных нервов, неприязни ко всему, я не  нажил.
Хотя нет, как же не нажил? Еще как нажил! Врагов кучу. Доживаешь до  того,
что перестаешь верить всем, даже друзьям близким. А, впрочем, что  я?  Все
наше поганое общество поделилось  при  первой  возможности  на  "белых"  и
"красных". Меня это волновало, правда, не очень. Последний путч - на самом
деле лишь первый в длинной цепи грядущих. Всех "за" и  "против"  рано  или
поздно сметет ими же раздутая волна, и Бог с ними. Что касается  меня,  то
считаю, что приехал сюда опять  драться.  Я  хочу  вернуться  когда-нибудь
победителем и показать, где раки зимуют, кое-кому из врагов  и,  особенно,
кое-кому из "друзей". Будем драться за  новую  жизнь  и  паспорт,  как  ее
символ.
     Но, если быть честным перед самим собой, то я во все этом не  уверен.
Чувствую, что мой мозг, здесь, в Германии испытывает  огромную  перегрузку
от резкого торможения. Представь,  что  ты  идешь  по  широкому  проспекту
большого города, где рядом шумят  сотни  проносящихся  машин,  и  мелькают
тысячи спешаших людей. Ты скован тисками города, урбанизированной  жизнью,
и хоть и жалуешься слегка, но это -  твое  нормальное  состояние.  Однако,
стоит резко свернуть в подворотню, зайти в в  небольшой  дврик,  окруженый
домами, где растут деревья, стоят садовые скамейки и все  сразу  меняется.
Здесь попадаешь в болото времени, где кажется, что даже воздух,  солнечный
свет, все звуки застыли. И в этот момент невыносимое давление тишины зовет
к возврату в  влдоворот  жизни.  Но  постоишь  или  посидишь  во  дворе  и
потихоньку почувствуешь прелесть этой тишины,  рождающей  в  теле  негу  и
дающей расслабиться душе. Теперь уже ничего не надо, уже не хочется назад.
Я чувствую, что в Германии, попал в такой двор-отстойник, где жизнь нельзя
увидеть, нельзя услышать, а можно лишь поддаться неге и созерцать, как она
засасывает тебя.
     Глупым мыслям поддаваться долго нельзя, я взял Хэмигнуэя.
     Заснул я, видя радужный сон: в сиянии лучей стоял большой  зеленый  и
определенно немецкий паспорт с моей фамилией.


     Следующую пару дней мы поднимались в семь утра  и  совершенно  сонные
таскались в Швальбах проходить всякие формальности.  Сначала  терзали  нас
медосмотром. Флюрография, кровь - вся  процедура  для  приезжающих  заняла
битый час, а потом мы семь часов толкались во все том  же  битком  набитом
холле. Озверевший от семичасового ожидания неизвестно чего, я остановил  в
коридоре немца, который тут много  чем  распоряжался,  и  стал  злобно  на
чистом английском языке говорить о том, что все эти процедуры  можно  было
сделать за один раз.  И  работникам  и  нам  было  бы  легче.  "Легче",  -
согласился служащий, но добавил, что есть инструкция, и ее в  Германии  не
обходят, здесь, мол, не Россия... В этом он прав. Здесь  не  Россия,  хотя
дураков явно не меньше. Еще мне указали, что без  паспорта  я  тут  вообще
никаких мнений иметь не могу,  впрочем  это  обстоятельство  до  меня  уже
дошло.
     Второй день врезался в память сильнее. Нас повезли уже не в Швальбах,
а  в  другой  маленький  городок,  где  по  общему  мнению  и   происходит
пресловутое интервью.
     В комнате за столом сидела полная тусклая  блондинка,  перед  которой
стояла пишущая машинка. Там же на столе лежало наше дело. В комнату  вошел
мужчина и представился переводчиком. Русский у  него  оказался  достаточно
корявый. После первых фраз выяснилось, что интервью никакого не будет, что
сегодня моя судьба никого еще не волнует, а проблема всего  лишь  в  наших
паспортах, которые мы сдали.
     - Вы граждане какого государства? - обвинительно  уставился  на  меня
переводчик, исковеркав и "граждан" и "государство".
     - Советского Союза, к моему глубокому сожалению, - ответил я, потупив
взгляд в направлении стола.
     - Но Советского Союза нет. Какого нового гоударства вы граждане?
     - Никакого, также к сожалению, - опечаленно сообщил я, ибо  это  была
часть моей версии.
     Он открыл паспорта и что-то там рассматривал.  Человеку,  обладающему
малейшим чувством сообразитлеьноси,  не  составит  труда  мое  гражданство
определить. Там в паспорте на четырнадцатой странице стоит  прописка,  где
черным по белому написано: Москва. А дальше, включив мозговой компьютер  и
подождав немного, пока он  нагреется,  можно  методом  сложных  логических
экстраполяций определить, что Москва - это стлоица России,  а  раз  я  там
живу, то и гражданство мое... Правда просто? Для кого-то может  и  просто,
но не для каждого служащего ежедневно и честно выполняющего  свой  сизифов
труд.
     - Твоя жена - еврейка, - пояснил он мне,  чтобы  и  я  знал  тоже.  -
Родилась в Москве, значит и гражданство у нее российское.
     - Пусть будет российское, - примирительно согласился я. -  Но  вам  я
сделал заявление, что его у нас нет.
     Он опять взял в руки мой паспорт.
     - Тут написано, что ты - украинец! - сообщил он с таким видом,  будто
хочет меня поразить: вот, мол, поймал!
     - Да, - невозмутимо согласился я.
     - Значит и гражданство  у  тебя  украинское!  -  победно-торжественно
заявил мужик.
     - Ну, уважаемый, какое украинское? Я эту Украину больше семи  лет  не
видел, а тогда у нас гражданство одно было - серпом по молоту.
     - Нет, нет! - решительно  запротестовал  он.  -  Если  написано,  что
национальность - украинец, то и гражданство украинское.
     - Вы хотите сказать, - во мне росла злоба, - что будь у меня написано
"узбек", я был бы в ваших глазах гражданином Узбекистана, хоть  и  никогда
его не видел, так что ли по-вашему?
     - Конечно, - невозмутимо ответил он.
     - Тогда я не понимаю, почему моей жене, у которой написано в паспорте
"еврейка", вы дали русское гражданство? - я вызывающее посмотрелна него, а
потом примирительней добавил. - Давайте мы  сойдемся  на  компромиссе.  Вы
дадите нам немецкое гражданство да и все. Тут никаких разногласий  с  моей
стороны не предвидится.
     Не получив ответа на свой вопрос, я понял, что аудиенция закончена  и
взяв Катю за руку, вышел.
     Ничего не имею против Украины и ее гражаднства, иметь его можно  было
бы. Но волновал вопрос принципа, а тут, как известно,  если  уж  пошли  на
принцип, то берегись...
     У меня сперло дыхание, я чувствовал, что разнервичался. Это -  плохой
признак. Последние два месяца окончательно доканали. В конце концов, уже в
третий или четвертый раз здесь, в Германии, психовал по пустякам. Пришлось
искать способ расслабиться или просто выместить на ком-нибудь злобу.  Катя
сидела на стуле, я молча стоял рядом и смотрел в окно. В этот момент сзади
послышался голос, обращающийся на русском:
     - Простите!
     Я обернулся. Передо мной стоял молодой человек лет двадцать  шести  -
двадцати восьми, ниже меня ростом, с бородой,  которая  скорее  похожа  на
щетину, неровными пучками разместившейся на подбородке. В этом лице  много
странного. Черты типично русские, но кожа смуглого  цвета.  Глаза  блестят
фанатичным блеском, но это не взгляд шизофреника. Он смотрит на  человека,
явно его изучая. Весь его вид не то жалкий, не то печально-величественный.
     Можно предположить, что он - хороший психолог, психолог  от  природы,
из таких, которые могут вынуть  из  человека  все,  залезть  ему  в  самую
глубину и убедить в своей правоте, как бы тот не сопротивлялся. Но я  тоже
не лыком шит. Молча разглядывал его  и  тянул  паузу.  Человек,  продолжая
смотреть мне в глаза, повторил:
     - Простите, вы - русский?
     - Нет! - раздраженно ответил ему. - Уже пять минут, как нет. И  нужно
отметить, что и не немец тоже.
     - Как? - удивленно спросил он.
     Я,  слегка  обрадовавшись  возможности  поделиться  с  кем-то  своими
впечатлениями, в красках описал случившееся. Он мягко засмеялся.
     - Ну не волнуйтесь так! Пусть они себе пишут. Главное,  что  в  вашем
сердце написано.
     Я чувствовал, что волна  моих  эмоций  разбилась  на  мелкие  брызги,
которые тут же и исчезли. Протянув руку, представился.
     - Андрей Дубровский, - ответил он мне.
     - Неужели тот? - вырвалось у меня.
     - Да нет, только тезка, - он усмехнулся.
     Мы присели на стулья. Я смотрел на него и думал, что он, а точнее его
манера говорить и  вести  себя  вполне  соответствуют  его  имени.  Андрей
Дубровский.  Именно  таким  можно  представить  себе  Пушкинского   героя:
печальное и величественное лицо, располагающее к себе.
     - Откуда вы? - спросил Андрей.
     - Из Москвы.
     - А я из Таджикистана, из  Душанбе,  -  негромко  пояснил  он  мерным
голосом, скорее подходящим проповеднику. - Уже  год,  как  в  Германии.  Я
работал здесь по контракту футбольным тренером. Потом он закончился, и мне
сказали, что я могу подписать новый, но нужно ехать в Москву и  там  ждать
полгода. Я вернуться не могу, вот и приехал сюда.
     - А вы, простите, - русский? - осторожно тронул я его нацтему.
     - Да, мои родители в войну, в оккупацию попали в  Таджикистан,  но  я
свободно говорю по-таджикски. Жена у меня тоже русская, но она осталась  в
Душанбе.
     Признаться честно, он был превым человеком из Таджикистана,  которого
я видел в своей жизни, и, хоть это и не в моих правилах, позволил себе все
же его расспросить о том, что меня давно уже интересовало.
     - А как там у вас было, в Душанбе?
     - О! - восхищенно ответил он. - Это прекрасный город! - потом добавил
с печальной ноткой. - Был прекрасный. Сейчас все изменилось.
     Его глаза затуманились и, опустив взгляд на руки, он продолжал ровным
голосом:
     - Это было действительно прекрасное  место.  Много  русских.  Знаете,
таджики - это в основном сельские жители. Название "Душанбе" переводится с
местного примерно как "торговое место".  Таджики  там  поначалу  не  жили.
Потом лишь появились торговцы, те, кто управляют, потом интеллигенция. Еще
при царе, потом при советской власти туда стали  съезжаться  русские.  Они
прекрасно сживались с таджиками. Те говорили, конечно,  между  собой,  что
русские - плохо. Но, знаете, я часто бывал у них в селах,  в  гостях.  Они
встречают тебя, как важного человека, хоть ты им и незнаком. Режут барана,
поют вином, очень много. Мне часто  говорили:  "Оставайся,  мы  тебе  жену
найдем красавицу". Было хорошо.
     Когда он рассказывал, его лицо светилось.  Видимо  его  мысль  сейчас
коснулась каких-то прияных воспоминаний. Но, вдруг, оно опять помрачнело.
     - Потом все разрушилось за один день. Таджиков  натравили  на  чужих.
Они боролись за власть, а мы  оказались  лишь  козлами  отпущения.  Нас  -
русских - много, и мы - не стадо телят. Мы знали, что защищать нас некому.
Мужчины взяли автоматы в руки, чтобы защитить свои семьи.
     - А вы, Андрей?
     - Да. Я тоже держал оборону с автоматом. Они стреляли  в  нас,  и  мы
стреляли в них. Но вы знаете, Павел, именно в те часы мне не давала  покоя
одна мысль. Они, таджики - мусульмане. Их позвали под предлогом, что  вера
требует уничтожить неверных. Они  готовы  убивать  людей,  женщин  и  даже
детей. Они хотели резать, видеть кровь.
     В глазах Андрея застыл ужас и боль. Он  и  сейчас  видел  все  это  в
жутких кадрах памяти.
     - Поймите, у  нас  тоже  есть  оружие.  У  нас  даже  было  моральное
оправдание убивать, ведь  на  нас  напали.  Но  мы  не  хотели  этого.  Мы
показали, что можем, но не сделаем этого просто так. И они поняли, что мы,
русские жили в мире, что нам не  нужна  смерть  таджиков.  Но,  когда  это
случилось, было уже поздно. Они стали воевать и с нами и между  собой.  И,
знаете, в тот самый момент я понял великое значение нашего Бога.
     Тему Бога я не ставлю в список любимых, и  меня  слегка  передернуло.
Андрей это заметил и покачал головой.
     - Нет, нет! Вы не правильно поняли. Я не уверовал в чудесное спасение
божественной силой. Нет, я не говорю о Боге, висящем на картинке настенке,
я говорю о подлинном христианском Боге, родившем нашу  мораль  две  тысячи
лет назад и принесшим  в  наши  сердца  доброту.  Это  он  призвал  любить
ближнего своего.  Магомет  тоже  создал  великую  религию,  но  она  стала
жестокой, она не видит Бога, кроме аллаха, и всех, кто с этим не согласен,
призывает убивать.
     - Вы во многом правы, Андрей, но вспомните, что история  христианства
и его распространения тоже писана кровью.
     - Конечно! - разволновался он. - Конечно! Вы понимаете, до нашей  эры
человечество жило в возрасте детства. Все было очень просто: черное-белое,
теплое-холодное. Люди убивали людей,  не  задумываясь,  люди  умирали,  не
задумываясь. Иисус повернул мир,  привнеся  в  сердце  человека  сомнение.
Сомнение - это причина сесть и задуматься. Сомнение  толкает  человека  на
поиск истины. Иисус привел людей в  новый  возраст  -  молодость,  -  сила
убеждения гремела в его голосе. - Да, история веры в Христа писана кровью,
но кровь эта пролита для того, чтобы мы  -  ристиане  пришли  к  пониманию
заповедей Иисуса. Сегодня христиане ищут мира,  а  последователи  Магомета
совсем  не  изменились.  А  ведь  прошло  полторы  тысячи  лет,  а  это  -
достаточное время, чтобы повзрослеть.
     Я смотрел на него и чувствовал  огромную  притягательную  силу  этого
человека. Он как бы весь светился изнутри.
     - Сегодня мы с вами живем в великое время, - продолжал  Андрей.  -  С
рождения Христа прошло две тысячи лет.  Семя,  брошенное  тогда,  принесло
свои плоды. Теперь  человечество  готовится  перейти  в  новый  возраст  -
зрелость. Быть может мы живем в годы нового  Христа,  и  он  принесет  нам
нечто абсолютно новое. Человек учится познавать мир глубже и глубже и ищет
свое место в нем. Человек должен любить людей,  лишь  животные  борятся  с
себе подобными. Человек отличается от них тем, что  помогает  друг  другу,
только тогда он - человек, а не вид Гомо  Сапиенс.  Помогать  друг  другу,
любить добро - вот тот путь, по которому должен идти каждый.  Я  не  боюсь
божьего суда. Здесь, в этой жизни, до него не близко. Но  я  боюсь  пройдя
жизнь, в старости спросить себя: "Что есть истина?", - и не иметь ответа.
     - Любить ближнего, понимать другого... Да, я согласен. Я  люблю  свою
семью, родителей, друзей. Но как быть с врагами?  Их  любить  сложно,  как
минимум на взаимность рассчитывать не приходится.
     - Врагами  не  рождаются,  ими  становытся.  Воевать  -  это  великое
искусство. Но гораздо более великое искусство остановить войну. У вас есть
своя гордость и вы считаете, что боретесь за  правое  дело,  но  ваш  враг
считает так же. Остановитесь, задумайтесь! Так ли уж неправ ваш противник?
В любой войне нужны, как минимум,  две  стороны.  Остановитесь,  и  вашему
вчерашнему ненавистнику завтра будет не с кем воевать.  Подайте  ему  руку
дружбы первым и поверьте: ее пожмут. Ведь ваш враг - тоже  человек,  такой
же, как и вы. Конечно, - продолжил он. - Бывает по разному. Бывают  такие,
которые творят зло ради зла. Они  могут  убивать  людей  физически,  могут
убивать их морально. Таких надо уничтожать, без  жалости,  -  он  взглянул
опять куда-то вдаль и неожиданно произнес. - Вы знаете, у  меня  жена  там
осталась, в Душанбе. Сейчас город блокирован, выпускают по несколько семей
в день. Я не знаю, выпустят ли ее? Когда?..
     Его лицо опять посерело.
     Объявили посадку на автобусы. Наш путь лежал обратно в лагеря. Андрей
крепко пожал мне руку и сказал:
     - Я вижу, что вы - очень добрый человек, но в глазах у вас усталость.
Вы тоже, наверное, много видели. Каждый  идет  своим  путем,  но  помните,
всегда есть еще один, не очень простой, но самый  верный:  протяните  руку
первым.
     Он повернулся и пошел. В его облике было что-то доброе  и  спокойное,
но еще на нем лежала печать печали...
     Автобус вез  нас  назад  к  нашему  временному  жилищу  через  пейзаж
сменяющих друг друга деревень, полей и  перелесков.  Я  молчал,  думая  об
услышанном.
     Нет, не первый раз слышал я эти идеи, они уже не новы давно. Я  думал
о том, что еще полгода назад, просто посмеялся бы над  ним.  Все,  чему  я
научился за последнее время - это лишь способы  ставить  подножку  другим.
Победил соперника, и ты - король, нет - оказался в грязи.  Нет  жалости  и
человек человеку - волк. Таковы  правила  игры.  Даже  от  тех,  кто  тебе
совершенно не нужен и не мешает, ждешь каждую минуту  подвоха.  Перестаешь
доверять всем, кроме себя. И  в  один  прекрасный  момент  понимаешь,  что
заработал себе полк врагов, а друзья становятся просто знакомыми. Наконец,
начинаешь ощущать себя в  трясине,  из  которой  вырваться  нельзя.  Нервы
работают на пределе, вокруг замечаешь лишь озлобленные лица. Под конец дня
подавляешь в себе желание найти на помойке автомат и пострелять  по  живым
мишеням. И выхода отсюда нет.
     Но сейчас мне показалось вдруг, что все  могло  пойти  и  иначе.  Что
принесла  мне  некогда  столь  желанная  жизнь?  Азарт  хождения  по  краю
пропатси? Богатую жизнь? Да, но это  не  принесло  мне  согласия  с  самим
собой. Раз за разом я задавал себе вопрос: "А что дальше?"  Жизнь  ли  это
человеческая, весь результат которой, - запись на свой счет все большего и
большего количества врагов. Может нужно было давно протянуть  им  руку,  а
может и, вообще, начать жить по-новому? Может быть... Но  что  прийдет  за
этим?


     На следующее утро, первый раз за все время,  что  мы  в  лагере,  нас
никуда не повезли. Все официальные мытарства были  закончены.  Можно  было
приступать к свободной программе и на этот раз  тянуть  нудоту  по  своему
разумению.  Теперь  не  нужно  просыпаться  в  семь  утра.  Позволив  себе
подрыхнуть, встал ближе к  полудню.  Хотя  мы  и  познакомились  с  жизнью
местного общества в какой-то  степени,  но  теперь  появилась  вынужденная
возможность рассмотреть все с утра до вечера в подробностях.
     Чувствуя себя хорошо выспавшимся,  бодрой  походкой  я  направился  в
ватерклозет   и   умыться.   Это   место   не   зря    считается    особой
достопримечательностью лагеря. Разделение на мужской  и  женский,  если  и
существовало когда-то, то до  наших  времен  воспоминания  об  этом  факте
история не донесла. Для людей с определенными комплексами поход  в  туалет
превращался втрагедию жизни. Я  благодарил  Бога,  что  он  воспитал  меня
разгильдяем и, вложив в душу кучу других недостатков, про этот забыл.
     После утренних процедур неисповедимые пути  завернули  меня  в  33-ий
номер, находившийся в непосредствевнной близости.  Постучавшись,  повернул
ручку и зашел. Мерное посапывание трех  спящих  людей  стало  единственным
приветствием. Юра, Леня и Борис спали. Леня занимал нижнюю кровать, а двое
его "сокамерников" расположились на верхнем этаже. Я нарочно с  шумом  сел
на стул.  Сверху,  резко  поднявшись,  посмотрел  расплывчато-ошарашенными
глазами  Боря.  Сообразив,  что  происходит,  он  обегченно  откинулся  на
подушку.
     - Ну надоели! - с  противоположного  верха  сонно  простонал  Юра.  -
Сколько время?
     - Вот-вот двенадцать, - укоризненно пояснил я.
     - Ну вот! Можно еще полчаса спать! - он недовольно  открыл  глаза.  -
Такая рань! Кто сейчас встает!
     - Когда еда? - поинтересовался я, игнорируя его выступление.
     - Ну, только двенадцать! - он скрипел недовольно со своего  верха.  -
Еда с полдня, но раньше полпервого там делать нечего: толпа!
     - Ладно. Я пошел вниз, очередь занимать, а вам  напоследок  мудрость:
"Лень губит человека и отдаляет от него немецкий паспорт!"
     - Чья мудрость?
     - Моя мудрость!
     В азюле, как мы называли наш лагерь, жизнь только  начиналась.  Люди,
потрепанные долгим сном, вылезали из своих нор - комнат и  двигались,  как
зомби, держа в руках подносы к столовой, находившейся на превом  этаже.  Я
прихватил свой тоже и тронулся  за  пайком.  "Столовая"  -  это,  конечно,
никакая не столовая, а просто небольшой  зал,  в  котором  находится  окно
раздачи. Здесь выдают полагающуюся порцию,  а  кушать  изволь  отправиться
домой. Выдача еды производится раз в день. В традиционное меню входит одно
горячее блюдо, по их мнению, призванное составить  наш  обед  и  насытить.
Кроме того есть еще и сухой паек, типа того,  что  мы  получили  в  первый
день. Вся эта еда может и не эталон для моих  наклонностей  к  полноценной
пище. Но, если путь к этой чертовой зеленой бумажке  должен  быть  вымощен
сухими пайками, то пусть будет так.
     Сейчас в столовой собралась большая толпа.  Всего  в  лагере  человек
двести, и в обеденное время большая часть  концентрируется  именно  здесь.
Живая масса  формировала  более  или  менее  упорядоченную  очередь.  Если
какой-нибудь  шустрый  пытался  пролезть  вперед,  его   почти   наверняка
отгоняли. Люди выглядели весело. Они  радовались  наступающему  очередному
беззаботному дню, радовались тому, что им  сейчас  дадут  еду,  радовались
просто всему. В зале стоит громкий шум тарабарщины, на которой изьясняются
присутствующие.
     Наконец, окно открылось. К нему с этой стороны продошел Наиф - турок,
работающий в администрации  лагеря.  Его  обязанности  как  администратора
заключаются  в  первую  очередь,  естественно,  в  администрировании.   Но
конкретная задача выражается в контроле за раздачей пищи, точнее, за  тем,
кто и сколько ее получит. Всем  известно,  что,  если  вдруг  какой-нибудь
шустрый   азюлянт   умудрится   ухватить    лишний    кусок    мяса,    то
обороноспособности и благосостоянию Германии будет нанесен серьезный урон.
Неупотребленные остатки пищи и  ряд  других  материальных  средств  помощи
беженцам по окончании рабочего дня смогут взять себе честные  труженики  -
местные служащие, ибо в этом случае ограбление государства  иметьместа  не
будет. Ведь работники -  немцы,  и  самих  себя,  как  известно,  ограбить
невозможно.
     Каждый же из нас -  людей  пятого  сорта,  имел  магнитную  карточку,
служившую пропуском и талоном на еду.  Наиф,  вне  зависимости  от  личных
симпатий брал эту карточку у стоящего по очереди и проверял ее подлинность
на   специальном   автомате:   предусмотрительное    правительство    учло
возможность,  что  хитрый  на  выдумку   азюлянт   придумает   способ   их
тиражирования.  После  проверки  он  кивал  головой:  "Можно!"  Счастливый
обладатель  долгожданного  обеда  получал  причитающееся   и   отправлялся
восвояси. Очередь медленно двигалась.
     Еду раздавали двое. Одна - молодая  девушка  лет  двадцати  восьми  -
типичный кухонный работник. Она не просто толстушка, а  откровенно  говоря
толстая. Лицо ее светится благодушием. Она явно очень  довольна  тем,  что
может сделать счастливыми стольких людей, оделяя их порциями рыбы с рисом.
Второй работник - высокий, седой  мужчина,  лет  пятьдесяти.  Этот  только
помогает и делает это нехотя. В его взгляде горит злоба  и  ненависть.  Он
прожил здесь, в своей стране всю жизнь и тяжело работал, но не  смог  даже
скопить себе денег на старость, так как надо было кормить семью. А  теперь
стоит и раздает еду бездельникам,  которые  ничего  не  делают,  а  только
воруют...
     Получив причитающееся рыбное филе с гарниром в виде  кучи  полусырого
отварного риса я, лавируя между  толпами  разноцветных  детей,  с  громким
криком носящимися по коридору, и пробрался мало-помалу  к  нам  на  второй
этаж.
     Еда принесла одни огорчения. Рис оказался  ко  всему  прочему  еще  и
пресным до  безобразия.  Моя  щепитильность  в  еде  усиливается  по  мере
увеличения часов безделия.  Здесь,  в  лагере,  у  меня  возникли  заочные
разногласия  с  местным  поваром.  Сейчас,   мрачно   ковыряя   вилкой   в
импровизированной тарелке, я оживлял в памяти  свои  познания  по  разделу
"Приготовление рыбного филе", чтобы поделиться ими с  поваром.  Вдруг  мои
глубокие и  несомненно  ценные  для  общества  размышления  были  прерваны
появлением двух молодых людей.
     - Ну, что делаем? - спросил Леня.
     - Скушали рыбу, теперь философствуем, - я потер живот,  урчавший  под
грузом только что принятого на переработку обеда, хоть и не очень сытного.
     - И на какой предмет?
     - В области способов приготовления жареного рыбного филе азюлянтом  в
тяжелых условиях немецкой иммиграции.
     - Лично я знаю один способ! - бодро заявил  Юра.  -  Берешь  вилку  и
кладешь ею рыбу в рот. Впрочем, способ годится и для  мяса  и  для  других
блюд, если они есть.
     - Спасибо, я пополню свою кулинарную коллекцию еще одним рецептом,  -
поблагодарил я его без особого энтузиазма.
     - Что вы собираетесь делать? - этаким безразличным  голоском  влез  в
разговор все тот же Юра. При этом  он  пытался  всеми  силами  своей  души
сделать вид, что дальше не будет никакого подвоха.
     - Снимем штаны и будем бегать, пока не надоест.
     -  Скоро  дают  деньги...  -  таинственным  голосом   сообщил   Леня,
выдерживая совершенно глупое выражение лица, которое, в силу его природных
качеств, даже не нужно строить.
     - По мне лучше  удостоверение  личности,  -  я  на  него  внимательно
посмотрел и почувствовал этот подвох.
     - Да, через недельку-полторы, - вторил ему Юра.
     - Хорошо будет, - пришлось и мне их поддержать, но для  нейтральности
сладко потянуться, вроде и далеко еще до того.
     - У нас к тебе абгемахт есть! - Леня пошел в наступление.
     - Тогда давай его сюда! - примирительно согласился я.
     - Ха-ха! Абгемахт - это слово такое. Договорились, мол.
     - Ну и о чем вы со мной договорились?
     - Значит так! - Юра изобразил физиономию начальника,  но  тут  же  ее
заменил на подобострастную. - Ты даешь взаймы пять марок на сигареты, а мы
тебе с карманных денег вернем.
     Я почесал лоб, крякнул, но деваться некуда.  Нам  с  ними  еще  рядом
толкаться долго, да и я уверен, что отдадут (если  и  не  отдадут,  то  не
велика беда).
     - Ну давай абгемахт твой.
     - Ну давай пять марок! - Юра заметно  повеселел  и  стряхнул  со  лба
капли пота облегчения.
     Я выдал монету. Леня отправился  к  югам,  потом  вернулся  с  пачкой
Мальборо.
     - Дурак! - закричал Юра страшным голосом, будто Леня  вместо  сигарет
принес ему леденцы. - Зачем брал Мальборо? В  нем  только  двадцать  штук!
Почеу не взял Гольден Американ? Там в пачке аж двадцать пять!
     - Не было его, - виновато оправдывался тот.
     - Так пошел бы к вьетнаму! Дурак! - видно, что  школу  хороших  манер
человек прошел в армии.
     - У них тоже нету.
     - Ладно! - Юра, хоть и остался недоволен, но нетерпелось  покурить  и
дебаты он отложил. - Все сигареты пополам, и деньги пополам. Но ты мне две
должен, так что тебе восемь.
     - Почему я тебе должен? - надув губы, по-детски, обиделся Леня.
     - Я для тебя у Филиппа стрелял, - Юра был безаппеляционен.
     - Ну и что?
     - А то, что должен!
     Эта история повторялась каждый день. Они постоянно считают, кто  кому
и что должен, и тому нет конца.
     - Ладно, - я встал, прискученный темой раздела моих денег. -  Покатим
в деревню! Кто покажет путь?
     Товарищи мои по несчастью, а может и  по  будущему  счастью,  тут  же
согласились ехать, за неимением лучших предложений.


     Напротив нашего лагеря светлеет  белой  стеной  небольшая  гостиница,
закрытая на зиму. Рядом с ней стоянка машин. Вокруг  томится  зимний  лес,
сбросивший с себя траву и листву. Здесь же, гремя проносящимися  в  разные
стороны машинами, пролегает  шоссе,  соединяющее  два  центральных  пункта
местного значения. Наш путь лежит в один из них. Вдоль дороги каждые  пять
метров стоят, ходят, прыгают, мерзнут от холода человек десять, таких  же,
как и мы, искателей сами не знаем чего. Все они  ловят  попутки,  выставив
большой палец наружу  из  зажатого  кулака.  Здесь  -  традиционное  место
автостопа. Пешком до деревни мало кто пойдет в такой холод. Азюлянт - тоже
человек! Воровать и водку покупать только на чужом  Мерседесе  покатит.  А
коли не поймает, так и Бог с ними, с выпивкой и кражами.
     Мимо  проносились  десятки  легковушек.  Иногда   водитель   пожалеет
стоявших  на  холоде  и  остановит,  подбросит   до   деревни.   Мы   тоже
пристроиллись к искателям удачи.
     - Прохладно! - поежился я. Стоявший  на  дворе  декабрь  напоминал  о
себе, хоть было и гораздо теплее, чем в России, а снега, вообще, не было.
     Другие тоже ежились,  но  продолжали  ждать.  Уже  несколько  человек
уехали, а группа толпившихся в стороне пакистанцев не  выдержала  и  ушла,
сдав позиции. Остались мы, еще два негра и турки. Я, Юра  и  Леня  усердно
махали руками и кулаками пред и вслед уходящим машинам, но результата  это
не приносило, те не реагировали.  Наконец,  очередной  Опель,  точнее  его
хозяин,  начал  сбавлять  скорость.  Юра  бросился,   что-то   возбужденно
показывая ему,  но  тот  деликатно  объехал  нас,  словно  не  замечая,  и
притормозил у двух негров.
     - Вот сволочи! - злобно выругался Юра  требовательным  голосом,  всем
телом показывая, что его гордость только  что  ущемлена  поганой  немецкой
машиной и ее водителем. - Они всегда неграм останавливают! Немцы,  вообще,
негров любят! - он сплюнул, давая понять, что  он  думает  о  немцах  и  о
неграх тоже. - Как можно любить негров? Они черные и  тупые,  как  бараны!
Вытаращат глаза и смотрят. Ух! Неневижу негров!
     - А мне на негров по фигу, - Леня зевнул.
     - Ну и дурак.
     - Ты, Юра, неправ, - я стал успокаивать его. Негры - они хорошие.  И,
вообще, я люблю негров, когда они в Африке, а я здесь.
     - А! Нельзя любить негров и немцев тоже! Немцы неграм  даже  паспорта
быстрее дают.
     - А тебе чего, ты что паспорт уже хочешь? (Вчера он уверял всех,  что
ему паспорт ни на кой не нужен.)
     - Да я тут подумал. Мне кажется, что нужно здесь оставаться!
     Рядом с нами резко тормознул двухдверный Гольф. Мы бросились  к  нему
раньше турок и победно улыбаясь, залезли вовнутрь.
     Среднего возраста водитель скривил взгляд и спросил почему-то весело:
     - Югославишь?
     - Ноу! Руссишь! - честно признались мы, не  задумываясь  о  возможных
последствиях.
     - Аха! Руссланд! Откуда? - это мы уже догадались.
     - Москва. Товарищи из Латвии.
     - Да! Твой друг - настоящий латыш, - заявил он, указывая на Юру. -  Я
латышей тоже люблю, и русские тоже хорошие, - английский,  на  котором  он
пытался все это воспроизводить, был столь же плох, сколь и  мой  немецкий,
потому воспринимался достаточно хорошо. - Сколько времени вы в Германии?
     - Месяц с небольшим.
     - Хорошо тут? - лукаво подзадел он нас.
     - Да, очень! Отчего ж нет. Германия - красивая страна.
     - Хотите здесь остаться?
     - Конечно хотим!
     - Хорошо! - в нем звенела почти готовность поделиться своим пасортом.
- Азюлянты - хорошо! Я люблю азюлянтов.
     - Твоими бы устами да мед пить, - добавил я по-русски.
     Он высадил нас у стоявшей при въезде в  деревне  автозаправки,  и  мы
медленно пошли по главной улице.
     - Немец сказал, что ты  -  типичный  латыш,  Юра!  -  всегда  приятно
сказать человеку что-то, что его порадует.
     - Ну и идиот!
     - Почему? Он тебе добра желал...
     - Они все, гансы -  идиоты!  -  сообщил  он.  И,  решив,  что  дальше
пояснять свои умозаключения не надо, замолчал.
     Мы искали магазин и по пути рассматривали деревню. Она  оказалась  не
малой.  Некоторые  дома  выглядели  богатыми,  что  вызвало   справедливое
восхищения у меня с Леней и зависть у Юры.
     -  Здесь  немцы  только  живут,  -  пояснил  "генерал",   оскалившись
по-волчьи на эти сверкающие благосостоянием терема. Он играл роль  ходячей
испорченной энциклопедии, которой никто не интересуется.  -  Работают  они
все во Франкфурте. Немцы все богатые и все идиоты.
     - Я согласен  быть  богатым  идиотом,  если  меня  здесь  оставят!  -
примирительно проговорил я.
     - Нет! - Юра запетушился. - Я  даже  за  паспорт  не  соглашусь  быть
идиотом!
     - А чего тебе соглашаться, ты и так идиот, только без паспорта и  без
денег! - Леня глупо заржал.
     - Ты дурак! Немцы все равно идиоты!
     С последним  высказыванием  никто  спорить  не  стал,  ибо  оно  было
аксиомой у этого  "ученого"  человека,  а  сотрясать  воздух  бесполезными
убеждениями никто не хотел. Проще убедить стенку.
     Минут через пять дорога привела к местной центальной площади. В любом
провинциальном городке в таком месте концентрируется вся культурная  жизнь
в виде магистрата, полиции и магазинов. Здешнее  общество,  планируя  свое
село, не  стало  "изобретать  велосипед".  Ближайший  супермаркет  созывал
покупателей  ярко-зеленой  вывеской  "Тенгельман",  бургомистр  и  полиция
расположились тут же.
     - Сюда заходить не нужно, - авторитетно заявил Юра. - Здесь  дорогой.
Там чуть дальше есть "АЛДИ". Тот лучше и дешевле.
     Ну, "АЛДИ",  так  "АЛДИ"!  Весь  путь  моему  сознанию  представлялся
маленький ужин на троих из свинины с салатом, картошкой, разной  колбасой.
Нужно как-то пытаться выходить из тяжелого положения с питанием. В  супере
удалось к счастью найти пару-тройку видов продуктов, которые должны помочь
моей семье бороться с голодом в лагере. Я долго набирал коляску, потом  не
удовлетворился и перешел в другой магазин...
     Аппетит  медленно,  но  верно  разыгрывался.  Несмотря   на   недавно
съеденный обед, сытость не обуревала ни желудок,  ни  включала  покупочные
тормоза. Впрочем, наполнить мой пищеварительный тракт не по плечу  многим,
и немецкому правительству в особенности.
     Посещать на несытый или, тем  более,  на  голодный  желудок  немецкий
супермаркет,  в  момент,  когда  карман  греет  порядочная  сумма,  совсем
недальновидно, и задача вовсе не по мне. Хочется съесть все,  и  начинаешь
набивать продуктовую коляску, будто на пороге стоит грядущая блокада.  Юра
и Леня, составляя почетный эскорт,  торжественно  сопровождали  меня.  Они
подходили к полкам, рассматривали, пускали слюни и клали товары назад.
     - Это хорошее! - пояснял Юра, оказавшийся, как  и  следовало  ожидать
еще и экспертом в торговле продтоварами. В его глазах горел  голод  неделю
не евшего волка. - Вот, вот - это хорошая ветчина. Угу! Я знаю точно.
     В его руках вертелась большая банка.
     Пристальный взгляд на нее помог понять, что  и  вправду  не  помешает
полакомиться консервой. Потом дружно подошли к винному ряду. Большая полка
занимала всю стену и уходила в  далекую  перспективу,  плотно  уставленную
бутылками. В четком порядке от крепкого к более слабому, гнездилось всякие
виски, водки, за ними ликеры, вина. Этикетки и  наклейки  пестрели  гаммой
красок. От них рябило в глазах и возмущало податливые  мозги.  Пестрели  и
цены.
     - Вот! - Юра вытащил бутылку яичного ликера и демонстративно  показал
мне. - Вот таких "Адвокатов" в Голландии я много пил.
     В его голосе звучало безразличие, но  все  же  он  чуть-чуть  дрожал,
выдавая Юрино беспокойство, что прозрачные намеки до  меня  не  дойдут.  Я
подумал, что, мол, ладно, так и  быть.  Может  и  нужно,  как  новенькому,
что-то поставить. Впрочем,  это  -  лишь  отговорки  для  самого  себя  и,
главное, для Кати.
     Назад отправились тем же способом, что и сюда. Попутная  машина  была
поймана  сразу.  Мы  обменялись   с   шофером   традиционными   вопросами,
соответствующими  кодексу  поведения  немца  и  азюлянта  при   совместной
встрече, однако, на этот раз последовало и продолжение.
     - Русские - это  хорошо!  -  немец  покачал  головой,  правда  как-то
необычно, наискось. Не было понятно, выражал ли он этим  жестом  одобрение
или, наоборот, неудовольствие.  -  Много  негров  берут.  Плохо,  ненавижу
негров.
     Я уже второй раз за день слышал, что ненавидят негров. Потому  пришло
в голову развить тему.
     - Но я слышал, что многие немцы любят негров... А?
     - Да, но они - идиоты, - спокойным,  почти  знающим  тоном  продолжал
тот. - От негров прока нету. Они совершенно глупые  и  ничего  не  делают.
Румыны и албанцы воруют.
     - Но русские тоже воруют, - подковырнул я его каверзно.
     - Тоже, но не все. Многие работают и  хорошо  зарабатыавают.  В  моей
фирме есть двое, они хорошие. А воровать - это нехорошо.
     Лично я с ним согласен.


     В лагере с Катей состоялся долгий разговор,  главной  темой  которого
было то, что приобретает ее муж, ей не надо. "Она может вполне питаться  и
тем, что дают в лагере." Потом спросила, что мы начнем есть.  Я  предложил
ей начать с лагерного пайка. На этом возмущения зря потраченными  деньгами
прекратились.
     Через полчаса в дверь постучали, Леня и Юра с радостными лицами, явно
предвкушая что-то, стояли на пороге.
     - Ну? - Леня добро уставил свою глупую физиономию на меня.
     - Ну, - передразнил его, уже заранее зная, что плакал тихий ужин.
     - Что у нас на перекус? - Юра довольно потирал  руки  просачиваясь  в
дверной проем. Его глаза и щеки ярко  сигнализировали  лишь  одну  эмоцию:
"Жрать!" Не ожидая приглашения, "генерал" плюхнулся на стул  и  утвердился
на нем.
     - У меня для вас есть дерьмо кошачье под сладким  соусом.  Вчерашнее,
но можно разогреть, - мрачно глядя  предложил  я  для  них  меню  в  своем
понимании.
     - Ну а нам,  тогда,  пожалуйста,  колбаски,  -  ничуть  не  возмутимо
отчеканил Юра.
     - Оно и есть в виде колбаски, - злобненько пробурчал я и добавил  про
себя матерно.
     - Ладно, зови Филиппа! - Катя решила взять инициативу в свои руки. До
нее скорей дошло то, что мы в любом случае  не  отделаемся  от  назойливых
посетителей. - Нам нужна печка. Сейчас будем чего-нибудь готовить.
     Через несколько минут привели Филиппа. Силу применять для этого  явно
не пришлось. Он уже знал, что готовится  сабантуй  и  суетился,  предлагая
свою помощь.
     -  Ну,  чего,  ребятки,  разбогатели?  Молодцы!  Сейчас   чего-нибудь
сообразим. Давайте картошечки, еще чего-нибудь.
     Через  полчаса  "чего-нибудь"  резали,  "картошечка"   начала   глухо
шкворчать на  сковородке,  густо  приправленная  жирной  свининой.  Филипп
колдовал над ней, приговаривая себе под нос заклинания или просто повторяя
"рецепты домашней кухни". Мы сидели вокруг и за этим внимательно  следили,
сглатывая потоки слюны. У всех она давно наполнила желудок до предела и  с
каждой минутой становилось все больше невмоготу. У меня срабатывал рефлекс
на жаркое, у всей компании на предполагаемую бутылку.  Филиппа  эта  тема,
как оказалось, тоже занимала. Оторвавшись от  камлания  вокруг  сковородки
он, наконец, задал долгожданный вопрос.
     - Ну как, господа хорошие, нужно что-то сообразить по такому случаю?
     Его вопрос заранее не предусматривал возражений. В ответ Юра  и  Леня
дружно загудели, а я поддерживающее кивнул головой. Филипп, как человек не
слов, а действий, достал из кармана хрустящую немецкой  свежестью  зеленую
двадцатку и протянул Юре.
     - На, сходи к югам, возьми пачку сигарет, ну и чего-нибудь там.
     Юра в таком деле оказался расторопным и быстро вернулся с  сигаретами
и коньяком.
     -  Сорок  четыре  оборота!  -  оценивающее  посмотрели  на  бутыль  с
плескавшейся в ней омерзительно-коричневой жидкостью. Я предложил  позвать
Бориса, чтобы хоть таким образом подпортить настроение Юре.
     - Да, ребятки, он из вашей компании, - Филипп поддержал инициативу.
     - Ну его! Он - дурной! - Юра скривил губы. - Зачем он вам нужен?
     - Тебе жалко? Боишься, что тебе не достанется? Твою порцию съедят?
     - Боюсь! - петушился он, и был вполне искренен: вправду боялся.
     - Так тебе и так никто не даст.
     Я пошел за Борисом, не обращая внимания  на  недовольные  выступления
Юры. Он обиделся, что его мнение не приняли. Ну и пускай его!
     Борис лежал у себя на кровати и учил  немецкий  или  делал  вид,  что
учит.
     - Пойдем! - позвал я его.
     Тот быстро откинул книжку и спустился с кровати.
     -  А  к-куда?  -  спросил  он,  продолжая  оставаться   в   состоянии
готовности, но несколько удивленно.
     - Мы там решили чего-то отпраздновать, - нетерпеливо потянул я его  к
выходу.
     - Чего отпраздновать? - (Чтоб его забрало! Педант проклятый! Все надо
знать!)
     - Пока не знаю, но Филипп ставит. Наверное, он и решает, чего!
     - Да я не хочу, - произнес он без большого  энтузиазма,  скорее  ради
куража, но все равно стал двигаться вперед.
     - Пойдем, пойдем! Потом не будешь хотеть, когда пойло закончится.
     У нас компания уже крутилась вокруг стола с  бутылкой,  почти  танцуя
гопака от явного нетерпения.
     - Ну, что, ребятки, - это слово присутствует у Филиппа  постоянно.  -
Давайте по одной. Нельзя ж так душу мучать. За что страдаем?
     - Так картошка еще не готова! - удивленно вытаращился я на него.  Вот
дают! Без закуса. Лишь бы нажраться!
     - Ну, мы как раз и согреемся - убедительно продолжал он тянуть в свою
сторону.
     - Нет, извини, без закуски я не могу, - я и вправду не могу.  Пьем-то
для кайфа, а не чтобы блевать потом!
     - Давай, давай, потом закусишь! - Ленины глаза горели,  как  огромные
кошачие изумруды при виде валерьянки.
     - Ты что - не русский? - "генерал" раздражался совершенно серьезно  и
очень злобно. Одно это обстоятельство улучшало мое настроение.  -  Русские
после первой не закусывают.
     - Ну, во-первых, немцы уже пару дней как лишили  меня  этого  звания.
Во-вторых, русские не закусывают по привычке, у меня такой привычки нет.
     Юра клацнул зубами  от  моей  твердости.  Но  портить  настроение  не
хотелось. Пришлось,  вздохнув,  вытащить  колбасу  и  разрезать  ее  тоже.
Разлили виньяк по чашкам.
     - За что пьем? - Борис единственный вспомнил правила приличия.
     Компания напряглась, как бегуны перед стартом и молчаливо  посмотрела
на меня. Проклятье!  Терпеть  не  могу  говорить  тосты.  Не  умею...  Они
смотрели на меня своими  добродушными  глазами,  а  я  стал  терятся,  как
ребенок.
     - За нас с вами, за хрен с ними! - я высказал свой традиционный тост.
Меня дружно поддержали, опрокинув в себя содержимое чашек.
     Жидкость в сорок четыре оборота  была  дрянью.  Пфу-у-у!  Порядочной,
надо отметить, дрянью! Я пробовал и более поганые штуки,  но  до  сих  пор
никто меня не убедил, что в нормальных условиях их возможно употреблять.
     Скривив лицо и стараясь не вдохнуть воздух, положил в рот пару кусков
колбасы - вдруг поможет. Уф! Не очень помогло.  Другие  участники  попойки
или званого ужина - каждый называл,  как  нравится,  принялись  довольными
голосами расхваливать дрянь: "Коньяк, хоть и дерьмо, но пить можно!"  Я  с
ними не согласен ни в том, что это - коньяк, ни в том, что его можно пить.
     Несмотря на заявления, что русские после первой  не  закусывают,  все
дружно расхватали мою колбасу. Я бросился отбирать тарелку,  но  было  уже
поздно.
     На сковородке шла тяжелая битва, прерываемая трескам и шумом.  Оттуда
разносился чумящий запах съестного. Однако, само это  съестное  готовилось
слишко медленно. Голоса у нас повеселели и все заметно расслабились.
     - Вот, ребятки, что значит выпивка! - Филипп принял позу философа. Он
был нашим штатным Сократом. - Она разбивает барьеры между людьми. Человек,
когда он выпил, всегда поймет другого. И сам он сможет раскрыть душу  так,
как никакой трезвый не сумеет.
     - Да, но его поймет только выпивший. Трезвый пьяному - не товарищ,  -
опытным голосом вклинился Юра и  поводил  головой  в  подтверждение  своих
слов. Я уже отмечал,  что  этот  был  нашим  штатным  трепачом  и  клоуном
по-совместительству. - Я дома, как с армии пришел, каждый день пил.  Бабки
были, - его нос почти задел потолок, но все же не обрушил.
     - Я тоже, - поддержал Леня -  еще  один  новоявленый  "крутой"  нашей
компании. - У нас в Эргли меня все знали. Так то там позовут, то здесь. Я,
как с женой развелся, то часто пил.
     Из всех оттенков его интонации страшно сквозило старческим  опытом  в
юношеском изложении.
     - Ты уже и жениться успел! - недоверчиво усмехнулся Филипп.  -  Когда
же ты умудрился? Сколько тебе было?
     - Восемнадцать, но через год развелся, послал ее на  хрен,  -  скорее
жалобно, чем браво пояснил он.
     - Я тоже с первой развелся, - Филипп  вздохнул,  выпустив  из  лекгих
почти весь воздух, но так и не выдавив тоску. - Давайте,  ребятки  еще  по
одной!
     - Филипп, подожди, картошка  еще  не  готова!  -  мой  отчаяный  крик
прозвучал, будто посреди пустыни, и  тут  же  все  ихнее  лобби  принялось
буквально преследовать меня.
     - Нет, нет!  -  голоса  твердо  чеканили,  став  на  его  сторону.  -
По-русски после второй не закусывают!
     Я вздохнул и пошел резать колбасу.
     - Конечно! Пьете-то вы по-русски,  а  колбасой  МОЕЙ  закусываете,  -
бурчал я себе под нос и, по-моему, совершенно справедливо.
     Разлили опять. Филипп, взяв стакан, внимательно  на  него  посмотрел,
может чего там выискивая, ничего не нашел и решил сказать тост.
     - Я хочу рассказать вам  одну  притчу,  -  завелся  он,  мы  медленно
притухли.
     "В одном далеком царстве родился человек с болтом вместо  пупка.  Рос
этот человек, рос, но не давало ему покоя это  обстоятельство,  мешал  ему
болт. И однажды плюнул он, собрался и отправился на поиски того,  что  ему
поможет. Долго ходил по разным землям, встречался  с  разными  людьми,  но
никто не мог ему помочь. Наконец, одна старушка надоумила. Рассказала  она
ему, что далеко-далеко есть место, где храниться то, что ему  поможет,  но
великие испытания выпадут тому, кто отправиться искать.
     Пошел этот человек туда, и великие испытания не заставили себя  долго
ждать. Колдуны, змеи и прочая нечисть, как и  положено,  мешались  ему  на
пути. Долгие битвы на износ пришлось вести, чтобы добраться до  цели.  Но,
наконец, потеряв в боях одну руку, одну ногу, постарев,  поседев  добрался
он до вожделенной цели. В секретном ларце  нашел  гаечный  ключ,  отвернул
гайку, и - раз, отвалилась задница! "Так выпьем же за то, чтобы не  искать
на жопу приключений!
     - Осебенно, когда их уже нашли, -  саркастически  добавил  я,  и  все
горячо поддержали дружным гоготом.
     Посмеялись, опять выпили, опять  по  русскому  обычаю  закусили  моей
колбасой и продолжали разговаривать.
     - А сам-то ты, Филипп, откуда? - спросили мужка,  чтобы  завести  его
балаболку на полную мощь, а самим тихо прикалываться.
     Филипп приосанился:  рассказывать  -  это  его  страсть,  а  может  и
призвание - просто гусляр  народный.  Он  сделал  соответствующее  лицо  и
вдохновенно начал пояснять:
     - Да родился-то я под Винницей. Мой батя с мамкой  до  сих  пор  там.
Жили мы в деревне, а народ там  сами  знаете  -  недалекий,  -  он  махнул
пятерней, подтверждая свое полное презрение к тупоумным соотечественникам.
- Пошел в армию, а потом в город подался, -  он  многозначительно  покачал
головой. - Я в Симферополе много прожил, у меня дом свой был,  там  сейчас
жена с сыном остались. Бывшая жена...
     Филипп помолчал, посмотрел  грустно  на  свой  стакан,  потом  пошел,
задумчиво помешал картошку, пытаясь скрыть мысли, блуждавшие по его  лицу,
и, вернувшись, продолжил:
     - Я по профессии строитель. Я у нас строил, в Югославии почти  с  год
строил, вот теперь сюда приехал. У меня тут хозяин - юг, у него я  уже  не
раз работал. Он меня в эту Германию позвал, вызов  сделал.  Я,  понимаешь,
приехал, а он говорит, что  дело  сорвалось.  Привез  меня  в  Швальбах  и
сказал, что как только будет подряд, то меня позовет. Я вот  ему  на  днях
звонил, говорит, что на той неделе будет стройка, - Филипп опять подошел к
сковородке  и  что-то  там   поворочал   вилкой,   уебдился   в   качестве
произведенного продукта  и  радостно  сообщил.  -  Ну,  ребятки,  картошка
готова.
     Мы очередной раз поощрили его одобрительными криками, Катя  разложила
по тарелкам. Разлили по третей.
     - Ну, все допили, - разочарованно  констатиравал  Филипп,  перевернув
бутылку вверх дном. - Непорядок.
     - Тост, - Леня поднял чашку, игравшую роль рюмки, голос уже дрожал от
выпитого, но он собрался и сказал. - Ну, я не умею говорить,  но  я  хотел
вот что сказать. Вот  мы  все  ту  сидим...  Нас  судъба  забросила,  сами
знаете... Я, вот, и Юра из Латвии, Павел и Катя из Москвы, Филипп и  Борис
с Украины... Но мы все  собрались  здесь,  сидим,  вот,  пьем,  закусываем
колбасой...
     - У тебя претензии? - пришлось удивленно осведомиться мне.
     - Ха, ха. Да нет. Я вот что хотел сказать. Я хочу выпить за  то,  что
мы здесь сидим, и чтобы мы еще  когда-нибудь  потом  встретились  и  могли
также посидеть и выпить.
     - Ну ты не драматизируй так,  мы  можем  не  оттягивать.  Завтра  еще
выпьем, - отчего не подколоть дружка по пьяни?
     - Да дай ты человеку сказать, - заступился Филипп, и я заткнулся.
     - Короче, я хочу выпить за нас всех!
     Мы согласились, и Борис добавил:
     - Ничего не понятно, но хорошо.
     Чокнулись друг  с  другом.  Вилки  дружно  засверкали  в  воздухе,  и
картошка стала быстро перемещаться с тарелок в  наши  желудки.  На  минуту
повисло  молчание,   прерываемое   звуком   пережевывания   пищи.   Потом,
удовлетворив немного аппетит, Филипп вытащил пачку  сигарет  и,  предложив
всем по очереди, закурил. Все, кроме меня и Кати, закурили тоже.
     - А вы, что - не курите? - спросил он, но по-моему я уже говорил.
     - Нет, курить - вредно, - немного сморщив лицо, сообщил  ему.  Потом,
посмотрев на пустую бутылку и воззвав из памяти представление о только что
выпитой жидкости, покривился и добавил. - И пить тоже вредно.
     - Нет вредных веществ, есть вредные количества, - философски  заметил
Филипп. Мне сложно было с ним не согласиться.
     Я смирился с ролью ведущего, который задает вопросы на этом вечере, и
принялся приставать теперь к Боре.
     - А ты, Борис, откуда и зачем?
     - Он у нас кандидат наук, - влез Юра.
     - Кандидат? - удивленно преспросил я. Мы  так  не  играем!  Кандидата
наук я встретить здесь не ожидал. Хотя, впрочем, вид Бориса выдавал в  нем
или учителя или научного работника. Вот те на!
     - Да, физико-математических,  -  подтвердил  Борис,  правда  с  таким
видом, будто ему было совершенно все равно, кандитат он или нет и от каких
наук.
     - А в какой области?
     - Кристаллы. А подробно - это  слишком  запутанно,  -  военную  тайну
выдавать не захотел даже после ста граммов.
     - А чего ты там делал? - как по анкете.
     - М-много чего. Я закончил геологический, ходил в экспедиции, а потом
поступил на физический, закончил и сразу защитился. Работал завлабом.
     - Ну, так ты - крутой, - я и вправду был не готов, что завлаб сдастся
на азюль, и чуствовал себя сильно удивленным. - А чего ты сюда?
     - Сократили, - его глаза  высказали  большое  облегчение,  что  вышло
именно так.
     - А-а, ну тогда, конечно, ясно. Из какого ты места?
     - Это сложно, как и у половины советских.  Родился  под  Хабаровском,
рос подо Львовом, а жил в Полтаве. А сам-то ты что делал? -  без  перехода
он врезал мне в лоб.
     - А ничего, - лучше  всего  неопределенно  отмахнуться.  -  Учился  в
медицинском, а потом устал и бросил. Сюда приехал.
     - Хреново жилось, - то ли спросил, то ли пояснил Юра - друг дней моих
беспечных, не могущий минуты потерпеть без комментария. - Денег не было.
     - Да, - охотно согласился я. - Денег не было.
     - А у меня в Риге все круто было, - Юра медленно  покачал  головой  и
начал с видом опытного повествовать свою быль, которая, судя по  выражению
его лица была скорее небылицей. - Я, как с армии  вернулся,  так  пошел  с
братом машины чинить. Последний раз в ресторан  ходил,  так  тысячу  бэков
высадил, - "крутой" гордо вскинул голову. Делая свои сообщения, призванные
ошеломить публику на месте, он слегка  хватал  ртом  воздух.  По  гипотезе
Бори, это означало у него  высшую  степень  полета  игривой  фантазии.  Он
продолжил. - Круто было! Я сижу, рядом столик, и там две жабы. Я официанта
зову и ему говорю, чтоб им на  стол  "Наполеон"  дали.  Жабы  охренели  от
счастья.
     Не поняв в первую секунду жаргона, я ошарашенно представил себе белую
скатерть с  сидящими  на  ней  двумя  лягушками.  И  им,  вдруг,  подносят
"Наполеон". На хрен им? Юра продолжал:
     - Ну они туда-сюда, а я им: "Чего там, мол, языком трепать? Пошли!"
     - И пошли? - Леня ухмыльнулся.
     - И пошли! - Юра вспетушился. - А что там? Да я вообще в Риге  только
свистну, и они слетаются.
     - Ну ты, видать, - специалист, - улыбаясь внутри, но сохраняя снаружи
вполне серьезное лицо, отреагировал я.
     - Да, я - специалист, а не идиот!
     - А-а! Вот теперь-то я понял! - Боря радостно просиял, будто до  него
и вправду только дошло. - Ты, значит - специалист, а мы все - идиоты!
     - Да! - упорно вылез "генерал". - Идиоты!
     Мы дружно загоготали, Юра "полез в трубу".
     - А в этом что-то есть! - неожиданная  мысль  влетела  в  мою  пьяную
голову. - Почему бы и нет? Конечно мы  -  типичные  идиоты!  Ну  подумайте
сами! Всякий нормальный  советский  человек  сидит  себе  сейчас  в  своей
хрущевско-комунальной     квартире,     отдыхая      вечером      трудного
рабоче-постсоциалистического дня. В голове - проблемы, в кармане - фиг, на
столе - селедка. Сидит он и готовится к завтрашней  борьбе  за  строящийся
капитализм. Кто кооперативы создает, кто  рэкетирует,  у  кого  еще  более
крутые замыслы. Ну а что мы? Не боремся, не создаем... Сидим, вот,  коньяк
жрем и немецкой жрачкой закусываем, что нам немецкий дядя дарит.  У  людей
там - стремления, надежды! А у нас? Только идиот мог  согласится  на  этот
азюль сдаться и отказаться от честной и повседневной прекрасной  советской
жизни!
     - Точно! - поддержал меня Боря. - Только  идиот.  У  нас  тут  просто
целый клуб идиотов собрался.
     - Клуб, - Филипп покачал головой, - а это дело! Мы с  вами,  ребятки,
может и вправду клуб, отчего и нет! Красиво звучит.
     - Значит решено! - я торжественно поднялся. - Сегодняшний день войдет
в мировую историю, как великая дата создания первого  азюлянтского  "Клуба
идиотов". А его бессменным председателем, единогласно  мы  изберем  Нашего
уважаемого коллегу Юру! Как самого большого идиота!
     Народ дружно захлопал, а Юра надулся, как индюк.
     - Я бы еще  виски  выпил,  -  Леня  сделал  свою  обычную  загадочную
физиономию невинного дебила.
     - Ну, давайте, ребятки, я еще поставлю, но потом с получки  раскинем,
а то сами понимаете: мы - не богачи. - Филипп прав: здесь -  не  Россия  и
денег ни у кого нет, да и я тоже все выставлять не хотел.
     Борис сказал, что больше не хочет  и  быстро  ушел.  Мы,  не  имевшие
такого стойкого характера, быстро согласились.  Юра  совершил  пробежку  к
югам за очередной бутылкой.
     Ого! Новое зелье оказалось на три, а то и  на  четыре  порядка  лучше
старого. Молодец, сам  того  не  зная,  выбрал  достаточно  хорошую  вешь,
"Teachers" - одно из  лучших  виски  в  мире,  как  минимум,  по-моему.  В
очередной раз мы продолжили. Из Юриного рога, а точнее рта изобилия лилось
вперемешку дрянь словесная и отрыгивание принятой пищи,  усиливающиеся  по
мере продолжения нашей культурной программы. На очереди оказался анекдот -
единствен ное, что не утомляло.
     - Стоит очередь за мясом, долго стоит, мороз, холод, противно.  Вдруг
появляется продавец и сообщает, что сегодня мяса привезли  мало  и  потому
евреям давать не будут.  Что  тут  делать?  Евреи  повозмущались  и  ушли.
Проходит еще часа два, опять появляется  продавец  и  сообщает,  что  мяса
будет совсем мало и дадут  только  партийным.  В  очереди  возмущение,  но
большая часть повернулась и ушла. Наконец, еще  через  три  часа  продавец
сообщает, что мяса не будет вообще. Все  шумят  от  злобы,  а  один  мужик
говорит: "Вот черт! Жидам опять повезло!"
     Посмеялись над анекдотом, который был свежим при отцах коммунизма.
     - Ну у нас один еврей маляром работал, - заметил  Филипп,  -  так  он
тоже человек...
     - Ненавижу евреев, - Юра продолжил список ненавидимых им народов.
     Вот чертеня! Виски стукнуло мне в бошку...
     Моя Катя, хоть и еврейка, но ей в равной степени наплевать на евреев,
русских и их взаимную любовь или неприязнь. Я имею  достатачно  причин  не
любить и тех и тех, что и делаю попеременно. Но кого я не люблю совершенно
определенно, так это трепачей,  а  сейчас  как  раз  один  из  них  трепал
невдалеке и меня достал.
     - Юра, - виски ударило мне по мозгам  окончательно,  черт  бы  их,  и
мозги и виски драл. Я стал  на  минуту  жидо-масоном.  -  Туда-сюда  твоих
близких родственников! Негров  ты  не  любишь  -  черт  с  тобой!  Латышей
ненавидишь, по мне можешь их вместе с собой забрать туда  далеко.  Так  ты
еще и евреев не любишь! Ты такой маленький, а в  тебе  столько  говна!  Ты
себя любишь?! Или русских ты любишь?!
     - Русские - это хорошие, а остальные - дерьмо.
     - Мысль не оригинальная. Но, если ты - эталон русских, то как на тебя
посмотришь, так скорее евреев или негров полюбишь.
     - Евреи - мелочные и жадные, а русские... ну, это просто русские!
     - Знаешь, что я тебе скажу? Беда в том, что эти твои русские вместе с
этими твоими евреями, прекрасными, предают и продают своих собратьев очень
профессионально вне  зависимости  от  национальностей.  Эти  твои  русские
вместе с евреями, собравшись, и посадили меня в это говно, в котором  я  и
сижу сейчас с тобой и радости никакой не испытываю  от  этого.  Не  бывает
дерьмовой нации, бывают люди дерьмо. Что правда, так  в  некоторых  нациях
этого дерьма побольше, в некоторых поменьше. Одни нации  такими  родились,
других такими сделали. Но это их проблемы. Ты  еще  сопливый  и  жизни  не
видел. Если ты в каждом только его  нацию  видеть  будешь,  то  далеко  не
убежишь. Конечно, - я неопределенно махнул рукой, - ты прав: русские  есть
русские... Твоя  беда,  что  дурной  ты.  Не  научишся  к  другим  терпимо
относиться, так и тебе хреново будет. Ты забыл, что и у себя  в  Латвии  и
здесь, в Германии ты оказался человеком даже не второго, а пятого сорта, а
впрочем даже и не человеком, ты - просто азюлянт,  дорогой  мой,  и  любой
негр с немецким паспортом - тебе начальник.
     - Нет! Я в армии служил. Я - русский. Я Латвию  никогда  защищать  не
буду. А Россию я сейчас пойду защищать!
     - Да знаешь, может лет пять  назад  я  бы  и  пошел  ее  защищать,  а
сейчас... - махнул я рукой. - Не знаю...
     - А что ее защищать? - вылез добродушно Леня. - Что она тебе дала эта
Россия? Тебя, вон, гансы из Латвии выгоняют, а  Россия  что-то  не  берет.
Зачем мне эта Россия? Я ее защищать никогда не пойду.
     - Эх, ребятки! Житуха - вещь не простая, - покачал головой Филипп.  -
А чего Борис убежал?
     - Ха-ха! Он - жадный! - все уже знали, что и это прокомментирует Юра.
- У него нет ни копейки, или может и есть чуть-чуть, но ходит и по  улицам
окурки собирает. Нарядится в кожаный плащ, возьмет  дипломат  и  шатается,
выискивает. Потому он и на водку сбрасываться не  хочет.  Кандидат  сраных
наук! Я - и то умнее его в десять раз!
     Для нас уже не было секретом, что Юра - бесспорный авторитет во  всех
вопросах и по всем областях знаний. И на этот раз возражать не стали.
     На следующее утро, в субботу, я  совершил  по  представлениям  нашего
азюля грандиозный подвиг: почти грудью на  амбразуру.  Собственно  говоря,
всего-навсего встал очень рано, часов в шесть. Быстро перекусив чего-то из
остатков прежней роскоши, что не успели уничтожить вчера вандалы, собрался
во Франкфурт.
     На улице надежды поймать машину себя совсем  не  оправдали.  В  такое
время никому не приходило в голову утруждать  себя  поездками  по  местной
дороге. Пару раз лишь  пронеслись  мимо  лихачи  на  скорости  под  двести
километров  в  час.  Впрочем,  те  физически  не  могли  в  такой  темноте
что-нибудь заметить и, тем более, остановиться. Пришлось плюнуть, проклять
судьбу и скоростные машины и идти  себе  по  тропинке,  проложенной  вдоль
дороги до ближайшей деревни с вокзалом. Та  петляла  по  лесу  целых  пять
километров. Ничего приятного в прогулке на такое расстояние, в такую рань,
да еще в такой холод  не  было.  Деревья  стояли,  как  тени,  огромные  и
страшные, и казалось, что за ними кто-то прячется.
     Я, вообще, не отличаюсь особой отвагой, осбенно  когда  речь  идет  о
темном лесе. Но причина, поднявшая на подвиг в  такой  час  и  заставившая
идти через все эти испытания страхом и морозцем была  в  какой-то  степени
уважительной. Паспорт паспортом, но жизнь продолжается и до его выдачи.  К
сожалению, добросердечные немцы:  совершенно  без  иронии,  а  наоборот  -
искренне, они абсолютно уверены, что  создали  уже  для  азюлянта  райские
условия существования и, тому просто ничего больше не потребуется до самой
смерти. На самом  деле,  если  смотреть  не  с  ихней  кирхи,  а  с  нашей
колокольни, так положение вовсе и не такое радостное, скорее  наоборот.  В
любом случае, они  не  препятствуют  открыто  нашим  личным  попыткам  это
положение улучшить, и на том спасибо.
     Для  полного  счастья  не  хватало,  элементарных  вещей,  как  -  то
какой-нибудь электроплитки, утюга, кастрюли и еще всяких мелочей. Так вот,
рискуя здоровьем, отправился я на добывание необходимого.
     Дойдя до деревни, как ни странно, без особых приключений,  явился  на
вокзал, взял билет, и электричка даставила меня во Франкфурт. Дальше  путь
лежал на местный блошиный  рынок,  каждую  субботу  раскидывающийся  вдоль
славной речки Майн, которой, собственно и обязан  город  половиной  своего
названия. Там, по многочисленным рассказам опытных людей, и  можно  купить
все от гвоздя до ядерной боеголовки.
     Толчок расположился прямо вдоль широкого тротуара по его обе  стороны
и уходил вдаль так, что его другого конца и не видно. Это  место  приметно
для всего рассказа, потому что так или инача, но любой  азюлянт  рано  или
поздно проходит его, двигаясь по пути  к  светлому  будущему.  Одни  здесь
торгуют, другие воруют, третьи покупают: азюлянтское разделение труда.
     Столы, коробки, просто земля заменяют прилавки. Люди продающие  стоят
прямо рядом со своим товаром и  медленно  переговариваются  с  соседями  и
рассматривают краем  глаза  или  просто  нагло  в  открытую  потенциальных
покупателей. Те, кто прибыли что-то купить  или  поглазеть,  ходили  вдоль
рядов не спеша и изредка прицениваясь.
     Что продавли здесь? То, что и на всех подобного  рода  базарах:  все.
Полагаю, что даже в самом  здоровом  супермаркете  нет  такого  выбора.  В
голову невольно приходит сравнение. Как  сами  азюлянты  пытаются  всучить
себя Германии, так и здесь яркий выбор, просто море,  море  старого,  мало
кому нужного хлама, который тоже пытаются выдать за добро.
     Новых вещей, за исключением краденого или  самошитого,  не  видно,  а
всякого  старья  -  горы.  Картина  весьма  напоминает  наши   толчки   за
исключением того, что на местном побольше  общего  порядка.  А  так,  лица
продающих, как и покупающюх, даже чем-то похожи.
     Вот у маленького темного и  похожего  на  грузина  мужичка  лежит  на
брезенте,   расстеленном   на    земле,    всякая    утварь.    Здесь    и
пользованные-перепользованные грязные сковородки, кастрюля, в которой явно
варили клей,  почти  разваленный  и  наверное  не  работающий  гриль,  две
соковыжималки, а также еще куча  всякой  всячины.  За  барахлом  "грузина"
стоит стол с возвышающимся над ним навесом. Огромный, как горилла,  детина
с типично арийским лицом предлагает желающим и не желающим  разные  записи
на кассетах. Половина из них ворованы, вторая половина писана на  домашней
аппаратуре. После детины девушка лет двадцати пяти выставила целый магазин
телевизоров. Они, как не странно подключены к какой-то розетке и, что  еще
более странно, работают. С девушкой и  телевизорами  соседствует  брезент,
лежащий на земле, на этот раз без  хозяина,  но,  видимо,  под  присмотром
следующего продавца. Прямо на этом куске ткани беспорядочной кучей свалены
винты, гайки, провода, трансформаторы, детали телевизоров и радио. В  этом
сборище технологического мусора роются несколько человек, в надежде  найти
чего-то...
     Я вступил на территорию, которую уже  окрестил  в  мыслях  "дерьмовым
Клондайком", и стал медленно, вместе с потоком  людей  продвигаться  вдоль
нескончаемого ряда. Особенностью рынка было и то, что здесь тебя никто  не
только не зазывал покупать  товар.  Куда  там!  Продавцы  еще  смотрели  с
презрительным  видом  на  пришедших  сюда.   Прислоняешься   к   прилавку,
спрашиваешь  что-нибудь.  Владелец  добра  смотрит   на   тебя   небрежно,
отворачивается и цедит через зубы короткий ответ. В душе назревает желание
плюнуть в его морду.
     В  любом  случае  правила  игры  освоились  быстро.  Теперь   уже   я
прохаживался с такой же презрительно-отсутствующей миной на  лице,  иногда
направляясь к прилавку и, смотря в даль, выдавливал,  почти  не  раскрывая
губы, вопрос. Какая-нибудь наглая детина  или  не  менее  противная  тетка
отвечает в такой же манере. Игра неизвестно  во  что  и  неизвестно  зачем
продолжалась.
     Кто торговал в  этом  богом  и  людьми  облюбованном  месте?  Хватало
всяких. Половина  -  немцы,  остальную  часть  делят  между  собой  турки,
югославы, поляки. Занимают  свое  место  и  русские.  Этих  определить  не
сложно. На трех стоящих рядом коробках представлены обычные  для  русского
импорта товары: матрешки, платки, иконы, хохлома, палех и  прочие  изделия
народного творчества. Не знаю в чем причина,  но  полет  мысли  в  русской
торговой специализации далеко не распространяется.  Единственное,  правда,
удивляет - атомные бомбы и их компоненты на виду  не  выставляют,  в  виду
того что недавно двоих умельцев повязали. Но это только  слухи,  а  слухи,
они слухи и есть.
     У одних таких русских мое внимание  привлек  большой  немецко-русский
словарик,  лежавший  в  отдалении.  Я  подошел  и  как  бы   нехотя   стал
разглядывать прилавок, всем видом стараясь показать, что  мне  и  дела  до
всего этого нет, и подошел я просто так. За коробками вросли в землю двое:
мелкий мужичек лет  сорока  пяти  с  неопределенно  -  глупым  взглядом  и
здоровая, выше его на полторы головы,  крашенная  под  яркую  блондинку  с
типичным  лицом  торгового  работника  тетка.  Профессиональным   взглядом
определив таки мой неприкрытый интерес к "прилавку", они дружно  растянули
свой оскал в улыбке.
     - Bitte,  матрешка,  -  предложила  тетка,  явно  готовая  расплыться
киселем, если я и  вправду  возьму  эту  матрешку  или  поддельную  икону,
которую она оценила в две штуки, причем не рублей, а марок.
     - Bitte, словарик, - ответил я.
     Они переглянулись,  слегка  удивленно,  и  мужик  осторожно  спросил,
немножко побаиваясь оскорбить покупателя таким вопросом и  отбить  его  от
товара:
     - По-русски говорите?
     - Да. Шесть лет Геттингенского университета  плюс  год  стажировки  в
деревне Петушки, - совершенно невозмутимо пояснил я природу своих  знаний,
продолжая сверлить взглядом  словарик,  дружески  разлегшийся  у  меня  на
руках.
     Он мне явно понравился.
     - Почем? - глядя в облака, я ненавязчиво поинтересовался для  начала,
сохраняя на лице олимпийское спокойствие, чтобы они не дай Бог  не  поняли
моего настроения. Я уже решил его купить.
     - Тридцатничек, - с извиняющейся надеждой мужик назвал свою цену.
     Она мне может и подходила, но  деньги  в  кармане  не  казенные...  Я
положил книгу назад и стал медленно отодвигаться от них. Просто для форса.
Он сейчас сам, без моих усилий цену спустит.
     - Двадцать пять, - поспешно крикнул  мужичек,  как  того  от  него  и
требовалось.
     Пришлось повернуться назад и скривив лицо в одолжении сообщить:
     - Двадцать и сейчас, наличными.
     Сделка состоялась к взаимной удовлетворенности  обеих  сторон.  Через
метров сто, слегка поторговавшись для приличия, взял  электрический  утюг.
Еще через несколько человек, торговавших предметами, напоминавшими  скорее
мусор, выкопал из утвари маленькую электрическую печку и две  кастрюли  со
сковородкой. Собственно, ради них весь сыр-бор  и  затевался.  Взвесив  на
глаз вещи, мы попрепирались  с  опытным  в  продаже  поляком  исошлись  на
взаимовыгодной цене. Во всяком случае, мне  так  кажется,  а  он  может  и
думает, что меня надул. Нагрузившись продолжил свой поход.
     Вроде все задания моей  супруги  выполнены  и  теперь  хочется  найти
что-нибудь и для себя. Это что-нибудь,  за  которым  я  сюда  и  ехал,  по
большому счету, был какой-нибудь магнитофончик. А вот его-то  и  не  было,
точнее не было такого,  какого  хотелось.  Но  все  равно  потолкался  еще
чуть-чуть, потрепался с бывшими здесь завсегдатаями,  русскими  парнишками
спекулянтского плана. Они точно знали, что к  чему,  что  покупать  стоит,
потому что "у нас на толчке это пойдет", а чего и не надо. Потом  двинулся
с этого рынка во Франкфурт. В центре, рядом с вокзалом, как это и положено
в нормальном европейском городе,  в  мелких  магазинах  тоже  можно  найти
всякую всячину. Ее отличие от той, что продают на рынке,  только  то,  что
она - новая. Качество, естественно оставляет желать лучшего, но для  таких
отбросов-азюлянтов, как я, вполне хорошее. Здесь и нашелся двухкассетничик
всего за сорок марок. По-прежнему не найденным и на рынке и вокруг вокзала
был лишь немецкий паспорт.  Впрочем,  по  общим  уверениям,  это  было  бы
слишком просто и никакой романтики. Теперь удовлетворенный, я мог спокойно
двинуть в лагерь, и через полтора часа уже входил в свою комнату.


     Дома  поведал  Кате  быль  о  своих  подвигах,  расписав  в   красках
подробности. Не обошлось без приукрас, но это - обычное дело. Вскоре, явно
довольные только что съеденным обедом, к  нам  традиционно  пришли  Юра  с
Леней.
     На  сковородке,  стоявшей  на  МОЕЙ  печке,  медленно  шипя  жарилась
колбаса. Из  магнитофона,  бодря  окружающих,  несся  Роксет,  точнее  его
музыка. Посреди стола победно возвышался утюг.
     "Генерал" от неожиданности сглотнул  очередную  неудачную  остроту  и
остался на пару секунд оглушенным моими успехами.
     - Мафончик? - удивленный Ленин голос  прозвучал  вместо  приветствия,
которое среди нас - русских  азюлянтов  принято  в  качестве  ритуала.  Но
сегодня он явно здорово ошарашен, я ему прощу невежливость. - Когда это ты
успел?
     - Спите больше, вы и немецкий паспорт проспите, - резонно ответил я и
поднял при этом указательный палец.
     - Мне его и так дадут! - Юра уже пришел в себя и теперь самопожирался
завистью, которая распирала его изнутри и грозилась ненароком  удушить.  С
ним спорить никто не стал.
     Дальше опять последовало красочное описание Франкфуртских похождений,
но на этот раз присочинили  во  много  раз  больше,  и  Катя  мне  в  этом
помогала. Леня, взял в руки магнитофон,  или  "тачку"  по  его  словам,  и
сидел, качая головой совершенно не в такт  музыке.  Я  в  этот  момент  не
только с физическим, но и  с  глубоким  моральным  удовлетворением  поедал
колбасу, а Юра делал вид,  что  не  происходит  ничего,  могущего  хоть  в
малейшей степени его заинтересовать. При этом он  бросал  на  меня  искоса
голодные взгляды, энергия которых давно бы испепелила нестойкого человека,
а мне все было нипочем. Вчера мы уже умудрились уничтожить половину  наших
продуктовых запасов.
     - Что жрешь? Морда треснет, - пытаясь  в  шутку,  но  от  зависти  со
злобой в голосе, Юра решил хоть что-то сказать.
     - У кого? У тебя от зависти? - парировал я полным ртом.
     Мужики раскурили на двоих последнюю сигарету и сидели  ни  о  чем  не
говорили. Пришел Борис и увидел печку.
     - Обновка? - спросил  он  как-то  бесцветно,  даже  не  давая  повода
хорошенько похвастаться.
     - Наследство от аргентинского дяди, сегодня по почте пришло.
     - Т-тогда можно чайничик у вас поставить? Если дядя не против.
     Я думаю, что никакой дядя не против, и чайник принесли  и  поставили.
Молча и сосредоточенно глядя на него мы стали ждать результата.
     - Медленно греет, - "генерал-эксперт" небрежно покачал головой. - Вот
у меня дома была печка...
     - К которой только поднесешь, а уже из чайника пар валит, - продолжил
за него Леня.
     - Ну, дурак ты, - злобно рыкнул Юра в ответ. - Ты много понимаешь.
     Я передумал педлагать ему покупать свою печку: ну что, действительно,
с дурака возьмешь? Вырастет - поумнеет.
     - Ты, Юра скажи лучше чего ты в армию пошел? Не открутили, что ли?  -
продолжая наслаждаться жареным, решил его переключить,  пусть  треплет  на
свою любимую тему.
     - Нет! Что я - Дурак?
     - А что - нет? - опять влез Леня.
     - Сам - дурак! У меня и брат и двоюродный  в  армии  были,  и  оба  в
морпехе. Если бы я от армухи вилять стал, мне бы ноги повыдергивали...
     - Может и надо было! - опять Леня, черт его дери!  Но  доля  рпады  в
словах имеется.
     -  Ай,  ты  -  дурак!  -  Юра  махнул  на   него,   продемонстрировав
спокойствием, что и он может быть нормальным. - Я в армуху за  два  месяца
до дня рождения попал, мне еще и восемнадцати не было. Мне только  в  июле
исполнялось, а я в мае ушел. Просился в морпех, и в военкомате помогли.  В
учебку я в Севастополе попал. Первые два месяца еще маленький,  так  никто
не трогал. А потом началось. У нас сержантская школа  была,  я  там  шесть
месяцев болтался. Деды пристали: "Иди стирай носки", ну я им: "Да ты  что,
дурак!". Ну и летал на кулаках. Потом под конец я уже  своим  стал,  -  он
помолчал. Может хотел еще чего придумать.
     - А я в армию не пошел,  -  пренебрежительно  вставил  Леня.  -  Дали
пятьсот бэков, да и все. Зачем мне эта армия? Что я там не видел?
     - То-то ты и такой дурак, - Юра прервал его подавляющим голосом.
     - Ну и я, вот, в армии не был, - вызывающе посмотрел на него Боря.
     - Значит тоже дурак, - в сердцах ответил Юра.
     - А-а, только ты - умный, - Борис понимающе покачал головой.
     - Конечно! А ты - кандидат, а дурак дураком!
     От этой сцены я с самого начала покатывался, давя в  кашле  смех,  но
под конец прорвало  и,  поддержанный  всеми  остальными,  кроме  Юры,  уже
смеялся в голос, пока из глаз не полились слезы. Их взаимные  перепалки  с
выяснениями, кто глупей, становились бесплатным цирком в нашей азюлянтской
скуке. Юра, как ни в чем не бывало, продолжал.
     - Потом я попал в часть. Там же в Севастополе. Ходили на кораблях или
в казармах упражнялись. У меня целое отделение было...
     - Бедное отделение... - фыркнул Боря.
     - Да иди ты. Однажды вышли в рейс, а в море я старшим по кухне был.
     - О меню и качестве блюд можно только догадываться...
     - Если бы тебе, Боря дали готовить,  то  точно  все  поумирали  бы  с
голода. Ну так вот, в море ко мне лейтеха подходит и  говорит,  что,  мол,
доставить к ужину спиртного. Ну я - что? Приказ есть приказ.  Весь  спирт,
что на судне был, выжрали в первый день, и где достать  -  не  ясно.  Зову
одного зеленого и ему приказ: "Доставь литр спирта через  полчаса,  или  я
тобой сегодня офицеров и накормлю и напою." Он знает, что со мной говорить
не о чем. Уходит. Через полчаса смотрю, а он несет бутыль. У меня  аж  все
похолодело. "Где взял?" - я  ему.  А  он  говорит,  что  пошел,  раздолбал
главный компас,  благо  темно  было  и  оттуда  весь  спирт  вылил.  Я  аж
подпрыгнул: ну и идиот! Напоили, короче, офицерье спиртом, я и себе отлил.
На следующее утро просыпаемся, капитан смотрит на компас, а  там  -  черти
что. Где мы, никто не знает. Поймали каких-то рыбаков, спросили...
     - Ну и горазд ты трепать,  -  покачал  головой  Леня.  -  А  куда  вы
плавали?
     - Плавает только говно, а мы  ходили.  В  Черное  море.  Были  у  нас
однажды маневры, совместные с американцами, так  у  них  подготовочка  так
себе, - он махнул рукой, может на Америку. - Мы, когда на берегу были, так
нас гоняли здорово, физическую... У меня всегда проблема была...
     - Это мы знаем: трепал много!
     - Ой, ну ты и вправду дурак, Леня, - Юра вздохнул. - Отжиматься я  не
мог. Ну не умел я. Так деды посреди начи поднимут и гонят отжиматься. Потм
я накачался.
     - А офицеры как?
     - А как  офицеры?  Как  идиоты.  Было,  конечно  пару  ничего,  но  в
основном... - он махнул рукой. - А прапора вообще...
     - Между прочим, - вклинился Борис, - я читал, что здесь, в  Германии,
если отдадут приказ, то подчиненный обязан выполнить, а потом может  сразу
идти, брать бумагу и жаловться  на  начальника,  и  жалобу  рассмотрят,  и
скорее даже в пользу подчиненного.
     - Ха! Так ты и у нас можешь жаловаться,  -  Юра  усмехнулся.  -  Тебя
пошлют, да и все.
     Вот уж поистине, говорят, что армия - школа жизни. Но  посмотришь  на
таких выпускников, как Юра, и поступать туда не захочется. У каждого своя,
эта школа, главное не то, как она называется, а то, чему научился. Иным на
пользу она не идет точно...


     После чая каждый отправился по  своим  делам,  или  точнее  к  своему
безделью. Я прилег почитаь книгу, Юра с Леней  двинулись  дрыхнуть,  Борис
оделся и ушел.
     Пройдя лагерные ворота, бодрым шагом тренированного в ходьбе человека
он повернул на маленькую тропинку. Место, куда лежал путь,  ему  было  уже
хорошо известно. Он направлялся туда не впервые. Вокруг стоял зимний  лес.
Нынешняя погода скорее походила на среднюю русскую осень. Но  ни  она,  ни
лес Борю явно не волновали. Взгляд  устремлен  прямо  перед  собой,  мысли
медленно возвращают его в прошлое. Он думает о том, как приехал сюда,  как
увиделся со своими знакомыми. Те сами лишь пару месяцев в Германии  и  ему
помочь не могли, а стеснять людей он не хотел. Поиски работы с ночевками в
спальнике ничего не принесли. Поняв, что деваться некуда,  терять  нечего,
он укрепил сердце и пришел сдаваться на азюль. По счастью услышал разговор
русских о лагере и с радостью ухватился за шанс продержаться до  весны.  А
там... Там и видно будет.
     Попав в Минбрюх, Борис почуствоал себя в раю. Теплая комната с мягкой
постелью, ежедневная еда, которой можно насытиться и даже  по  его  мнению
переесть, - все это было пределом совершенства, о коем даже  мечтать  было
страшно всего месяц назад. Обеденной порции вполне хватало на целый день и
консервы с сырками можно сохранить на потом, на черный день нового голода.
     Хоть и собирался в начале Боря в азюле  только  перезимовать,  однако
сейчас его мысли неожиданно потекли иначе.  Больше  и  больше  убеждал  он
себя, что  можно  привезти  жену  с  дочкой,  попытаться  пожить  здесь  и
подольше. Никогда и не мечтал  он  о  заграничном  паспорте,  а  теперь...
Размышляя обо всем этом он не мог принять решение. Никогда не  представлял
себе скромный пахарь даже себе непонятной  науки,  что  будет  он  жить  в
загранице. Появившаяся преспектива и тянула и пугала.
     Весь в тяжелых раздумьях, стремился он сейчас  в  аэропорт,  шумевший
всего в десятке километров от лагеря.  К  яркому,  гомонливому,  столь  не
похожему на лагерное болото месту  манит  много  причин.  Побывав  там  от
безделия пару раз, Боря  пристрастился  к  шуму  толпы,  блеску  огней,  а
главное - аэропорт оказался нескончаемым источником курева.  Целые  залежи
бычков всех сигаретных марок, какие только бывают на свете, ждали его там.
Тратиться на табак позволить себе нельзя, но и не  курить  не  получается:
переживания за все, за что только можно переживать, каждую минуту  сжимают
нервы. Еще из дома, из Полтавы был предусмотрительно доставлен специальный
мундштук, в который можно вставлять окурок, не боясь заразиться. И сейчас,
пока  никакого  паспорта  нет  вблизи,  вооруженный  инструментом  и   еще
бесценным опытом собирания, спешит Боря в аэропорт, как на работу.
     За дверью пищала губная гармошка. Человек из Турции, вымучивающий  из
нее звуки, делал это по  моим  наблюдениям  двадцать  три  часа  в  сутки,
прерываясь лишь на  время  принятия  пищи.  В  любом  случае,  засыпаем  и
просыпаемся мы под мелодии турецкого фольклера.
     Из двери напротив слышно, как ругается  русская  семья.  Она  умоляет
мужа, чтобы он не ходил наружу и не оставлял ее одну.  Этот  концерт  тоже
длится сутками, правда с редкими перерывами.
     Забежали какие-то афганцы, вечно желающие чего-то.  Я  на  них  добро
посмотрел, они ушли. В сущности, они не плохие,  но  уж  очень  достаючие.
Раньше пуще нынешнего вынимали душу, своими приходами. Потом я их  отучил.
В определенный ситуациях умею сделать приветливое лицо таким, что у  гостя
во второй раз всякое желание отпадет к посещениям, и он два раза подумает,
прежде чем зайти.
     Я лежал и хотел паспорта. Очень  сложно  объяснить,  что  это  значит
конкретно. Это не так чтобы навязчивая  идея,  во  всяком  случае  не  для
больницы. Просто лежишь себе и хочешь. Я даже не  мечтаю,  как  некоторые,
типа "вот будет у меня паспорт,  тогда  я..."  Нет.  Однако  его  хочется.
Лежишь и хочешь...
     Время близилось к вечеру и мои  нудные  размышления  прервал  стук  в
дверь, возвестивший о начале новых событий. Пришел Филипп.
     - Говорят, у вас, ребятки,  обновки,  -  бодро  и  заранее  одобряюще
спросил он.
     - Имеются, - я согласно кивнул.
     - У меня, понимаете проблема. Арабы наши еду  сварганить  задумали  и
печку с кастрюлей заняли. А я супчику хотел, у меня лучок, консерва.
     Никаких видимых причин отвергнуть легкий ужин мы не нашли.
     - Ну неси. У нас картошка есть.
     Сговорившись сделать вечерю в обстановке  тайны,  мы  не  афишировали
свои намерения нашим коллегам из  тридцать  третьего.  Через  полчаса  суп
варился, разнося приятный запах. Мы забавляли себя легким трепом о  том  о
сем.
     Красная от помидора жижа лениво побулькивала. Еще минут пять и  нужно
уже разливать по тарелкам. Мы напряженно пытались приблизить этот  момент,
гипнотизируя суп, как дверь задрожала от ударов,  потом  открылась.  Вошли
наши еще не очень старые, но уже успевшие  порядком  поднадоесть  знакомые
Юра с Леней.
     - Ну, что у нас сегодня на ужин, - из Юриных  уст  прозвучал  обычный
нахальный вопрос.
     - Святой дух у тебя сегодня на ужин,  -  уже  с  неподдельной  злобой
сказал я и в отчаянии стукнул кулаком по столу. - Скажи мне, вы  что,  еду
чуете?
     - А как же? - Леня довольной и глупой физиономией уставился на  меня.
Пришлось налить и им.
     - Где Борис? - поинтересовался я.
     - Борода пошел в аэропорт. Там сегодня бычки выбрасывают.
     Вечернее солнце бросало последние  лучи.  Кому-то  в  голову  залезла
мысль пойти для разнообразия погулять полчаса, проветриться. Сразу  метрах
в пятидесяти от лагеря  расположился  небольшой  но  красивый  пруд.  Сюда
съезжались по вечерам и выходным немцы со всех  окрестностей.  Сегодня,  в
субботу собралось большое количество народа, и мы медленно  прохаживались,
рассматривая стоящие вокруг машины. Разговор пошел про автомобили, меня от
него тошнило.
     - Мне Опель "Калибра" нравится, - сообщил  нам  Юра  так  спокойно  и
уверенно, будто мы шли сейчас его покупать. - Я себе куплю обязательно! Он
крутой! Красный такой! Ух, не машина, а чудо.
     - Зачем твою "Калибру"? Она же двухдверная. Что в ней проку? - вторил
ему Леня. - Вот я себе "Гольф" куплю.
     Разговор традиционный и повторяется несколько раз в день. Даже мне он
успел осточертеть, а они перемалывали в который раз и явно тащились на это
получая этакое мазохистское удовольствие.
     - А что ты купишь? - спросил у меня Юра с горящими в экстазе глазами,
ожидая, что я затребую себе тоже "Калибру".
     - Если мне что и надо будет, то машину, на которую  денег  хватит,  -
охладил я его надежды.
     - Нет, я только "Калибру"  возьму,  -  с  серьезной  уверенностью  он
мотнул головой.
     - Ну молодец. В человеке ценно постоянство.
     Прямо  здесь,  на   паркплатце,   где   мы   прогуливались,   заметно
контрастируя с другими марками, стоял здоровый желто-коричневый Форд,  лет
двенадцать назад бывший новым.  Рядом  с  ним  слонялись  и  рассматривали
окружающих мужчина и женщина,  явно  немцы.  Спутать  немца  и  иностранца
никогда нельзя. Здесь, в Германии, они -  хозяева,  в  их  лицах  светится
уверенность в своем превосходстве.  У  русских  в  России  на  лицах  тоже
написано, что они там хозяева, но вот довольны ли они этим? А что касается
иностранцев, то они, сколько в стране  не  прожили,  все  равно  останутся
иностранцами.
     Вот эти самые немцы, точнее не  все  возможные  немцы,  а  лишь  два,
бесспорно, достойных представителя, крутились здесь и явно чего-то искали.
Мы поровнялись с ними, и мужчина неуверенно спросил на английском:
     - Извините, вы из этого лагеря?
     Я оказался наиболее сильным в английском из нас троих  и  потому  вел
переговоры, переводя парням.
     - Из лагеря.
     - У меня к вам предложение, - бодро сообщил он.
     Жизнь учит с осторожностью относиться к любым предложениям незнакомых
людей, но выслушать их, по-моему, никогда не  мешает.  Я  кивнул  головой:
мол, выкладывай.
     - У меня есть  эта  машина,  -  он  указал  на  Форд,  -  я  хочу  ее
кому-нибудь подарить.
     Я перевел сказанное Юре с Леней, но  от  себя  добавил,  что,  видно,
здесь что-то не так. Леня сомнительно сморщился, но  Юра  уже  горел,  как
фитиль и должен был вот-вот взорваться.
     - Да ты что?!! Нужно брать срочно!!! - кричал он. - Она  же  ездит!!!
Давай, берем!
     - А у тебя деньги на ней ездить есть? - резонно охладил я его.
     - Да есть, есть, - отмахиваясь от  меня  раздраженно  перебил  он.  -
Давай, берем!
     Я перевел немцам, что коллега совсем с  ума  сошел  и  машину  берет.
Мужик довольно посмеялся и говорит, что теперь и напишем купчую. Затем Юра
может вступать во владение. Он достал откуда-то большой желтый лист бумаги
и разорвал его пополам. Попросив у Юры документ, он стал писать. Закончив,
протянул документ мне. Там на немецком языке значилось, что "Господин (или
Херр, как это здесь принято) Харут продал господину (или херру) Крабчикову
(фамилия Юры) машину Форд за пятьдесят дойч марок. Я  удивленно  посмотрел
на мужика, но он замахал руками и сказал, что просто так принято писать, а
денег не надо. Юра расписался, расписался  и  мужичек.  Потом  он  пожелал
всего хорошего и, помахав рукой, укатил на новеньком "Пассате".
     Юра торжественно открыл дверь машины и широким жестом  пригласил  нас
усаживаться. У него был сейчас вид, будто он лопнет от гордости за  самого
себя: "Вот какой я крутой - пошел, два слова сказал,  и  нате  вам:  целый
Мерседес в кармане."
     - Остынь, - говорю я ему. - Твоя телега не известно еще  ездит  ли...
Ты бы мужика попросил сначала показать.
     - Не надо! Ездит! - упрямый, как осел твердил Юра.
     - Крабчиков, а ты водить - то  умеешь?  -  осторожно  поинтересовался
Леня, немного прищурившись с сомнением.
     - Да я в ралли участвовал! Я одной рукой могу! - пыжился  чудак,  как
петух.
     - А без рук можешь, Крабчиков? - посмеиваясь продолжал Леня.
     - И без рук могу! А ты никак не можешь!
     - Ну ты за меня не волнуйся особо.
     Короче, попрепиравшись уселись мы  в  тарантаску.  Юра  ее  завел,  и
машина тронулась. Проехали чуть по дороге вперед, развернулись. Потом Леня
попросил тоже поездить.  Вел  он  хорошо.  Пока  суть  да  дело,  стемнело
окончательно.  Мы  вернулись   к   лагерю.   Гуляющие   уже   разьехались.
Остановивмашину, Юра вдруг спросил, повернувшись ко мне:
     - А ты хочешь поводить?
     Я неопределенно пожал плечами:
     - Может и хочу, но не умею.
     - Ну, садись, я тебя научу, - он покровительственно похлопал меня  по
плечу.
     Научит, так научит. Я устроился за рулем, обняв его ладонями.
     - Смотри, - начал учить Юра. - Вот  педали,  вот  ручка  переключения
передач, вот поворотник. Поворачивай ключ, выжми сцепление, первая,  потом
потихоньку отпускай сцепление и жми газ! Давай!
     Я дал. Повернул ключ,  нажал  сцепление,  первая  и  на  газ.  Машина
рявкнула и, чихнув  два  раза  от  смеха  на  меня,  заткнулась.  Пришлось
повторить. И вторая и третья попытка оказались похожими. Юра  кричал,  как
резаная свинья, что я ничего не понимаю. Леня хохотал до упада. Я пообещал
Юре, что, если он не замолчит, то  отберу  у  него  бумажку  и  высажу  из
машины. На четвертый раз эта тачка наконец завелась и поехала. Машина  шла
с маленькой скоростью. Я был доволен и медленно поворачивал руль. Юра  был
доволен в пять раз больше, так как считал событие  своей  заслугой.  Минут
через  несколько  надоело,  и  мой  инструктор  по  вождению  скомандовал:
"Тормози". Я повернул руль и направил Форд в специальный закуток, где  ему
и предстояло стоять. Этот загончик заканчивалсь  небольшим,  под  полметра
деревянным  забором,  за   которым   чернела   пустошь.   Авто   неуклонно
приближалось к этому заборчику, моя голова была занята мыслями о том,  как
его затормозить.
     - Тормози!!! -  нечеловеческим  голосом  возопил  Юра,  но  уже  было
слишком поздно. Мы врезались в препятствие, сломав  его.  Машина  заглохла
сама.
     - Идиот!!! - верещал Юра. - Идиот!!! Я же сказал тебе - тормози!!!
     - Сам идиот!!! - закричал я ему в ответ,  -  ты  мне  рассказал,  как
заводить, а как тормозить? Как тормозить, ты рассказал!!!
     - Педалью, дурак!!!
     - Сам дурак!!! Какой педалью?
     Леня,  сидящий  сзади,  умирал  со  смеху,  скорчившись  от  припадка
веселья. Юра разражался бранью, а я подключился к Лене  и  хохотал.  Через
пару минут, прийдя в себя от бурных эмоций, мы вернулись в лагерь.
     Юра шел по коридору с видом павлина, который имея старый  потрепанный
хвост, считает его лучшим в мире. Казалось, что он шел и искал повод  всем
встречным рассказать о таком удачном, умопомрачительном  приобретении.  Но
ни  турки,  ни  югославы,  ни  индусы  не  проявили  должного  интереса  к
происходящему. Увидев шедшего по корридору Разу - одного из  дружественных
афганцев, Юра быстрым шагом подошел к нему и спросил:
     - Ну, Раза, как дела?
     - Ничего, - ответил тот, не чуствуя подвоха.
     - Чем занимаешься? Как здоровье?
     - Ничем. А ты чем?
     - Да вот, хожу, - Юра сделал неопределенный жест. -  Скажи,  Раза,  -
как бы между прочим поинтересоволся он, - у тебя есть машина?
     - Машина? - удивленно посмотрел тот. - Да нет, нету. А чего тебе?
     - Да ничего. Я вот тут машину  купил.  -  Сообщил  Юра,  делая  такой
голос, будто он покупает машину каждый день, и  это  ему  не  радость,  не
тяжесть, а обычное дело.  Полностью  удачно  сыграть  у  него  все  же  не
получилось, и голос предательски дрожал от возбуждения.
     - Машину? - Раза спросил заинтересованным голосом и добавил.  -  Форд
желтый.
     - Да. А ты откуда знаешь? - удивленно уставился на него Юра.
     - Так мужик там всем предлагал, но  на  ней  ТЮФ  закончился,  ездить
нельзя.
     Юра весь побелел и его голос по ребячески задрожал.
     - Почему нельзя ездить? Я ездил и ничего.
     - Ничего, пока полиция тебя не поймала.
     - А... мне наплевать на полицию, - Юра, как обиженный  петушок  пошел
дальше.
     Вечером я рассказывал Кате в лицах все происшедшее, и она хохотала до
упаду. То, что Юра дурак, было давно и всем понятно, но зачем  это  каждый
раз подчеркивать?
     Зачем немец подарил Юре машину? Очень просто. Есть в  Германии  такая
хитрая штука, и называется она ТЮФ. Означает это что-то  типа  техосмотра,
который каждая машина должна проходить раз в пару лет. Если все в порядке,
то катайся еще, а нет, так нужно чинить. По закону машина без ТЮФа  ездить
не может. На очень старых машинах пройти осмотр почти невозможно, а ремонт
стоит жутко дорого. Машину проще выбросить. Но и это тоже не просто. Нужно
тащить на специальную  свалку  под  звучным  названием  "шрот"  и  платить
несколько сотен марок за перевозку и пользование свалкой.  Вот  умельцы  и
находят выход. Кто продает или отдает на  запчасти,  а  мужик  этот  решил
сделать особенно хитро и подарил азюлянту. Теперь у  него  нет  машины,  а
есть бумажка, что она продана. Нашел, короче, дурака.
     Следующие дни прошли в общем спокойно,  если  не  считать  истории  с
Юриной машиной. Ему все знакомые поочередно объясняли, что он -  дурак,  и
почему конкректно. А дурак человек  этот,  потому  что  эту  машину  нужно
регистрировать, а для этого требуется  новый  ТЮФ  и  страховка,  стоившие
денег. Юра в конце каждого разговора заявлял, что мы  -  идиоты,  а  он  -
орел, все и сам знает и во всем разбирается.  И  вот  во  вторник  история
разрешилась,  причем  так,  как  мы  и  предполагали.  Мне  даже  довелось
приложить руку ко всему этому.
     Накатавшись в очередной раз по лесу, Юра вырулил назад к лагерю.  Мне
уже несколько раз доверяли управлять ею. Попугав своих спутников до смерти
рулениями на деревья, съездами в обочины, в том числе и чуть не свалив все
авто в речку, я уже знал более или менее, куда  поворачивать  руль.  Перед
лагерем попросил у Юры покрутить еще и сделал  кругов  пять  по  площадке.
Потом поставил тачку в закуток, мы с Юрой вылезли. Леня посидел еще и тоже
решил напоследок сделать кружок. Решение оказалось почти роковым. Он завел
и  выехал  к  шоссе,  только  стал  разворачиваться,  как  вдруг  к   нему
устремились две зеленые машины  с  мигалками  и  надписями  "Polizei".  Мы
стояли  метрах  в  тридцати  и  смотрели  на  разворачивающееся   события.
Полицейские, вытащив пистолеты,  окружили  Форд  и  стали  требовать  Леню
наружу. Тот вышел. Его резко повернули и, оперев руками о капот, обискали.
Потом принялись чего-то выяснять. Поняв, что теперь наш  выход,  я  и  Юра
прогулочным шагом, не проявляя острого  желания  участвовать  в  действии,
подошли  к  группе  собравшихся.  Леню,  не  сумевшего,  видимо,   разумно
втолковать чья эта машина и что он в ней делает, уже облачали в наручники.
Мы пришли на помощь и между нами и  полицейскими  завязался  увлекательный
разговор, в итоге которого выяснили, кто владелец, как он владельцем  стал
и почему такой дурак, что им стал, и какое, собственно, отношение имеет ко
всему делу Леня. Полиция объяснила Юре то, что мы втолковывали  битые  три
дня: ездить на машине на этой по германским законам  нельзя.  Нельзя!  Это
полиция говорила, а ей не скажешь, что тебе на нее наплевать.
     Я поинтересовался, с какой стати они сюда прислали два наряда и брали
Леню, будто он - целая банда террористов. Они объяснили, что мимо проезжал
какой-то добрый человек и ему показалось  странным,  что  здесь,  рядом  с
азюлянтами,  разьезжает  машина.  По  простоте  душевной  снял  он  трубку
телефона в своей машине да и брякнул в полицию на всякий случай.
     Полиция отобрала ключи и, сообщив, что еще объявится для  продолжения
знакомства, удалилась восвояси. Наша компания  отправилась  в  лагерь  для
дальнейшего  азюлянтствования.  Юра  выгдядел  так,   будто   его   побили
собственной машиной по голове, перестал петушиться и ходил  со  слезами  в
глазах.
     - Ну, они все - идиоты, - каждые  пять  минут  констатировал  он  без
дальнейших комментариев. Они в данном случае были совершенно излишни.
     В  отличие  от  Юры,  я  от  таких  кардинальных  заявлений   пытаюсь
воздерживаться. Однако, столкнувшись с явлением в немецкой жизни  обычным,
но на себе испытав его в первый раз, я позволил себе пофилософствовать  об
этом, ожидая Катю, как обычно проводящую время у афганцев.
     Нас, граждан бывшего Советского Союза, учили  долгие  годы  подражать
образу Павлика Морозова - великого пионера - героя, отправившего отца  под
расстрел только за то, что тот хотел сберечь мешок  зерна  и  не  оставить
сына голодным. Павлик поступил не просто по зову душевному  и  из  желания
сделать папе приятное, а потому что тогда в государстве были  определенные
установки, которые мальчик и хотел  блюсти.  Вся  машина  государственного
воспитания  твердила,  что  настоящий  гражданин,   увидевший   творящееся
безобразие, должен пойти и доложить кому надо. А  что  делали  мы  в  свою
очередь? Воруют рядом - хорошо!  Значит  человек  "умеет  жить"!  Творится
безобразие, так пройдем побыстрее мимо. Чтобы нас не задело.  Единственно,
кто стучал, так или патологические случаи, или те, кто это  делал  по  той
или иной выгоде или принуждению. В народе укрепилось твердое мнение, будто
стукач - это враг народа. И  "народная  мудрость"  в  этом  есть  и  очень
глубокая: если я закрою глаза на соседа, который ворует, то и он ничего не
скажет, когда ворую я. Такое представление стало идеологией целой  страны.
И что мы, несчастные, потрепанные  азюлянты  увидели  здесь,  в  Германии?
Думали, что демократия - это такая штука, когда делай, что хочешь, хоть на
голове ходи, и всем до тебя дела нет. Ну, может в какой-нибудь Америке оно
и так... Но  здесь,  в  старой  Европе,  все  как  раз  наоборот.  Местная
демократия строится, в свою очередь, на стукачизме. Идет человек по улице,
идет прямо, не дергается, так значит все в порядке. Но вот  он  возьмет  и
встанет на голову, даже мешать никому не будет. И тут же побегут доложить.
Непорядок. Зачем человеку нужно на голове ходить? Где такой закон, чтоб на
голове ходить? Или вот ездили мы себе по дворику, никого  не  трогали,  на
шоссе не выезжали, и тем более  не  было  нам  никакого  дела  до  доброго
человека, вызвавшеко полицию, а ему показалось, что ездить по  дворику  не
положено. Вот так! А я все этот  паспорт  хочу!  А  если  они  всех  своих
стучать заставляют, у кого паспорт есть?
     С позиции бывшего советского человека, я могу сказать только то,  что
мне это непонятно. Мне просто лень было бы смотреть куда-то,  думать,  что
происходящее плохо по своей природе и содержанию, и  тем  более  утруждать
себя звонками в полицию. С позиции немцев я  понимаю,  они  поступают  так
совершенно искренне полагая, что это - их гражданский  долг,  и  если  они
сами не будут следить за порядком, то никто и не будет. Беда только в том,
что благое намерение, как всегда, умудрились  испортить.  В  этом  мы  уже
убедились позже. Сейчас можно определенно сказать,  что  азюлянту  в  этих
хитрых переплетениях не разобраться. Когда до паспортишки дотянем, то  все
и объяснят. На кого стучать, кому и сколько раз в день.


     На следующий день Борис  открыл  дело.  Он  ушел  сразу  после  обеда
куда-то, а мы сидели в тридцать третьем и посвящали себя профессиональному
занятию азюлянтов: трепали языком. Ближе  к  вечеру,  дверь  открылась  и,
тяжело ступая под тяжестью набитого рюкзака, Борис появился.  Он  светился
торжественной решимостью человека, нашедшего способ взобраться на Олимп, и
уже ощущавшего себя победителем. Даже нервный взгляд куда-то исчез.
     - Ну, чего достал, Боря?
     Он таинственно подмигнул и слегка заикающимся голосом сообщил:
     - Я вот тут решил вступить в конкуренцию.
     Он раскрыл рюкзак, и мы увидели, что тот битком набит пивом.
     - Что будет, Борис? - удивленным голосом поинтересовался я у него.
     - Во! Боря решил бизнес устроить. - Усмехаясь  сообщил  Юра,  а  Леня
добавил. - Ну все! Теперь будем тебя рэкетировать! Плати калым!
     Боря махнул рукой и принялся перекладывать бутылки в ящик. Мы за  ним
наблюдали. Справившись с задачей, он сел, достал бычок, закурил и сказал.
     - Нужно делать рекламу. Давайте, вы приводите клиентов, а я вам потом
по банке дам.
     - Не-е, Боря! Плати сначала аванс! -  запротестовал  Леня,  и  вполне
резонно по нашему мнению.
     - Конечно! Конечно! - мы поддержали.
     - Н-нет. Я могу дать сейчас в долг, а потом расчитаемся.
     Мы согласились. Пиво было выдано. Боря вытащил записную книжку. Там у
него занесены с точностью до пфеннига мелкие деньги, взятые Юрой  и  Леней
на сигареты. Он написал напротив имен "1 Б", что, видимо, означало  банку.
И собрался было и меня записать тоже. Но я подумал и  остановил  его,  дал
марку: "Потом рассчитаемся."
     Получив аванс, мы двинулись на поиск клиентов. Собравшись с  мыслями,
пришли к  выводу,  что  в  начале  полезно  проверить,  как  идет  дело  у
конкурентов. Поэтому, двинулись к Филиппу. Филипп лежал на кровати и читал
книгу. Он даже не подозревал, какие великие и страшные  события  произошли
за последние часы, и что они грозятся разрушить его бизнес.
     - Слышь, Филипп, Борода пиво решил продавать!  -  радостно  вскрикнул
Леня.
     - Да ну,  -  тот  спокойно  продолжал  лежать.  По  мнению  Лени  ему
следовало подпрыгнуть от возмущения.
     - Он тебе клиентов собьет, Филипп! - озабоченно выступил Юра.
     - Не собьет. Их много,  -  наш  друг  явно  не  хотел  постигать  всю
величину страшной угрозы.
     - А Борода хочет, чтоб мы ему клиентов искали. Он нам  по  две  банки
пива дал. - Юра выложил последний аргумент и подмигнул нам.
     - Молодец, - невозмутимый Филипп намек не поянял.
     Надо было идти ва-банк!
     - Мы тебе бы тоже могли искать, - раскрыл карты Леня.
     - Ты банку пива от меня хочешь, что  ли?  -  Филипп  простодушно  ему
улыбнулся. - Ну так  возьми.  И  так  уже  кучу  настреляли.  Что  с  вами
сделаешь...
     Мы от предложения не отказались. Филипп тоже взял банку,  все  к  ней
приложились.
     - Хорошо, - Юра уже  покраснел  от  двух  порций.  -  Ладно,  Филипп,
спасибо, мы пошли клиентов искать, если будут, мы и к тебе пошлем.
     Вышли в корридор, навстречу показалась  громада  туши  Заира.  Ему  и
выпало счастье быть нами замученным, как первому клиенту.
     - О-о, Заир! Заир, хочешь биер? - срифмовал Леня.
     Заир, похожий на глупого, но добродушного  быка,  покачал  головой  и
заявил на смеси языков, что не понимает. Мы принялись ему  втолковывать  и
он скоро понял слово "биер".
     - Биер гут! Гут биер! - взревел  он.  Мы,  решив,  что  клиент  есть,
потащили добряка к Боре.
     - Вот, Боря, Заир пива хочет! - радостно выпалили все вместе.
     - Ну гут, гут, Заир, - Боря, суетясь, достал банку и протянул ему.  -
Айн марк, - произнес он,  показав  один  палец,  а  мы  согласно  закивали
головами.
     - Ноу, - Заир потух. Он, конечно, ничего из наших объяснений не понял
и решил, что его хотят угостить.
     - Ноу марк, - он развел руками.
     Это был для нас большой облом.
     - Ладно, Боря, дай ты ему так, - начал уговаривать Юра.
     Боря упирался, но Юра сказал, что за его счет, и Заир  ушел,  победно
держа в руках банку.
     Наша рекламная компания двинулась дальше.  Афганцы  заявили,  что  не
пьют, и разговор с ними получился самый простой, потому что  они  понимали
по-русски. Югославы с нами объяснились еле-еле, но результат был  тот  же.
Огромнй рой бангладешцев засуетился, когда наша агитбригада подошла к ним.
Немецкий они не знают вообще, но по их заявлению  с  английским  у  них  в
порядке. В переговоры вступил я,  но  уже  через  минуту  понял,  что  тот
английский, который  они  знают  в  Бангладеш,  во  всем  другом  мире  не
известен. Полностью выведенный из себя, взял  банку  пива,  бывшую  у  нас
товарным образцом и, ткнув кому-то у самого носа, сказал:
     - Биер! Гут?
     - Гут! Гут! - дружно зажужжали они.
     Достав из другого кармана марку для наглядности, показал им и  сказал
для пущей убедительности:
     - Айн марк!
     Они наконец  поняли,  зажужжали  с  другой  интонацией  и  опечаленно
покачали головами. Мы плюнули.
     Пошли опять к Филиппу, слегка удрученные. Все были огорчены тем,  что
явные прибыли, уже плывшие в руки, проплыли  мимо,  а  я  просто  злой  на
бангладешцев.
     - Дай, Филипп, четыре банки, - я протянул ему деньги.
     - А чего вы? - спросил он, удивленный нашим видом.
     Ему пояснили, что все разозлены неудачей, и я по  этому  поводу  всех
угощаю, и его тоже.
     - Ладно, потом когда-нибудь, - денег он  не  взял,  а  достал  четыре
баночки, которые мы и распили, после чего все заметно повеселели.
     - А черт с ними с банками, - в  Юре  уже  притух  огонек  возбуждения
идеей обогатиться. - Я Бороде куплю пива и отдам.
     Посидели, толкнули по паре историй о своих  и  чужих  похождениях,  в
основном придуманных по ходу дела. Потом Юра завел привычную песню о  том,
что Боря - дурак, и я ретировался.


     Следующим утром, совершенно неожиданноо для нас  с  Катей,  привыкших
уже к лагерному расписанию и  встававших  под  двенадцть,  в  девять  утра
забарабанили в дверь. Я крикнул кое-что нелестное по-русски, так  как  был
убежден, что это какой-то идиот ошибся дверью. Но все же встал  открывать.
Вопреки  ожиданиям,  на  пороге  вырисовался  перепуганный  Юра,   который
сообщил, что его зовут в бюро  лагеря,  а  меня  он  просит  перевести.  Я
чертыхнулся, но пошел. Вид у меня оказался паршивый, заспанный и в  глазах
сверкали молнии.
     В бюро нас уже ждали полицейские из тех, что  имели  с  нами  деловую
беседу пару дней назад. Кристина стояла рядом с ними и вместо  приветствия
выдавила чтото насчет "Ага, попались!" Я огрызнулся, что попались они,  то
есть Юра с Леней, а если  она  будет  говорить  всякое  такое  мне,  то  я
преспокойно отправлюсь спать и переводить не буду, а они пусть сами с ними
договариваются.
     Юра трясся, да и Лене явно не по себе. Они были уверены, что  на  них
сейчас наденут наручники и повезут в тюрьму. Но разговор  пошел  в  другую
сторону. Полицейские, увидев, что мы все сонные, пару  раз  извинились  за
беспокойство.   Потом,   объяснив,   что   нужно    составить    протокол,
поинтересовались, когда нам удобно приехать в участок. Я  не  был  слишком
суров в виду всех извинений,  принесенных  ими  и  назначил  время  нашего
прибытия в  полицейский  участок.  Полицейские,  поблагодарив,  удалились.
Теперь настала очередь Кристины. Она заявила, что машина стоит на  стоянке
лагеря, а это запрещено. Потом спросила, не сумашедший ли  Юра,  что  взял
такую машину. На это мой коллега подтвердил, что он и вправду сумасшедший,
но это его сугубо личное дело, как и то, брать машину  или  нет.  Кристина
щелкнула зубами и злобно повторила, что машину нужно убрать.
     Настроение у меня не улучшилось,  скорее  наоборот.  Утро  испортили,
подняв в такую рань. Чтобы не мешать Кате, пошел в тридцать третий.
     -  Что  будем  делать  с  тачкой,  -  по  деловому,  но  с   оттенком
неуверенности спросил Юра.
     - Не знаю, что ты будешь с ней делать, - Леня  скривил  ему  рожу.  -
Тебе, дураку говорили, чтоб не брал, а ты взял, теперь расхлебывай.
     - А ты на ней не катался? - злобствовал  "генерал",  всего  несколько
минут назад почти замочивший штаны в бюро.
     - Катался, и ты катался, что я могу поделать...
     - Нужно ее убрать, - теперь Юра пел уже более конструктивынм голосом.
     - Куда? В лес или в пруду утопить?
     Это проблема. Мы ее еще часик  попытались  порешать.  Каждый  из  нас
посчитал своим долгом предложить Юре штук пять разных вариантов,  все  это
было лишь для прикола, по делу  никто  высказываться  не  пожелал,  а  Юра
страшно злился  и  всех  называл  идиотами.  Потом  подошло  время  и  все
разошлись обедать.
     Море неудовольствия, которое обуревало мою душу в  связи  с  утренним
недосыпанием, хоть частично компенсировалось обедом. Все дело в том, что в
нашем лагере еду не готовили, а  лишь  разогревали  привозимую  откуда-то.
Существовал строгий график подачи не всегда хорошо  разогретого  обеда.  В
каждый день недели выдавали строго определенный  паек,  не  такой,  как  в
другие дни, и таким образом мы могли разнообразить желудок  семью  разными
блюдами в неделю. Но, если  быть  точными,  то  получали  разное  основное
блюдо, а гарнир всегда один и тот же - рис.
     Сегодня "день куриной ножки", это "сытый" день  для  доброй  половины
азюля. В среду, когда  нашему  брату  перепадает  свиной  шницель,  арабы,
бангладешцы, пакистанцы - все,  кто  считает  себя  верным  последователем
пророка Магомета, едят только рис. Что касается меня, то мои дни,  в  свою
очередь, не очень сытые, как раз из-за этого риса. Я его не  очень  люблю,
может даже не люблю, но здесь в терминах разобраться  сложно,  ибо  я  его
просто не ем. Тем  более  без  приправ,  тем  более  каждый  день.  А  при
отсутствии другого гарнира приходится довольствоваться  усиленной  порцией
мяса, доедая за Катей и Машей. Сегодня  Бог  меня  решил  вознаградить  за
утренние муки и послал неожиданно много макарон. За это искреннее спасибо.
Настроение заметно улучшилось.


     Ближе к вечеру Катя с Машей отправились навещать афганцев. Мне ничего
не  осталось,  кроме  как  идти  в  тридцать  третий.   Там,   размеренно,
бездельничая  сидела  все  та  же  компания.  Молчали,  каждый  под  своим
предлогом. Я приссоединился к обществу и замолчал о своем.  Стук  в  дверь
прервал благодатную  тишину  и  наш,  бесспорно  глубокофилософский  полет
мысли. Пришел Петя.
     - Мужики! Филипп сказал, что у вас пиво есть. У него закончилось, так
я хочу у вас взять.
     Это прогремело, как  гром  среди  ясного  неба,  ибо  все  уже  давно
потеряли надежду. Борис, как с катапульты соскочил со своей верхней  полки
и засуетился, вытаскивая поспешно две банки.
     - П-п-пожалуйста! Сколько?
     - Да пару штук.
     Петя взял банки, протянул две марки и, поблагодарив, ретировался.  Мы
принялись бурно обсуждать события, а  Юра  даже  заявил,  что  Петя  будет
теперь нашим постоянным клиентом.
     Где-то через минут сорок в дверь опять постучали и вошел  высокий,  и
худой, как палка, негр. Он начал вести переговоры на английском и  заявил,
что  требуется  пиво,  причем  десять  банок,  так  как  он   там   что-то
негритянское празднует, а другой русскмй коллега не  продает.  Бог  знает,
почему он столь избирателен во вкусах и хочет совершить покупку  именно  у
русских. Может это связано с воспоминаниями детства, когда  в  его  стране
все товары имели ярлык "Made in the USSR", может с тех же  времен  у  него
осталось в голове, что "все советское - все отличное". Впрочем  пиво  наше
вполне, не хуже советского.  В  обмен  на  бумажку  в  десять  марок,  ему
торжественно вручили десять банок вместе с  пакетом,  куда  пиво  сложили.
Пакет сошел за бесплатный подарок фирмы.
     Итак, дело пошло. Это был грандиозный и ошеломляющий успех. Даже Боря
такому повороту событий  страшно  удивился  и  под  торжественные  взгляды
вычеркнул долги из записной, а мне выдал аж две банки пива. Я протянул ему
еще две марки и сказал, что всех угощаю. Банки выдали, правда Боря угостил
сам себя.
     Пиво пошло, хорошо подгоняемое  чуством  общей  удовлетворенности.  Я
занял остальных обычными рассуждениями  о  полезности  обладания  немецким
паспортом. Юра бил себя в грудь, утверждая, что его паспорт  уже  выписан.
Лене в  свою  очередь  на  него  по  фигу.  Боря  ухмылялся,  как  обычно.
Прескучившись и этим занятием, мозг выдал новую идею...
     - Боря, - обратился я к  нему,  -  а  ты,  случаем,  в  преферанс  не
играешь?
     - Отчего ж, - с энтузиазмом ответил он. - Давай, но нужен третий.
     За неимением более достойных кандидатов, обратились за помощью к  Юре
с Леней, находившимся под боком. Юра заявил, что играл в  преферанс  очень
много, хорошо, ни разу не проиграл,  но  с  нами  играть  не  будет.  Леня
уломался посоперничать, хоть играть  и  не  умел.  Обучение  коллеги  Лени
превратилось в маленький цирк, но, помучавшись час, мы  что-то  втолковали
ему и заявили, что быстрее всего учишься, когда играешь на деньги.  Он  по
неопытности своей и поверил. Быстро  расписали  пульку  в  двадцать,  Леня
умудрился проиграть пять марок, хоть и ставили по пфенингу за вист.  Чтобы
всадить столько денег, нужно играть виртуозно скверно,  но  он  с  задачей
справился. Боря страшно обрадовался, хоть и выиграл чуть-чуть. Я  довольно
потирал руки.
     - Ну что, еще по одной? - оптимистичный Боря уговаривал Леню, но  тот
не поддавался. - Ладно, давай, я всех угощаю! - последний аргумент убедил,
и мы продолжили.
     Новая игра пошла  с  новой  силой.  Теперь  решили  писать  пульку  в
пятьдесят. Инициатива пришла от Бори и я его честно предупредил,  что  сам
был против. Потом у  него  оказалось  достаточно  причин  жалеть  о  своем
предложении. Но пока мы играли. Играли серьезно. Леня от партии  к  партии
играл все хуже и хуже. Все повеселели от  пива,  я  радовался,  что  решил
вначале угостить, вспомнил своего друга, призывавшего быть щедрым,  потом,
мол, отплатится...
     - Давай, Боря за мой счет еще по паре! - махнул я рукой. - Пить,  так
пить!
     У моего коллеги Бори стукнуло в  голову  пиво  и  счастье  от  такого
количества полученных денег. Не знаю,  что  подействовало  больше,  но  он
обалдел здорово. Просто сложно представить,  что  можно  так  набраться  с
пары-тройки банок легкой бурды, которую по традиции в азюле кличат  пивом.
Хмель возымел просто роковое действие на качество Бориной  игры.  Все  мои
самые скромные ожидания были превзойдены  в  несколько  раз.  Он  оказался
разгромлен совершенно жестоко. Даже несмотря на  выпитый  алкоголь,  после
игры,  в  особенности  после  подсчета  результатов  у   него   совершенно
испортилось настроение. Довольный успехом, я взял у Бори на весь его  долг
полтора десятка банок пива, которое немедленно было всеми выпито.
     "Домой" я вернулся глубокой ночью и имел увлекательную  и  несомненно
полезную беседу со своей женой на тему о  пользе  трезвой  жизни  и  вреде
алкоголя и игры в преферанс. Также нам удалось, несмотря  на  поздний  час
обсудить конкретный график возвращения домой после полуночи. Она  пыталась
определить вермя, после которого домой уже можно не возвращаться. При этом
мы обменялись мнениями и узнали  много  нового  о  своих  родственниках  и
личных качествах каждого. Потом Катя заснула, а мне еще  полчаса  лезли  в
голову мысли про азюль и про то, что мои мозги начинают просто  дуреть  от
бесконечных пьянок. Я согласился, что пить вредно, решил больше не пить  и
на этом, удовлетворенный заснул.


     Суббота стала знаменательной тем, что Боре не  дали  еду.  Официально
выдают ее до часу дня. Он пришел без десяти, а раздача уже закрылась. Хотя
мой уважаемый коллега и не имеет больших познаний и  практики  в  немецком
языке, но голод погнал его куда-то ругаться.  Дежурный  начальник  заявил,
что уже поздно, и, вообще, Боря, мол - азюлянт, он должен радоваться,  что
его тут держут, а он еще и есть просит...  Немец  этот  у  нас  только  по
выходным работал и опыта большого в общении с азюлянтами не  имел.  Думал,
наверное, что он - с паспортом, может их,  которые  без  паспорта,  голыми
руками взять. Но, если с каким азюлянтом такое бы и прошло, то с  Борей  -
достойным претендентом на гражданство, не тут то и было.
     Собрав весь возможный лексический запас,  тот  частично  на  пальцах,
частично  словами  поведал  страшную  по   своим   подробностям   историю.
Заключалась она в  том,  что  утром  видел,  как  добрая  тетушка,  обычно
раздающая обед, перенесла из столовой к себе в машину  два  ящика,  плотно
набитых коробками с молоком. Кстати сказать, это была чистая правда. Я сам
тоже видел. И вот сейчас  он,  Боря  хочет  поинтересоваться  у  лагерного
начальства, кто  это  молоко  конкретно  недополучил.  Дежурный  начальник
скривил удивленную физиономию и нахмурился. Однако, подумав, все же пришел
к правильному выводу, пошел в столовую, вынес аж три порции обеда и  отдал
Боре. Тот в свою  очердь  решил,  что  справедливость  восторжествовала  и
отправился их съедать. Вот так! По версии моей жены то самое молоко  утром
носилось на самом деле в машину дежурного, но это только ее версия.
     Вслед за этим время медленно, но верно катилось,  ускоряемое  мелкими
событиями  лагерной   жизни,   попойками   и   еще   чем-нибудь.   Подошли
Рождественские праздники. Трудно сказать, что кто-то из нас  уже  успел  в
рекордно короткий срок перекрестится в католики, но по выражению  Филиппа,
людей неудобно обижать, не уважая их праздники, а значит  нужно  отмечать.
Нас такие проблемы особо не волновали, но возможность напиться  пропускать
никто не хотел. Денег на мелкие расходы так пока и не выдали, пришлося мне
с Юрой и Леней новый  абгемахт  делать.  Согласно  ему,  на  праздник  все
покупаю я, а потом мы поделим стоимость и они отдадут с получки.
     Нынешний поход в магазины не оказался  ничем  примечательным.  Скупив
по-быстрому десять литров пива и закуски к  нему,  мы  отправились  ловить
тачку в обратную дорогу. Вскоре я и Юра уехали со всей снедью, а Леня,  не
поместившись, остался ждать дальше.
     Поскольку наша комната больше тридцать третьей, то прздновать  решили
у нас. Филипп зван  в  качестве  главного  повара,  Юра  присутствовал  за
главного трепача. Я с Катей за хозяев, ну а Боре досталась роль гостя, так
как все остальные уже распределили. Филипп принес какие-то продукты,  Боря
поставил  пять   банок   пива.   Все   пиво   висело   в   "холодильнике",
сконструированном в виде сумки, вывешенной наружу.
     Мы резали, варили; Филипп традиционно пропускал по-русски  вместе  со
мной и Борей. Предусмотрительно я на этот  раз  не  доверил  никому  выбор
спиртного и мог его хлестать, хоть без закуса. Прошло полчаса, потом сорок
минут, но Леня не появлялся. По всем,  самым  растянутым  срокам,  он  уже
давно должен был быть здесь. В общем, человек достаточно  взрослый,  чтобы
за него волноваться, но всех интриговало, куда он мог дется. К тому же  не
терпелось начать праздновать.


     Настроение падало, как барометр в бурю, лица серели. Когда стали  уже
звереть и казалось, что каждый вот-вот примется грызть  стенку,  то  дверь
наконец-то и открылась. Леня появился. Он вошел с видом, с  которым  имеют
обыкновение появляться лишь пророки, созревшие  возвестить  миру  о  новом
чуде. В его руках почивал картонный ящик, из которого  нагло  торчали  три
бутылки "Горбачева", три или четыре куска разной колбасы, какие-то коробки
с чипсами, печеньем и всякое прочее. Принеси он и покажи нам свой немецкий
паспорт, в этот момент мы не удивилсь бы больше, чем этому морю еды.
     Немая сцена, встретившая блудного сына азюля, выглядела явно не менее
впечатляюще, чем  в  Гоголевском  "Ревизоре".  Даже  молния,  ударившая  в
середину нашего  стола  поразила  бы  меньше,  чем  вид  Лени,  груженного
продуктами.
     - Мы думали, что ты уже погиб, - дар  речи  вернулся  раньше  всех  к
Филиппу. - Ты что, взял банк или бакалейную лавку?
     - Ресторан! - усмехнулся Леня бодро. Весь его  таинственный  вид  был
покрыт плотным налетом заслуженной гордости.
     Положив ящик на стол, наш друг принялся повествовать,  как  казалось,
удивляясь тому, что сам рассказывал. Но история, судя по его реакции, была
правдой.
     -  Ну...  вы  когда  уехали,  я  еще  тормозил  пару   минут,   вдруг
останавливает мне новый "Гольф", синий. Мужик спрашивает "куда",  потом  я
залез и он повез. Разговорились, кто, откуда,  женат...  Потом  спрашивает
меня, не тяжело ли жить, что там с деньгами... Я сказал, что тяжело.  Вижу
он поддатый. Спрашивает меня, есть ли у меня время. А мне  что?  Я  ему  в
ответ, что времени, как дерьма. Ну хорошо, короче, везет  он  меня  в  Бад
Зоден - маленький городок, минут двадцать  езды.  У  мужика  там  ресторан
свой. Он мне эту коробку дал  и  еще  чуть-чуть  денег  и  сюда  отвез.  К
Рождеству подарок - сказал. Потом  телефон  свой  оставил,  сказал,  чтобы
звонил. Пообещал через две недели приехать.
     Да... Мы напряженно помолчали и пошаривали  взглядом  вокруг.  Каждый
думал общую думу. Потом Юра, все лицо которого пылало от зависти, с дрожью
в голосе сказал в сердцах:
     - Ну вот! Везет дуракам! - чуть не расплакался, бедный.
     -  Дурак  -  дурак,  а  вот  подарочек-то  к  Рождеству  получил,   -
справедливо рассудил я. - А ты получил?
     Но тот был безаппеляционен:
     - А я все и так получу! Мне ничего не надо! Я могу пойти и взять!
     - Да-а, ребятки, - Филипп тоже покачал головой и сказал  банальность.
- Это тебе, Леня, крупно повезло.
     - А т-ты, Леня ему не сказал, что у тебя еще друзья есть? - Боря  дал
понять, что явно тоже готов получить подарок.
     Компания замерла, клацнув зубами от зависти. Одна только Катя разумно
подошла к вопросу и усмехнувшись посетовала.
     - Да, Леня. Ты б ему сказал, что если он нам каждому по такому  ящику
даст, то мы могли бы целый месяц питаться.
     Пока суть да дело, поразвлекались мы  пустым  трепом,  но  "голод  не
тетка" да и "соловья баснями не кормят". Порезали пару  Лениных  колбас  и
компания дружно решила пить водку. Этому я в тайне был  страшно  рад,  ибо
предпочитаю водке пиво и тут же прикинул, что мне  его  на  долго  хватит.
Наше собрание принялось усиленно упражнятся  в  произнесении  тостов  и  в
скорости быстро нажраться. После традиционных бокалов за Рождество, за нас
с вами и за то с ними, других тостов, не менее достойных, Филипп  принялся
за рассказ очередной  притчи.  Это  уже  стало  стойкой  традицией  любого
заседания нашего клуба.
     - В одном очень очень далеком государстве жил король и  была  у  него
дочь - прекрасная царевна. Все у  них  хорошо,  царствовали  они  себе  на
славу, вот только одна проблема царя томила: дочка его не хотела  выходить
замуж.
     - Может ее никто не брал? - предположил Боря. - Сегодня жених пошел с
запросами.
     - А у нее немецкий паспорт был? - тут же вставил Юра. - Если был,  то
отбоя в женихах не было бы!
     - Не знаю! Факт, что и так отец и так, но она  ни  в  какую.  Наконец
разозлился царь и приказал ей во что бы то не стало выбрать  себе  жениха.
Дочке деваться некуда и решила  она  устроить  рыцарский  турнир.  Условия
поставила жесткие: рыцарь должен на полном скаку разрубить мечом ожерелье,
висящее у нее на груди. При  этом  он  не  может  промахнуться,  не  может
поранить принцессу. Тому, кто не справиться с заданием  грозит  смерть.  А
кто выполнит условия, на ней женится. Сказанно  -  сделано.  Собралось  на
царском  дворе  рыцарей  видимо-невидимо.  Поскакал  первый   смельчак   -
прекрасный юноша, размахнулся и чуть-чуть не дотянулся.  "В  пропасть!"  -
сказала принцесса, и рыцаря бросили в пропасть. Другой  юноша,  еще  более
прекрасный, чем первый, поскакал попытать свое счастье. Рубанул он  мечом,
но поцарапал принцессу. "В пропасть!" - приказала принцесса, и полетел  он
вслед за первым. Наконец, вышел  еще  более  прекрасный  молодой  человек,
поскакал,  разрубил  ожерелье,  не  задел  принцессу.  "В   пропасть!"   -
скомандовала принцесса, и бросили  этого  тоже.  Народ  негодует,  кричит:
"Несправедливость!". Король побагровел: "Почему?". "За компанию!" - махнув
рукой ответила принцеса.
     Так давайте же мы выпьем за компанию!
     - За компанию! - дружно вскричали все мы  и  так  же  дружно  выпили,
будто в пропсть толпой сиганули.
     Люди были на сердине второй бутылки  водки,  я  на  середине  второго
литра пива. Вдруг в дверь  постучали  и,  приоткрывшись,  она  впустила  в
комнату афганца Разу.
     - Филипп, ты что: здесь? - спросил он, пытаясь скрыть, что его  глаза
видять застолье. Голова тут же придумала причину появления, а  язык  выдал
наружу. - Я тебя ищу, хочу спросить.
     Раза членом клуба не состоял, но нам дармовой водки не жалко.
     - Потом спросишь. Садись, ешь, пей,  будешь  гостем!  Празднуй  себе,
пока празднуется.
     Раза поупирался, но сел. Мы внимательно на него уставились.  Он,  как
афганец, обладал большим уважением, потому что, по общему  убеждению,  все
люди оттуда получают убежище и паспорт  в  любом  случае.  Минут  пять  он
повталкивал всем известную историю про то, как русские  девки  выходят  за
афганцев, чтобы потом получить азюль. Затем всем наскучило.
     Юра только завел традиционный разговор за "Калибру", как его  прервал
новый стук в дверь, пришел Наим.
     - Ну, что ви тут дилаете?  -  спросил  он,  по  смешному  выговаривая
слова.
     - О-о, Наим! - Уже будучи заметно навеселе, компания поприветствовала
нового гостя. Что же теперь водку запазуху пратать? - Иди  сюда,  давай  с
нами!
     Наим скромности в России не научился  и  себя  долго  уговаривать  не
заставил. Я пошел доставать из "холодильника" пиво. Завели новый разговор.
С приходом Наима, роль главного трепача перешла от Юры к нему.
     - Зачем вы пришли к нам в Афганистан? - обратился он ко  мне,  сделав
вопросительный жест и такое выражение лица, будто я в этом виноват.
     - А черт его знает, Наим, - мне было все равно, чего мы туда  пришли.
- Я туда никого не посылал.
     - Нет, нет! Чего вы хорошего принесли, скажи  мне?  Вся  земля  плохо
стала из-за вашего Советского Союза. Всем стало плохо.
     - А тебе-то, чего? Не прийди наши в Афган, сидел бы ты там и ни хрена
не видел, а сейчас посмотри: лежишь себе целыми  днями  в  Германии  и  ни
хрена не делаешь, кормят, поят. Кто тебя  бы  там  кормил?  Был  бы  ты  в
Германии?
     - Почему не был? - стал он пыжиться и вставать на дыбы.
     - А кем бы ты был, Наим? Тебя выучили, дали работать... - я  искренне
пытался быть рассудительным, настолько, насколько вообще после  таких  доз
можно рассуждать.
     - Ну и что - выучили? Нам в Афганистан ООН денег дал ста студентам на
учебу. Мне предложили на выбор три места,  три  авиаинститута:  в  Англии,
Индии и России. В Индию я не хотел, а дальше было просто, кто  просился  в
Англию, так их в тюрьму сажали, политика была в СССР ехать учиться.
     - А ты воевал,  Наим,  стрелял?  -  серьезно  спросил  Филипп,  будто
выступает на суде по военным преступникам.
     - Стрелял, - опять полез на рожон Наим и сделал вид,  что  собирается
рвать на себе тельняжку.
     - А в наших стрелял? - грозно влез пьяный Юра низким голосом.
     - И в ваших стрелял и в наших стрелял. Многих стрелял, - он махнул  и
на тех и на этих.
     - А убивал? -  Катя  недоверчиво  покосилась  в  сторону  не  в  меру
разбушевавшегося моджахеддина, просящего убежище  по  мотивам,  что  он  -
коммунист.
     -  Не  знаю!  Что  я,  проверял?  -  тот  изогнулся,  словно  павлин,
расправляющий хвост. - Что, мы на вас напали? Кармаль из  Душанбе  сказал:
"Я иду", и ваши пришли.
     - Но теперь-то война кончилась, наши ушли. - Леня, как всегда, сказал
безразличным голосом. - Вам что, не по фигу? Уже полчаса препираетесь.
     - Ха! Где же  она  закончилась?  -  Юра  встрепенулся,  как  гусь.  -
Войска-то вывели, а я - вон, когда служил, так и мне предлагали, и  у  нас
ребята из  части  на  забросы  ездили.  А  я,  что  -  дурак?  Они  оттуда
возвращались психами ненормальными. Оно мне надо?
     Все помолчали. Мне в душе было смешно. Вот  так  сыграла  злую  шутку
история. Мы - агрессоры, а может и  освободители,  пьем  водку  с  людьми,
которых оккупировали или освободили, что никакой  разницы  не  имеет.  Эти
люди, в свою очередь, были нам попеременно то лояльны, то  наших  убивали.
Но вся комичность в этой ситуации то, ГДЕ мы сейчас вместе  сидели  и  чей
хлеб буквально жрали, препираясь между собой! А сидели  мы  вместе,  прося
помощи у немцев, которые к нашим взаимным тусовкам никакого  отношения  не
имеют.
     Вот это - парадокс истории!  Это  вам,  прямо,  марксизмом-ленинизмом
советского  типа  по  их  демокрическому  лбу:   мы   обосрались,   а   вы
подтирайте... Плюнуть хочется, да в своей комнате неудобно!
     В дверь опять постучали.
     - Сегодня у нас - вечер встреч?  -  саркастически  вставил  Боря.  И,
вправду, иной раз кто раз в день зайдет. А сегодня сыпяться, как  мухи  на
дерьмо. Чуют, черти, чуют, что водкой пахнет!
     Открывшаяся дверь показала трех алжирцев из комнаты Филиппа. Они были
маленькими и засушеными, казалось  еще  во  времена  фараонов  в  жестоких
песках Сахары. Парни слегка ошарашенно посмотрели на собравшееся застолье.
     - Давай, давай! - закричали мы все и приглашающе замахали руками.
     Новые гости, как оказалось, искали Филиппа и хотели попросить у  него
картошки. Мы усадили их за стол, предложили  водки.  Двое  согласились,  а
один сказал, что никогда не пил. Тогда я достал еще пива - зачем  человека
приучать сразу к разврату?  Пусть  начинает  с  малого.  Стали  веселиться
дальше. Поскольку сегодняшнее заседание получилось расширенным, круг  тем,
предложенных на обсуждение также расширился.
     - Алжир - гут? - задал я традиционный вопрос, чтобы начать разговор.
     - Гут, гут! - подтвердили мою догадку они и, в  свою  очередь  задали
тоже вопрос вежливости. - Руссланд - гут?
     - Гут! - неопределенно махнув рукой ответил им.
     - Дойчланд - шайзе (дерьмо)? - утвердительно - вопрошающе сказал один
из них.
     - Шайзе! - согласился я, как и следовало.
     Таким образом мы обменялись вежливостями, столь же  обычно  принятыми
при знакомстве двух азюлянтов, как и падеде в балете. Потом от меня  пошел
вопрос на засыпку.
     - Саддам Хуссейн - гут? А? - уж знаю вас, бестий, что вам нравится.
     - Гут! Саддам Хуссейн - арабс гут! - проскандировали те втроем,  и  я
забеспокоился, не покажут ли нам живую картину интифады.
     - Ха-ха! А Израиль - шайзе.
     - Шайзе.
     Выяснив политическую  подготовку  алжирцев,  им  предложили  жареного
мяса. Но они рассмотрели его внимательно и, покачав головой, отказались.
     - Швайн (свинина), - пояснил один.
     Тогда предложили им салат "Оливье", его они принялись с удовольствием
уминать. А я подумал: "Дураки! Жареную свинину есть не стали, а  салат  со
свиной колбасой трескают, аж за ушами пищит." Я вовсе не хотел ущемлять их
веры или традиции, просто  вся  еда  на  столе  в  той  или  иной  степени
содержала свинину, а не угощать их было неудобно. "Ничего",  -  оправдывал
себя, - "переварят и не заметят".
     Развязав немного языки, алжирцы признались, что паспорта немецкие  им
на фиг не нужны. Они сюда лишь ради наркотиков и поворовать. Не  знаю  как
кого, а меня эта новость обрадовала -  значит  конкурентами  поменьше.  За
такой правильный подход я им еще пива поставил и безо вской боли в сердце.
Побольше бы подобных сознательных азюлянтов,  которым  паспорт  ну  ни  на
хрена не нужен!
     Водка была выпита, и я стал доставать пиво из загашника. Мои  надежды
сохранить его оказались тщетными. Филипп завел разговор  за  христианского
бога, он вообще становился философом  от  хорошей  порции  алкоголя,  как,
впрочем, и всякий нормальный русский человек. Наим сцепился с ним, защищая
правоту мусульман, а мне оставалось лишь немного их подкалывать.
     - Наш пророк, Магомет, моложе всех других  пророков,  он  родился  на
пятьсот с лишним лет позже Иисуса. За нашей религией -  будущее!  -  вещал
пьяный  Наим,  огромный  и  коричневый,  похожий  на   джина,   принявшего
полбутылки.
     - Нет, Наим! Ваш бог - жестокий. Вы хотите убивать неверных, -  давил
на него Филипп, который тоже был достаточно хорош, но философствование  не
забросил, а даже ударился в него еще сильнее.
     - Не всегда. Зато наш бог запрещает разврат, пьянство.
     Тут я уже просто искренне покатился со смеха и чуть не  грохнулся  со
стула.
     - А ты - мусульманин, Наим? - спросил его,  находясь  наполовину  под
столом.
     - Да! Я - мусульманин! - горячо ответил он и сделал такой жест, будто
вырывает глаза неверным, усомнившимся в этом.
     - А водку пьешь, - поддел его, - и свининой не брезгуешь. Ай-я-яй-яй!
Нехорошо! Коран не велит. Будешь ты в аду гореть!
     - А-а! Я в Афганистане не пью!
     - Значит в Афганистане ты - мусульманин. А здесь кто?
     - А-а! Ти ничиго ни панимаишь! - коверкая слова, он  махнул  на  меня
пятерней, чтобы я не смущал его перед пророком.
     Я засмеялся, но тот опять продолжал говорить.
     - Наш Магомет был простым человеком, поэтому он нам хороший.
     - А наш Бог - добрый. Мы - русские такие открытые из-за нашего  бога,
- спорил с ним Филипп, не желавший сдаваться и в  связи  с  помутнением  в
голове не замечавший, что мусульманин уже готов выпасть в  осадок  на  дно
своего стакана или прилечь, положившись щекой к ближайшей салатнице. - Наш
Бог тоже сын простой женщины.
     Спор продолжался и ему не было конца, да и быть  не  могло.  В  дверь
опять стучали. Кто-то  приходил  к  арабам,  кто-то  к  афганцам,  кому-то
наливали, кто-то уходил. Ближе к  полуночи  сидели  при  свечах,  так  что
видимось была плохая.
     Молочно-белая дымка сигаретного дыма, винные пары, поток одновременно
произносящихся фраз плотной пеленой застилала глаза и притупляла сознание.
Казалось, что тебя какая-то сила поднимает и опускает, как  на  волнах,  в
бешеном водовороте общего упопомрачения. Каждый стремился высказаться,  не
важно о чем, проявить себя, излить свои затаенные, забитые чувства наружу,
протянуть к другим невидимые ниточки, чтобы связаться в единое  целое.  Мы
позабыли,  что  совершенно  чужды  друг  другу,  что  едва  можем   понять
незнакомый говор соседа. Нам хотелось все глубиной мозга,  всеми  чуствами
позабыть на минуту, кто мы, зачем  мы  здесь,  позабыть,  что  за  стенами
комнаты лежит незнакомая, жесткая, властная над нами  жизнь.  Мы  пытались
родить иллюзию домашнего очага, оставленного далеко за горизонтом...
     Часа в два ночи практически все выпили, многие ушли. Юра, отрубившись
валялся у себя на койке в 33-м. Леня имел проблемы с  желудком  и  общался
один на один с унитазом в общественном туалете.  Остались  самые  стойкие:
Филипп, Боря да я. Катя спала. Мы спорили  обо  всякой  ерунде,  но  языки
шевелились  значительно  медленней,  неся  тяжкий  груз  выпитого.   Долив
последнюю банку пива, я на нее удивленно посмотрел, но и так все уже ясно.
Короче, Рождество 1992 года мы отметили вполне прилично. Я уже думал,  что
программа на сегодняшний  день  исчерпана,  как  дверь  распахнулась  и  в
комнату ввалился Юра.
     - Пойдем, - промычал он. В его взгляде виднелся густой туман.
     - Пойдем куда? - я удивленно на него посмотрел, хотя казалось в  этот
вечер ничто уже не могло вывести из равновесия.
     - Пойдем! - голосом упрямого пьяного барана повторил он. Ну мы пошли.
По дороге, в  коридоре  к  нам  присоединился  Леня,  выяснивший  уже  все
проблемы с унитазом. Добрались кое-как до 33-го.
     - Ты можешь дверь пробить? - вызывающе надвинулся на меня Юра.
     Понятно, что человек и в правду слегка того...
     - Крабчиков, ты перепил, - сказал я ему откровенно  и  собрался  идти
назад.
     - Нет, ты можешь? - Юра продолжал играть в пьяного ягненка, решившего
показаться бараном.
     - Нет. Не могу.
     - А ты? - пристал он к Лене.
     - Могу, - Леня кивнул.
     Леня немного отошел и рузвернувшись со  всей  дури  вмазал  по  двери
кулаком. В ней образовалась большая вмятина. Фанера поддавалась хорошо.
     - Нет. Это - ерунда. - Крабчиков запетушился. Он немного отодвинулся,
принял  агрессивную  позу  и  вмазал  в  середину.  Последствия  оказались
впечатляющими. Дверь слетела с петель и, рассыпавшись на куски разлетелась
по коридору. В дверном проеме зияла огромная дыра.
     Из комнаты напротив робко выглянули бангладешцы. Боря показал на  Юру
и пояснил на английском, который он по такому случаю вспомнил:
     - Коллега просто немного чокнутый, но это общественно  не  вредно.  У
каждого свой способ чуточку сойти с ума.
     Мы еще с минуту посмотрели на разрушения, потом Юра с  Леней  подняли
"остатки былого величия" и приставили их  к  дверному  проему.  Все  молча
разошлись спать.
     Я пошел к себе домой. Несмотря на поздний час,  наш  азюль  продолжал
жить полноценной жизнью. Везде царила обычная  атмосфера,  факт  праздника
разве что лишь немного усиливал  обычный  шум.  Во  многих  комнатах,  как
обычно пили. Просыпаясь под полдень,  люди  могли  спокойно  не  спать  до
раннего утра. Югославы слушают свои заунывные мелодии и пьют, периодически
наполняя корридор своим хохотом. Из  турецкой  комнаты  несется  восточная
музыка, через открытую дверь видно, как толпа пьяных усатых  дядек  гацает
вокруг стола. Дежурный по губной гармошке усатый мужик не играет, а просто
сидит  -  устал,  таки,  бестия!  Иногда  раздаются  взрывы   хохота   или
негодования... Пошел спать.


     Наше пребывание в лагере было  скучным  и  утомительным,  о  чем  уже
неоднократно доводилось между собой говорить и по поводу чего  материться.
Но иногда наступала полоса сплошных событий, хоть  и  имевших  не  большое
мировое значение, однако бывших весьма будоражащими  для  нас  -  скромных
борцов за азюлянтство.
     На следующий день после Рождества мы прохаживались с  Борей  внизу  в
вестибюле, занимаясь нашим обычным делом -  убиванием  времени.  В  голове
тяжелым грузом лежал свинец вчерашнего католического праздника. Каждый  из
нас для зарядки мозгов  и  языка  по  очереди  философствовал  на  тему  о
получении немецкого паспорта, перемежавшуюся с темой о Юриной глупости.
     Нам составляли компанию еще человек  двадцать  собратьев  по  лагерю,
тоже томившихся здесь. Все  делали  глубокомысленный  вид  и  периодически
негромко переговаривались, встречаясь  друг  с  другом  при  беспорядочном
движении по залу.
     -  Wie  geht`s,  Kollega?  (как  дела  коллега)  -  спрашивает   тебя
примелькавшееся лицо.
     - Гут! Данке! - улыбаюсь в ответ и двигаюсь дальше.
     В скукоте этого отстойника толкались мы ради Бориной игры в  шахматы.
Он каждый день проводит здесь час-полтора, сражаясь с какими-то  афганцами
и турками на клеточном поле. Игра -  это  тоже  способ  развести  клейстер
скуки, если умеешь двигать фигурами. Я не умею  и  просто  иногда  прихожу
посмотреть. Партнеры Борины сегодня не  появились,  и  мы  уже  собирались
уходить. Но, как обычно, что-нибудь да и произойдет.
     Бросив взгляд в  окно,  обнаружил,  что  в  лагерь  вьезжает  колонна
автомобилей с грузовичком во главе. В нескольких Мерседесах какие-то  явно
серьезные  персоны.  Из  задних   авто   начинают   выскакивать   люди   с
фотокамерами.
     - Боря! - я спешу  толкунть  его  в  бок.  -  По-моему  нам  паспорта
привезли. Побежали занимать очередь! Заодно на канцлера Коля посмотрим.
     Мой товарищ легко подъемный на всякие подвиги и уже движется за мной.
Обдумать услышанную чушь он может и в дороге. Выскакиваем  на  улицу,  как
гончие, и проверяем обстановку.
     К сожалению, обещанную мною звезду программы -  доктора  Коля  в  наш
зверинец на этот раз не привезли. Персоны  оказались  явно  более  мелкого
ранга, но наше лагерное начальство все равно крутится рядом  с  ними,  как
юлы.
     Грузовик открыли и взору предстало множество белых коробок с  чем-то.
Желая, естественно, оказаться в центре событий, мы с Борей продвинулись  к
нему    поближе.    Немец    в    костюме,    представительный     и     с
начальственно-покровительственными  манерами  подошел  к  нам   вместе   с
начальником лагеря и с Кристиной.
     - Херр Ланг - бургомистр, - представили его.
     Сохраняя  на  лице  небрежно-независимую  улыбку,  как  и  полагается
азюлянту, которому и бургомистры ни по чем, мы по очереди пожали ему руку.
После этого подбежали корреспонденты  и  попросили  повторить.  Мы  втроем
повторили,  и  все  остались  явно  довольные.  Как  минимум  делали  вид.
Бургомистр состроил вдохновенное  лицо  и  обратился  к  нам  и  к  толпе,
жавшейся неподалеку и не решавшейся подойти. С его уст минут пять исходила
прочувственная  речь,  как  я  понимаю,  о  христианской  любви  немцев  к
азюлянтам. Немцы улыбались, "лагерники" тупо смотрели, ничего не  понимая,
а мы играли роль полномочных представителей  лагерной  швали,  принимающих
подачку  от  общего  имени.  Корреспонденты  усердно   трудились,   щелкая
фотоаппаратами.
     После речи из толпы вытащили еще пару человек  и,  организовав  живую
цепочку во главе с важным человеком  и  нами,  стали  разгружать  коробки.
Правда, после того, как сцену запечатлели бывшие  на  подхвате  фотографы,
бургомистр передумал помогать, и нам пришлось продолжить  самим.  Немецкая
делегация, видимо удоволетворившая  жажду  христианской  помощи,  убралась
восвояси. А у нас начался дележ. Толпа с нетерпением гудела,  выстроившись
в очередь.  Наши  с  Борей  заслуги  перед  немецким  народом  оценили  по
достоинству и выдали аж две коробки, причем  первым.  Дальше  пошла  общая
раздача, досталось всем, причем  начальство,  по  рассказам  очевидцев  не
обделило не только себя, но и свои  многочисленные  семьи  и  знакомых.  В
такие моменты жизни они явно причисляли себя к азюлянтам  и  считали,  что
будет  несправедливо,  если  христианская  любовь  никак  не  коснется  их
материально. Мы в свою очередь вернулись в 33-ий.
     - Не знаю, Боря, что там, но точно что не паспорта, - говорю  ему  со
скепсисом в голосе, впрочем достаточно поддельным.
     - Т-ты же обещал!  На  фига  я  перед  камерами  кривлялся?  -  хитро
посмотрел он.
     - Ну ты не расстраивайся. В следующий раз точно будут паспорта.
     Коробки мы открыли. Паспортов и вправду не было... Там оказался набор
шоколадных конфет. Потом, гуляя в  магазине,  я  такой  видел.  Он  двести
пятьдесят марок стоит. Подарили азюлянтам!
     Господи! Как мы чужды друг другу! "Эти", которых страшно  ненавижу  и
которых глубоко уважаю, которые дарят конфеты, может  от  чистого  сердца,
ибо искренне уверены, что делают нам приятное. Ну и "мы", злые  на  них  и
огорченные, что нам дарят  эти  конфеты,  а  не  деньги,  чтобы  мы  могли
хорошенько напиться!
     Проклятье! Ведь только немногим больше месяца прошло с тех пор, как я
чувствовал  себя  счастливее,  умнее  и  радостней  миллионов  других.   А
сейчас... Сейчас я был изгоем, как и окружавшие меня.  Никому  не  нужным,
презираемым и держащим в груди нарастающуюся злобу, сам не знаю на кого  и
почему.


     Цепь  событий  не  прерывалась.  Двадцать   восьмого   декабря   нас,
совершенно неожиданно для всех, повезли в Швальбах. Автобус битком  набили
людьми, которые весло шумели и почти прыгали от  восторга  в  предвкушении
предстоящего события.
     День для азюлянтов великий, может как четвертое июля для американцев,
только больше. Сегодня выдавали одежду. Не просто одежду, а новую одежду.
     Большая часть  посвятивших  себя  томлению  в  германском  азюлевском
плену, выглядела в первые месяцы после приезда весьма потрепанно, пока  не
наворуют  или  на  худой  конец  не  заработают.  Многочисленные  семьи  с
несчитанной тучей детей смотрелись на  фоне  простых  немецких  рабочих  и
крестьян  грязным  табором   оборванцев.   Может   именно   в   целях   не
альтруистических, а лишь для того, чтобы пощадить взгляд рядового бюргера,
вышедшего на улицу, немецкое правительство  и  ударило  по  карману  своих
граждан и высыпало оттуда бабки на  одежу  бездельничков,  собравшихся  со
всех концов света. Первое поощрение вещами производили "натурой", то  есть
выдавали именно одежду, а не деньги, опасаясь, чтобы те не пропили.
     Вся наш клуб, кроме Филиппа, получившего свою порцию раньше, ехала за
добром. Был с нами и Наим, который, хоть и числился в  старожилах  лагеря,
но еще ни разу не  получил  полагающееся,  потому  что  два  раза  проспал
автобус. Это совершенно в его стиле. Воспитанный в  мусульманско-советской
среде, он не очень легок на разные подвиги и потому по лени часто даже без
обеда остается.
     В  Швальбахе  толпу   выгрузили,   выдали   специальные   бумажки   с
фотографиями и повели в маленькое  подвальное  помещение.  Люди  принялись
покорно ждать, особых эмоций не проявляя. В конце  концов  совершенно  все
равно, где ничего не делать: что в  лагере,  что  здесь.  Кроме  того  все
предвкушают обед, заметно более сытный, чем наш.
     Немцы,  в  свою  очередь,  носились  и  что-то  кричали  друг  другу.
Создается впечатление, что ими готовится акция по  спасению  какого-нибудь
миллиона - двух беженцев из-под уничтожающего огня  противника.  При  этом
никакого видимого результата столь бурной деятельности заметно не было, но
подобный способ имитировать свою  тяжелую  занятость  придуман  на  разных
этапах исторического развития практически в каждой стране, где  догадались
себе в наказание создать хоть одну государственную организацию.
     Наконец, собравшись, видимо, с мыслями или просто решив, что крути  -
не крути, но рано или поздно  нужно  и  поработать,  они  начали  медленно
осчастливливать народ одеждой.
     Вопреки всем законам невезения, бутерброда и прочих похожих  случаев,
периодически помогающих идти мне по жизни, на этот раз  нам  выпал  первый
номер в очереди. В большой комнате без окон, сплошь заставленной вешалками
и полками, сидели мужчина и женщина. Они предложили нам "выбирать". Всякой
вещи, предоставленной азюлянту на "выбор"  оказалось  по  три-четыре  вида
разных цветов. Куртки, штаны, юбки были  в  большинстве  своем  одинакавых
фасонов, как и положено лагерной робе. Однако в конце двадцатого  века  ей
придали более человеческий вид. В любом случае, по сравнению с тем, во что
большинство прибывших одето,  шмотье  могло  сойти  свободно  за  выходную
одежду высшего класса. Я, если честно, ожидал худшего. Главное,  что  вещи
новые. Мы рассматривали.  Тетя  приносила  что-то.  Нужно  отдать  должное
немцам: они выдали действительно полный набор одежды от трусов  до  зимней
куртки. Правда при этом ими было сделано предположение, что  нижнее  белье
азюлянт не меняет, потому что его выдали в одном экземпляре.
     Пришлось осчастливить  правительство  Германии,  подмахнув  небрежной
росписью бумагу в которой значилось, что  моя  семья  получила  одежды  на
шестьсот семдесят пять марок.
     Потом мы перешли в следующую комнату, где  предложили  обувь.  Вот  с
обувкой у них получился прокол. Она никуда не годилась. Ну честное  слово!
Я себе ботинки взял, лишь чтобы дарителей не обижать.  Катя  нашла  сапоги
тоже не блиставшие. Единственно, кто выиграл, так это Маша, ибо ей нашлись
весьма подходящие детские зимние кроссовки. И слава Богу! И, вообще,  кому
все это подошло, так все той же Маше, чья одежда получилась яркой и хорошо
сидела. Во второй комнате мы расписались, что приняли подарков  на  двести
семдесят марок. Спасибо тому немцу, кто заплатил столько налога!
     Добро наше сложили в огромные синие кульки, и довольные, что все  это
закончилось, мы победно вышли, проталкивая  подачку  впереди  себя.  Толпа
ожидавших дружно ухнула и ринулась к нам, видя в нас экспертов.
     - Ну?!! Что там?!! Что нужно брать?!! А еще есть?!! - нас  прижали  к
стенке, требуюя немедленной  информации  на  русском  и  других  возможных
языках.
     Страждущих успокоили, что есть. Мы все не забрали и им оставили тоже.
В отдалении нашелся тихий уголок. Катя с Машей устроились  на  стульях,  я
пошел в буфет поискать чего-то купить подкрепиться.
     Не взирая на  то,  что  в  местной  столовке  выстроилась  порядочная
очередь, я ее успешно и стойко выстоял, хоть и имею с детства аллергию  ко
всякого рода томлениям за тем или иным товаром. Потребителю в  этом  месте
предлагали всякую ерунду. Хоть нам и дали талон на  обед,  но  он  еще  не
наступил. То  есть  по  мнению  администрации  нам  еще  проголодаться  не
положено.  Пришлось  довольствоваться  парой  банок  колы,  двумя  кофе  и
несколькими бутрбродами.
     Рука залезла в кошелек и небрежно  протянул  деньги  молодому  негру,
стоявшему за прилавком. Тот посмотрел на бумажку, потом на меня. Его  лицо
неожиданно изменилось, он как-то  сьежился,  испугался  и  даже  чуть-чуть
побелел, как показалось. Я  недоуменно  уставился  на  него.  Он  поспешил
разрешить мои догадки и спросил на  немецком,  указывая  на  то,  что  ему
протягивали.
     -  Что  это?  -  коверкая  могучий  немецкий   язык,   он   умудрился
воспроизвести неподдельный ужас.
     Я тоже посмотрел на это, и меня  разобрал  хохот.  Вместо  марок  ему
подал советскую двадцатипятирублевку. Не знаю от чего,  но  ситуация  меня
здорово развеселила. Действительно сложно представить, что в наше время на
такие  деньги  можно  купить  столько  товару,  тем  более   в   Германии.
Извинившись, дал ему двадцать марок. Он облегченно  улыбнулся  и  поспешил
выяснить, что это за деньги ему пытались всучить. Я ему пояснил.  Человека
заинтересовало, сколько это в марках. Мне  пришло  в  голову  постоять  за
честь Родины. С невузмутимым видом сказал, что сто марок,  но  разменивать
купюру не хочу, ибо она мне дорога как память.
     Мы с Катей выпили кофе ради согрева и удовольствия,  Маша  уничтожила
колу, съели по бутерброду. В животе потеплело, настроение  улучшилось  еще
больше и душа стала искать выход, просила новых приключений. Вскоре пришел
Юра, получивший свою порцию. Он выглядел очень гордым за себя, явно считал
происшедшее исключительно своей заслугой, и мне выпала  доля  порадоваться
по этому поводу, что я и сделал.
     Через некоторое время моему коллеге пришла в голову  идея  стрельнуть
себе сигарету, и я согласился его сопровождать, на всякий случай. На улице
в сплошном беспорядке толпится и томится кучками народ, но ни курящих,  ни
продающих сигареты не видно. Вдруг из ниоткуда к нам, образно  говоря,  на
голову свалился маленький мужичок, в котором сложно не узнать грузина. Его
говор  страшно  утяжелен  кавказским  акцентом,  столь  приевшимся  частым
посетителям колхозных рынков. Без предварительного вступления, он  спросил
у нас по-русски, кто мы.
     - Охрана лагеря, подразделение "Сибирские пантеры", -  ответил  я  не
моргнув.
     Он принял это за чистую монету и поинтересовался: - А  давно  так  вы
тут?
     - Да уже с утра.
     - Откуда ви прыэхалы? - продолжал он пытать.
     - Я из Москвы, а коллега  из  Рижского  Сейма  по  спецзаданию,  -  я
показал на Юру.
     - А-а, - он неопределенно промычал.
     Мужичек, видимо, не знал, что такое Сейм, или что такое "рижский". Но
это обстоятельство  его  не  огорчило  и  он  поведал  нам  быль  о  своих
похождениях. Для этого, наверное, и завел весь разговор,  чтобы  с  кем-то
поделиться. Вся история была рассказана в чисто грузинской манере и являет
собой бесспорный шедевр, способный  украсить  любой  сборник  современного
грузинского эпоса.
     - А я, понымаишь, прыэхаль на этот Гэрманый! Ми тут с другом  хотэлы,
понымаишь, машыну  купыть!  Прывэзли  дэньги,  понымаешь!  Ходыли  в  этот
Франкфурт!  Встрэтилы  там  чэловэка,  хороший   чэловэк,   тоже   грузын,
понымаишь, такой генацвале! Он  тоже  машину  приехал  купыть!  Он  нас  в
рысторан повел. Хороший такой, понымаишь, рысторан. Ми там хорошо  сыдэли!
Три нэмэц, понымаишь,  тоже  угостыли!  Потом  ми  его,  этого  генацвале,
понимаешь, тоже в рысторан повели! Тоже хорошо сыдэли. Потом он нас  опать
повел и угощал. Потом ми его угощалы! Корочэ чэрэз два дэнь ми вэсь ддэнги
потратили, и нам было ужэ нэчем угощать. Друг сказал, надо сюда  идти,  на
азул здаватса. Ми и прышлы.
     - Ну и чтож теперь? Будешь паспорта немецкого просить? - сочувствующе
мы посмотрели в его глаза. Они светились  душевной  простотой  и  не  были
подернуты дурнотой азюлянтской паспортомании.
     - Нэт! Зачэм мнэ этот паспорт? У мэня дома ест всо. Тут друг  говорыт
вороват можно в магазин. Можно видэо. Можно камэру. Потом  дэнги  чут-чуть
возмем и машину - назад поедэм.
     Ну Бог с тобой, мужик! Мы его еще  послушали  и  расстались.  Главная
мораль от истории -  не  ходи  в  рестораны,  а  то  хуже  будет!  Главное
впечатление - грузины нам не соперники!


     Уже в четыре часа дня нас привезли  в  дом  родной  -  Минбрюх.  Катя
потребовала немедленно приступить к осмотру вещей, чем я ей и  предоставил
спокойно заниматься, избавив от своего общества, а сам поплелся в 33-ий.
     - Крабчиков телевизор покупает, - сообщил мне очередную сенсацию  дня
Леня. - Болгары продают за двадцать марок, а он покупает.
     - А где ж он деньги-то взял? - недоверчиво пришлось ухмыльнутся  мне,
ибо Юра и деньги - вещи, мало совместимые.
     - А он в крудит. Телик сегодня берет, а деньги после получки.
     - Ну в крудит, так в крудит, - передразнил я Леню. - Я за  него  рад.
Молодец, Юра Крабчиков: думает об обществе. Теперь мы  телевизор  смотреть
будем, - можно же за человека порадоваться.
     - И мы тоже телевизор берем, - продолжил Леня список,  как  оказалось
неокончившихся новостей.
     - Это как? Вы что, каждый себе по телевизору берете, а  потом  каждый
по своему экрану одну и ту же программу смотреть будете?
     - Да нет. Мы один телевизор на троих берем.  Каждый  по  шесть  марок
дает.
     - А-а! Ну тогда вы все - молодцы.
     Крабчиков принес телевизор, мы решили его посмотреть, раз уж  купили.
Я пошел позвал Катю, Леня привел Филиппа. До этого телевизор был только  у
Филиппа в 51-ом, и все ходили смотреть  к  нему.  Но  здесь,  естественно,
лучше. Во-первых, он как бы свой, а не арабский,  а  во-вторых,  никто  не
мешает смотреть. Лично мне капитализм в действии нравится:  денег  еще  не
платили, а телик - вот он стоит! По этому поводу, кто в долг, а кто  и  за
наличные, взяли у Бори пива и медленно его  попивали.  А  Боря,  довольный
вдвойне: не только телевизором, но и проданным пивом, на радостях позволил
себе расслабиться, взял банку тоже и стал рассуждать.
     - Вот вы все паспорт... паспорт... Оно, конечно, хорошее дело!  Но  с
другой стороны, если выгонят? Вот ты, Леня, - он ткнул  банкой  в  сторону
того. - Ты все обновки напялил уже на себя и тут же вон штаны пивом облил!
     Боря осуждающе, но и с сожалением уставился на большое  пивное  пятно
на брючине того.
     - Когда время прийдет убираться, с чем ты поедешь? Всю новую одежду в
хлам превратишь, а покупать денег не будет!
     Леня помолчал, показав своим видом, что ему все равно. Завтра  -  это
слишком далеко, чтобы о нем думать сегодня.
     - Ерунда! - отрезал Юра. -  Ты  Боря  все  бережешь!  А  если  завтра
подохнешь, кому все это надо?
     - А если не подохнешь? Ты в Латвию вернешься, тебе скажут: дурак  ты,
Вася! Не смог денег накопить!
     - А я накоплю! Я работать пойду. И, вообще, я через пару  месяцев  на
немке богатой женюсь!
     - Эй, а она об этом знает? - естественно поддел я.
     - Она знает! - поставил точку Юра.
     От этого пункта разговор перешел на любовь. По телику  крутили  чтото
про эту любовь и сопли вокруг нее. У Филиппа пришло его обычное настроение
выдвигать теории.
     - Вот, - говорит, - читал я книжку. Называется она: "Дао -  искусство
любви". Так там много интересных  вещей  написано.  Пишут  там,  что  если
мужчина хочет добиться истинного познания любви, то  он  должен  в  первую
очередь удовлетворить женщину. А самому полезно, даже, и воздерживаться.
     - Это как, Филипп, - посмеиваясь обратился к нему Боря, -  ты  сам-то
пробовал?
     - Ну, для этого нужно достичь совершенства.
     Ему ответил дружный хохот.
     - Ты там в этом Дао про немецкий паспорт ничего не вычитал Филипп?  -
вылез Боря. - С ним спать как, воздерживаясь или нет?
     Филипп не знал.
     Нужно отметить, что 33-ий номер был в лагере уникальным в своем роде.
Всем известна страсть молодых незамужних пареньков развешивать  у  себя  в
жилище портреты по-разному прикрытых, или не прикрытых женщин. У многих  в
комнатах пестрело малохудожественными вырезками из газет  и  журналов,  но
Юра с Леней превзошли всех. Украшая картинками стены, они  потрудились  на
славу. На стенах не осталось  и  миллиметра  свободной  площади.  Одна  на
другой висели девушки, точнее их фотизображения. Одеты они  в  костюмы  от
Евы до Евы в чулках. Все это напоминало комнату подростка лет  пятнадцати,
а не здоровых мужиков, прошедших армию. Как раз  все  сейчас  принялись  в
очередной  раз   рассматривать   девок   на   стенках,   и   разговор   от
высокофилософских тем спустился несколько ниже.
     - Я с женщиной пятнадцать раз подряд могу! - заявил Юра, хоть его  об
этом никто и не спрашивал.
     - А ты хоть раз пробовал? - насмешливо спросил его Леня.
     - Что, пятнадцать раз?
     - Нет, с женщиной.
     - Да я... Вся Рига меня знает!
     - Так тебя не только вся Рига знает, тебя и весь азюль знает, что  ты
- трепач.
     - Да ты - идиот! Ты сам ничего не можешь! Да я дома только свистну!
     - Ну молодец, молодец! Чего вы к человеку пристали? - успокоил я  их.
- Ты, вот, Юра, скажи лучше, ты как Филипп, можешь воздерживаться?
     - Да я все могу!
     Тему про баб оставили и принялись говорить о насущном: азюлянтстве  и
прочем. Идея таких разговоров от меня никогда не приходила. По-моему,  тут
и говорить не о чем. Все и так понятно и описывается одним словом: Шайзе!
     - Как вы хотите здесь остаться? - полез Филипп. - Вы с тоски по  дому
помрете.
     Я неопределенно развел руками, но все же фыркнул от смеха:
     - Скорее я помру от тоски дома, чем от тоски по дому.
     - Нет! Я не могу. Уж больно мне до  жинки  хочется!  Молодая  у  меня
жена. - Человек говорил совершенно искренне, прямо до боли. Его я понимаю.
     Следующее мнение высказал "генерал".
     - А мне здесь, в Германии хорошо! Я здесь женюсь! Мне паспорт дадут!
     Юра произнес всю эту чушь не терпящим возражений тоном и по  привычке
покачал головой в подтверждение, что на самом  деле  будет  именно  так  и
никак иначе. При этом он сморщил такое серьезное лицо, что не покатится со
смеху было просто невозможно. Вот бывает же  такое!  Целый  день  цирк,  и
бесплатно!
     Эстафету клоунады перехватил Леня.
     - А  я  здесь  останусь,  но  домой  все  равно  съезжу!  -  он,  как
добродушный теленок посмотрел на окружающих, ища поддержки своим мечтам. -
Вот только Гольф возьму и съезжу.
     Не знаю кого как, но меня следующее утро  встретило  прохладой.  День
обещал быть судьбоносным, потому как выдавали наличные деньги.  По  словам
начальника лагеря, на карманные расходы.
     Бывалый азюлянт Петя поведал накануне страшную  историю  о  том,  что
бабки выдают всего один час  и  выстраивается  огромная  толпа.  Можно  не
успеть, а тогда плакали наши денежки до следующего раза.
     Ради такого случая не грех было и пораньше встать. Боря,  вообще  то,
был при мнении устроить ночное дежурство, но я не уломался.
     В  пять  часов  еще  стояла  кромешная  тьма.  Я  что-то  съел,   для
подкрепления физических, а вместе с тем  и  душевных  сил  перед  боем  за
краюху азюлянтского хлеба. Чайник медленно грелся.  Одевшись,  можно  было
тронуться неспеша на разведку, в надежде,  что  там  уже  стоит  несколько
самых стойких. Если найдется эта пара дураков, то займешь себе  очередь  и
отправишься досыпать.
     На улице дул противный ветер и ни одной живой души во дворе не  было.
Это скорее обеспокоило, чем обрадовало, но пришлось утешить себя тем,  что
теперь наверняка я буду первым. Не видя никакой справедливости  в  стоянии
на морозе в одиночестве, поднялся в 33-ий за подкреплением.
     Разломанная дверь открывалась просто, нужно  только  смотреть,  чтобы
она не рассыпалась. Леня с Юрой еще  спали,  но  Боря  лежал  с  открытыми
глазами. Важность сегодняшнего события мы понимали, видимо, больше других.
Кроме  того  именно  в  наших  интересах,  чтобы  ребятки  получили   свои
"карманные деньги", ибо их долги достигли  таких  цифр,  что  я  уже  стал
сомневаться, что им хватит "зарплаты".
     Борю этот вопрос мучил физически. Подозреваю, что уже  не  одну  ночь
ему не спится. Он весь дергался бедный из-за  этого.  Они  должны  ему  не
много, марок по тридцать. Но для него эта сумма - огромные деньги.  Долгие
часы были посвящены его переживаниям, что те не отдадут положенное. Юра по
простоте душевной, а то и по зловредности, не раз заявлял,  что  денег  не
отдаст. Борю это передергивало. Хотя я уверен, что тот просто  треплет,  а
совесть у него есть.
     Я не очень страдал, если мне и не вернут. Хоть они и задолжали в  мой
адрес много больше, чем в Борин, но  такие  суммы  я  уже  давно  перестал
называть большими. Другой вопрос, что  я  придерживаюсь  в  жизни  сложных
взглядов о денежных отношениях между друзьями и знакомыми.  Стараясь  себя
никогда не вести скаредно по отношению к другим, если со мной  ведут  себя
таким же образом. Но  и  сажать  на  шею  нахлебников  не  хочу.  Так  что
сегодняшние  предстоящие  "денежные"  приключения   для   меня   будут   и
развлечением и работенкой.
     Короче, я взял вскипевший чайник, и сидели мы с Борей попивали  кофе.
По очереди, каждые минут десять-пятнадцать выглядывали в окно, но никто не
появлялся. Около семи утра нервы у нас сдали и, растолкав Леню и  Юру,  мы
оделись и сошли вниз.  Во  дворе  оставалось  по  прежнему  пусто.  Только
дворник - турок, подрабатывающий за сто марок, ибо больше азюлянту платить
не положено, копошился в районе мусорника. Прошлись туда-сюда. Я  пожалел,
что не вышел раньше, так как сон, пытавшийся сморить  меня  последние  два
часа, несмотря на выпитое море  кофе,  на  морозце  прошел  сразу.  Вскоре
подъехали кухонные работники. Через полчаса принесли большой чан с горячим
чаем, который каждый день ставят рядом со столовой на радость азюлянту,  и
теперь мы переключились на чай, но уже не в целях прогнать сон, а стремясь
согреться. Напиток на вкус быль столь дрянным, что  даже  в  самые  лучшие
времена советской власти такого нигде не подавали.
     В восемь утра на улице появился первый азюлянт, если нас не  считать.
Он прошелся туда - сюда по двору.  Мы  почувствовали  в  нем  соперника  и
напрягшись всем телом,  стали  в  стойку,  как  гончие.  Наблюдая  за  его
действиями, стали медленно передвигаться к двери, из которой, по сведениям
и должно было сойти на азюлянта счастье. Однако,  мужик,  покружившись  по
двору, смылся назад. Мы разочарованно скривили губы.
     Если честно, то азарт, который загорается  в  любом  русско-советском
человеке при слове "очередь" и который поднял меня на подвиг в пять  утра,
заметно поутух. Сонливость и холод, на котором  уже  битый  час  толкались
способствовали этому очень здорово.
     Ближе к девяти часам мы отошли опять взять чая  и,  когда  вернулись,
были неподдельно ошарашены наглостью четырех бангладешцев,  занявших  наши
первые места. Быстро пристроившись за ними, стали ждать.  Подошли  Леня  с
Юрой и еще пара турок. Я, уже двадцать раз проклявший  себя  за  глупость,
что встал в такую рань, подумал  было,  что  на  этом  великая  очередь  и
закончится,  но  через  пять  минут  произошло  чудо.  Буквально  за  пару
мгновений изо всех четырех выходов из здания, как муравьи  из  своих  нор,
кто шагом, а кто и бегом азюлянты ринулись в нашу сторону  и  сформировали
очередь, человек в сто двадцать.
     Теперь начались нервные полчаса ожидания. Народ  гудел  и  беспокойно
колыхался. Прошел стойкий слух, что к обычной норме  в  восемьдесят  марок
прибавят еще и праздничные. Это усилило брожения и нетерпение.  К  стоящим
прямо перед нами у  самой  двери  бангладешцам  подошла  еще  компания  их
собратьев, человек в двадцать. Во мне вскипела справедливая злоба, готовая
вылиться на всех знакомых мне языках. Но ситуацию неожиданно изменили сами
бангладешцы, которые, посовещавшись, неожиданно  сами  расступились  перед
нами. Пропуская нашу компанию, они заявили уважительно:
     - Please.
     Никто из нас не относился к породе людей,  начинающей  кокетничать  и
заставляющей себя  ждать  в  подобной  ситуации.  Озадаченно  поведя,  кто
плечами, кто бровями, мы встали перед  ними.  Загадочное  поведение  наших
бангладашеских коллег объяснил один из них, подобострастно глядя на Юру.
     - Коллега  -  хороший!  Сильный!  Двери  -  тю-тю!  -  пролопотал  он
по-английски.
     Мы дружно расхохотались. Бангладешцы нас тоже поддержали, думая,  что
нам понравилось упоминание о рзбитой двери. Но на самом  деле,  нам  стало
смешно, из-за того,  что  все  врубились  в  причину  странного  поведения
темненьких  человечков:  они  просто  зауважали   выбившего   дверь   Юру.
Навеселиться вдоволь таки не удалось - начали раздавать деньги.  Благодаря
всем этим рокировкам, я зашел первым. Там представители немецкого народа и
администрации лагеря в одних лицах, объясняла мне всю сложность финансовых
взаимоотношений их и нас, азюлянтов и происхождение той суммы, которую мне
предстояло получить. Я внимательно не вслушивался,  но  в  свалившееся  на
меня  совершенно  неожиданное  счастье  поверил  лишь  когда  мне  вручили
новенькую пятисотмарковую и еще  какие-то  более  мелкие  купюры.  Подарок
судьбы и доктора Коля оказался в двойне приятным, потому что неожиданным.
     Очередь дружно рыкнула и люди подвинулись ко мне, когда я показался в
дверях. Не желая томить любопытных,  я  торжественно  помахал  дензнаками,
цвет которых говорил об их  достоинстве.  Вздох  удивления,  смешанного  с
радостью, прошел над толпой. У меня возникло чувство удоволетворения,  что
довелось хоть как-то осчастливливить народ.
     За  несколько  минут   наша,   русская   часть   братства   свободных
бездельников получила свою  порцию  подачки.  Вернувшись  в  33-ий,  стали
разбирать  финансовые  отношения.  Процесс  оказался  достаточно  сложным,
запутанным, но приложив максимум усилий и, главное, выдержки, все  успешно
урегулировали. Я был доволен: кто расстраивается  при  получении  хорошего
подарка?
     Боря  просто  изменился  в  лице.  За  несколько  минут  оно  у  него
превратилось    из    окончательно    потерянного    в     радостное     и
воодушевленно-сияющее. Единственное сравнение,  приходящее  мне  в  голову
относится к области медицины.  Такое  чувство,  будто  умирающий  больной,
последние минуты жизни проводящий в реанимации, на удивление  всем  врачам
вдруг встал с койки вполне  здоровым.  Боря  будто  сбросил  с  плеч  груз
непомерных страданий, и теперь выглядел на десяток лет моложе.
     У Юры после всех долговых рассчетов осталось  еще  марок  сто.  Целое
богатство, для таких, как наш коллега  Крабчиков,  никогда  не  державшего
подобной суммы в руках.  Все  светились  радостью  неожиданно  полученного
богатства, но он сверкал так, что от него иожно прикуривать.


     Деньги на нас свалились в связи с вереницей праздников прошедших  или
еще предстоящих. Теперь основным вопросом повестки дня  стал  вопрос:  как
поскорее и покачественнее потртить всю сумму. Однако, тут больших  проблем
и разногласий не возникло.
     Очередной праздник был Новый год,  его  и  решили  справлять  вместе.
Только Боря откололся и одним ударом убил двух зайцев, уехав во Франкфурт:
и праздник посмотрел и деньги сохранил. Второе, несомненно играло решающую
роль.
     Втроем с  Юрой  и  Леней  двинули  в  магазины.  Немцы,  поленившееся
скупиться раньше и оставившие это дело на последний момент, явно  пожалели
о своей недальновидности. Сегодня, в последний  день  перед  праздником  в
супермаркетах безраздельно хозяйничал наш брат азюлянт, только  получивший
содержание и стремившийся как можно быстрее оставить выручку  в  обмен  на
выпивку и закуску. Во всех трех магазинах,  где  мы  побывали,  шумел  рой
черно-бело-коричневой людской массы.  Несчастные  сотрудники  сбивались  с
ног, пытаясь успеть уследить за всеми покупающими и ворующими. Однако, это
наврядли удавалось.
     Среди нас, профессиональных искателей способов  бесплатно  поесть  не
было, но любитель имелся. Им был Леня. По простоте  душевной,  он  считал,
что несправедливо обделять себя яствами, если денег не хватает, тем  более
в праздник. А так как праздник у него длится бесконечно, то  частенько  из
наших походов в магазин, он приносил  всякие  банки,  свертки,  бутылки  с
деликатесами. Нас он тоже угощал, и потому никто не спешил схватить его за
руку по немецкой привычке, и вести закладывать  в  полицию.  Мастерства  у
парня особого не было, но вот "техническая оснащенность" имелась. Носил он
на себе куртку необъятных размеров. В нее по общему мнению можно три таких
Лени еще засунуть, но он предпочитал засовывать туда съестное. В  огромных
карманах этой куртки свободно помещалась бутылка  спиртного,  причем  так,
что никому и в голову не прийдет его проверять.  Сегодня  даже  я,  обычно
противящийся такому способу приобретать  продукты,  сказал  ему,  чтоб  он
постарался. На всякий случай пришлось пояснить, над  какими  вещами  стоит
постараться  особо.  Леня  заказы  выполнил  с  тщательностью.  Никому  из
работников разных суперов и в голову не могло прийти, что высокий, статный
парень, с приятной внешностью является в  данный  момент  ходячим  складом
продуктов, принадлежащих в какой-то степени магазину.
     Итак, к празднику подготовились, как могли. Новый год - один из самых
великих  праздников  для  нас.  Отнятое  коммунистами  Рождество  еще   не
прижилось,  отнятые  демократами  майские  и  ноябрьские   утратили   свою
праздничность, став просто красным днем календаря. А Новый год остался все
тем же, не связанным ни политическими, ни религиозными путами  праздником,
когда просто провожаешь старый  год,  оставляя  в  нем  все  нехорошее,  и
торжественно встречаешь новый, приветствуя его доброй улыбкой. Даже  здесь
хотелось сделать все "по-нашему".
     В 33-м, где стоял телевизор, накрыли всякой  едой  праздничный  стол,
каждый вырядился во что мог. С подачи Филиппа посыпались тосты,  зазвенели
бокалы, пошел разговор. Для меня Новый год - очень символичный праздник. С
самого детства мне нравится торжественность  момента  вступления  в  права
наступающего года. По  телевизору  показывают  бой  Курантов,  мы  считаем
удары. Когда прозвучит последний раз,  уже  знаешь,  что  живешь  в  новом
времени. Играет гимн, и чувствуешь происходящее  великое  действо.  Старый
год принес мне много разного и  приятного  и  неприятного,  но  я  верю  в
будущее, хорошее будущее.
     Куранты в Германии не бьют, но двенадцать  часов,  несмотря  на  это,
наступают и шампанское выбивает пробку из бутылки и  льется  по  стаканам.
Минутная стрелка дошла до часовой, и мы пьем уже за следующий,  1993  год.
За надежду, каждый за свою, каждый за свою мечту.
     Как оказалось, в этих  местах  нет  только  Курантов,  а  гимн  есть,
правда, не наш, а Европейского Сообщества,  но  на  худой  конец  он  тоже
сойдет. Можно пить и за него.
     В самом разгаре веселья раздался стук в дверь, что становится стойкой
традицией наших гулянок. Осторожно, стараясь, чтобы дверь не  рассыпалась,
огромная черная рука открыла ее, и вошел Заир.
     - О-о! Руссишь! Айн водка, битте? - ноющим голосом  громила  попросил
нас. Он уже порядочно навеселе, но Новый год есть Новый год и наливаем ему
тоже.
     - Пей, Заир! За Новый год! Happy New Year! - Филипп протянул ему.
     - О-о! New Year! Good!
     Он выпил,  закусил  и  вовсе  не  собрался  уходить,  как  мы  на  то
надеялись, а продолжал сидеть. Огромные глаза светились  пьяным  умоляющим
блеском.
     С негром никто из нас Новый год еще не встречал, но  экзотики  и  так
очень много. Сегодня героем оказался Филипп,  который  и  избавил  нас  от
негритянской напасти. Он взял большую  кружку,  налил  туда  водку,  потом
положил на тарелку закуску и дал ему и то и то.
     - Иди, Заир, с Богом. - Филипп махнул ему рукой, и  тот,  десять  раз
поблагодарив на заирском, наконец убрался.
     Филипп чувствовал себя героем спасения русских от засилия негров, был
уже вполне хорош, и из его уст полились обычные притчи, слышанные уже  раз
по ...дцать. Мы его перебивали, хлопали,  меняли  тему,  но  не  помогало.
Потом неожиданно он вспомнил чего-то и уставился в мою сторону.
     - Так что там у вас с работой вышло? - он лукаво ухмыльнулся.
     Мне эта тема  была  неприятна.  Поиски  работы,  которые  мы  недавно
предприняли с Борей, завершились  полным  провалом.  Это  был  именно  тот
случай, когда тебе в течении нескольких дней практически все  подряд  дают
понять, что ты - последнее дерьмо.
     - Что работа... - я отмахнулся. - Были мы на бирже. Там нам сообщили,
что пока мы в лагере, работать категорически запрещается,  потому  что  мы
азюлянты. Если будем работать, то вплоть  до  высылки  из  страны  грозит.
Когда переведут на трансфер, в более постоянное место, то  нам  в  бумажку
влепят общее разрешение на работу. Но это еще не все.  Потом  наша  задача
эту работу найти. За этим на бирже будут шесть недель ждать и проверять не
хотят ли немцы занять ето место. Если вдруг никто  не  соизволит,  то  нам
повезло. В любом случае тетка добавила, что шанса такого нет,  потому  что
мы - самая низшая из жизненных форм на земле по имени азюлянты и  работать
не имеем права. Мы можем лишь получать свою подачку  и  ждать,  когда  нас
выгонят отсюда.
     Народ помолчал. В  моей  голове  стало  кипеть  шампанское  и  злость
продолжила изливаться.
     - К тому же это еще не все. Мы как азюлянты не имеем права отдаляться
от этого  лагеря  болеьше  чем  на  тридцать  километров,  иначе  -  будут
неприятности. А в оптимальном случае нам вообще следует сидеть по комнатам
и не дышать. Немцам проще нас содержать, чем разрешить работать.
     - А чего же вы не искали черную? - Филипп проникся сочуствием к моему
негодованию.
     - Отчего ж не искали, - злобно ответил я. - Еще  как  искали!  Только
два мужика нам дали понять, что раз мы не казахи  -  немцы  советские,  то
удел наш - идти воровать, а не на их фермах дерьмо за коровами подбирать.
     Народ замолк окончательно, пока вдруг Филипп  не  встрепенулся  и  не
начал сам о чем-то о новом.
     - Ребятки! Чего вы сюда приехали? Работать что ли?  -  в  его  пьяном
тоне прозвучало нескрываемое пренебрежение нашей глупостью.
     - Ну-у, это сложно, -  потянули  мы  ему  в  ответ.  Кто  был  еще  в
"порядке" недоуменно переглянулись друг с другом.
     - Не-ет, ребятки, это  нехорошо.  Нам  нужно  что-то  такое  сделать,
какое-нибудь дельце!
     О-о! Началось! (Моя любимая тема, потому решил ее поскорее сбить.)  Я
быстро встал и ему:
     - Это хорошо! Мысль верная! Нужно приступать немедлено,  а  то  будет
хуже! Пойдем!
     - Куда? - недоуменно посмотрел он, но привстал на всякий случай.
     - Как куда? Делать дело!
     - Не-ет, подожди! - он почесал лоб. - Как это? Его нужно обмозговать.
     - Э-э, Филипп, пока мы обмозговывать его будем, как что делать, так у
меня уже штаны мокрые будут.
     - Тьфу! Да я не о том деле...
     - А у меня оно сейчас самое насущное.
     Когда я вернулся, Филипп уеж перешел от частностей к  общей  части  и
вещал, будто агитирует пару сотен  тысяч  человек  спасти  нацию,  активно
подключившись к спекуляции.
     - Ну вы же молодые, у вас только опыта маловато, - он вещал уверенным
пьяным голосом, и казалось, что себя этим он убеждал больше всех. - Вон  -
я! В Югославию еду, везу  на  продажу,  обратно  еду  -  тоже.  Отсюда  из
Германии сам Бог велел. Отсюда машины гонять надо - золотое дно!
     - Да, - согласился  я,  -  только  с  дыркой,  которую  тебе  в  Чопе
объединенный рэкетно-таможенный отряд проделает.
     - Э-э! Тут нужно места знать.
     Мужики загорелись идеей и тут же  порешили,  что  завтра  утром,  или
максимум в понедельник начнут делать дело.  Я  предложил  выбрать  Филиппа
зиц-председателем,  а  свою   кандидатуру   двинул   в   кассиры.   Однако
организационные вопросы тоже отложили.
     Новый год медленно вступал в  свои  права,  и,  несмотря  на  великий
праздник, у нас все проходило тихо. Мои крутые партнеры по  столу  уважали
только водку. Они умудрились здесь даже накупить "Московскую" в экспортном
варианте, хоть она и  стоит  дороже  всех  других  водок.  Все  шампанское
досталось  мне.  Я  спокойно  потягивал  золотистую   жидкость.   Она   по
происхождению итальянская и  весьма  популярная.  "Asti  chinzano"  пахнет
приятно манго и в нем много сахара. Оптимально его к сладкому столу, но  в
наших экстремальных условиях, и свининой закусывается вполне хорошо.
     Я думал о людях, о себе, о своих новых знакомых, и вообще... Судьба -
это очень хитрая штука. Она каждого носит из  стороны  в  сторону,  иногда
делая такие повороты!
     Из всех  русских,  бывших  в  лагере,  только  мы  с  Катей  приехали
сознательно, чтобы остаться здесь. Остальные  попали  волей  глупости  или
случая. Компания у  нас  подобралась  пестрая:  от  рабочего  строителя  с
незаконченным средним до бывшего завлаба.
     Огромная, грязная, шумная, бросающая всем и вся вызов волна "свободы"
вышвырнула сюда самых средних, ничем не выдающихся. Выбросила  и  оставила
лежать, как мутную пену на побережье.


     На  следующий  день  Боря,   вернувшийся   накануне   ранним   утром,
рассказывал историю своих похождений по Франкфурту. Мы  уже  проспались  и
медленно опохмелялись пивом.
     Праздник там ему очень понравился. Шикарные  фейрверки  озаряли  небо
всю ночь. По всему городу стоял совершенно дикий грохот, будто преисподняя
поднялась на пару  часов  во  Франкфурт.  Люди  по-настоящему  веселились.
Выражалось это  по-разному.  Кто  носился  и  орал  неугомонно,  одетый  в
дьявольские костюмы. Кто кидался в  толпу  петардами,  разрывавшимися  под
ногами и приводившими окружающих в полное смятение. Кто просто полеживал в
сторонке, переваривая принятый алкоголь.
     Самая большая достопримечательность по  его  словам  -  это  огромный
шатер в центре города. Там собрался весь цвет  местной  публики  из  числа
бомжей, бродяг и наркоманов -  самая  заметная  часть  горожан.  Городские
власти позаботились о своих согражданах и из этой  части  общества,  и  им
выдавали бесплатный глинтвейн. Точнее  никакой  избирателиности  не  было,
просто никто из представителей  других,  менее  уважаемых  властями  слоев
общества шатер не посетил. Дорвавшись, наконец, до питья на дурняка,  Боря
провел  парочку  часов,  простояв  несколько  раз  в  очереди   за   своим
стаканчиком.
     - Что меня удивило, так это порядок. Они все выстроились очень  чинно
и следили за спокойствием сами, - рассказывал участник этого действа Боря,
явно к таким сценам не привыкший еще. - И  никогда  не  думал,  что  бомжи
способны на такое. Ни криков, ни  ругани,  очень  чинно.  Вот  что  значит
Германия! Публика, правда, еще та...
     Чтож, таков наш удел, у простых русских азюлянтов:  не  хочешь  Новый
год с негром встречать, значит бери себе в компанию наркоманов...


     Второго января настал предел.
     Не вообще предел, но предел моему терпению! Я закончил читать  третью
- последнюю книжку, из тех, что мне удалось провезти контрабандой от  жены
сюда, и больше заняться было нечем. Юра предложил абгемахт, чтобы  я  пива
поставил, но меня почти вывернуло наружу  от  одного  упоминания  о  такой
возможности. Все тело и душу тошнило  от  действительности.  Я  попробовал
было помечтать о паспорте, но тупость сковала настолько, что даже  это  не
утешило.
     Выхода оставалось два: повеситься или убраться отсюда на денек.
     Я выбрал второе  и  поехал  к  одному  своему  знакомому,  жившему  в
Германии уже месяцев семь.
     Здесь нужно пояснить сложную иерархию, на  которую  разделили  бывших
советских граждан в этой стране.
     Русские туристы, лишь совершающим быстрые набеги и  возвращающихся  с
помытой шеей  назад  немцев  не  интересуют.  А  вот  те,  кто  умудрились
зацепиться  за  эту  землю  и  врасти  в  нее  более  или  менее,   строго
классифицированны, как жуки и каждому в соответствии с рангом  выдаются  и
почести.
     Самую удобную позицию в  этих  видах  и  классах  занимали  советские
немцы, которых Германия принимала  как  полноправных  граждан,  получавших
нормальный паспорт внешний и внутренний, право избирать и быть  избранным,
большую социальную помощь. Вторая категория - это советские евреи, которым
давали иммиграционную визу, здесь они не граждане, а  лишь  имеют  вид  на
жительство, и к нему все права,  кроме  избираться  и  быть  избранным,  и
большие социальные пособия. Третья категория - это мы, азюлянты. Не  имели
мы прав, не имели мы  паспортов,  никуда  не  избирались,  лишь  небольшие
денежные подачки - наш скромный удел.
     Друг мой относился ко второй группе.
     Большая часть пути к нему  лежала  по  железной  дороге.  Томительная
обычно поездка на этот раз разнообразила существование и  казалась  дивом,
дарованным азюлянту в награду за вынесенные  муки.  Я  был  рад,  что  как
минимум, двигаюсь куда-то.
     В середине дня на поезде немцы ездят очень редко. Они, вообще, если в
поезд и садятся, то только по пути на работу и с работы. Сейчас почти  все
пассажиры - это азюлянты да пара школьников. Наш брат азюлянт обычно билет
не покупает, ибо считает это ненужной роскошью. Едущие со  мной  в  вагоне
три негра и несколько арабов высматривают вперед по  поезду,  не  идет  ли
контролер. Если увидят, то можно  успеть  выйти  на  следующей  остановке.
Попадаться они не хотят, ибо дело может дойти  до  полиции.  На  этот  раз
контролер появляется совершенно неожиданно, заметить его не успели.
     - Билеты, пожалуйста, - попросил он грозно, войдя в вагон.
     Негры развели руками и стали  что-то  лопотать  на  своем  языке.  Их
способ  проезда  называется  "азюлянт-дурак".  Человек  начинает   строить
невинную рожу, признаваться в полном незнании немецкого и других языков  и
жестами утверждать, что "ничего не понимаю, ни о каких билетах в жизни  не
слышал, вокруг царствует  коммунизм".  Контролер  им  в  ответ  высказался
по-немецки, что не хорошо, мол, и приказал сойти на следующей остановке. С
арабами история повторилась, и ко мне он подошел уже злой, с плохой  миной
на лице, видимо, собираясь послать вслед за ними. Я показал билет.  В  его
взгляде высветилось разочарование и недоумение. Он, наверное,  решил,  что
или немец взбесился и едит на поезде, или азюлянт  с  ума  сошел  и  купил
билет. Я ухмыльнулся ему в ответ.
     День оказался исключительным и железная дорога решила в  полной  мере
предоставить свою программу  развлечений  азюлянту,  пожелавшему  себе  на
голову развеятся  от  скуки  лагеря.  Очередная  дурная  история  вышла  в
справочном бюро на франкфуртском вокзале.
     Сам он очень большой, к тому же узловой.  Огромное,  массивное  табло
приглашает в рейсы во все концы Европы, причем  почти  немедленно.  Только
выбирай, куда тебя тянет! Глаза тут  же  разбежались,  сердце  непритворно
забилось в слабой груди и я чуть было не поддался завораживающему влечению
отправится в сторону Рима или  Парижа,  но  вовремя  включился  внутренний
тормоз и страна грез исчезла. Я решил довольствоватся небольшим круизом  в
соседнюю землю, а о подробностях маршрута решил разузнать в информации. Но
тут, на перекрестке международных путей  непосвященного  ждет  немедленное
разачарование.
     Выстояв совершенно стойко огромуню очередь, я  оказался  перед  очами
информатора. Это  был  толстый,  противный  с  красной  мордой,  иначе  не
назовешь, тип, который сверлил окружающий хамским взглядом, давая  понять,
что они должны ему весь мир, а он делает  большое  одолжение,  что  вообще
отвечает на чужие вопросы.
     - Извините, - обратился я на английском,  -  мне  нужно  узнать,  как
проехать в Людвигсхафен, пожалуйста.
     Сморщив губы, тот процедил:
     - Я не говорю на английском.
     Его глаза и интонация ясно выразили, что он думает об иностранцах,  и
куда бы он их всех дел, будь другие времена.
     - Но я не говорю на немецком, - вежливо развея руками я. -  Может  вы
позовете человека, говорящего на английском?
     Он сморщил физиономию, отвернул взгляд в сторону, отрицательно качнув
головой, и явно потерял ко мне всякий интерес. Но я умею возбуждать к себе
любопытство!
     Я хоть и иностранец,  но  нахамить  могу  получше  его.  Презрительно
посмотрев в аморфную морду, и ни на  секунду  не  задумываясь,  я  выпалил
длинное и сочное американское ругательство, изобразив из  себя  обиженного
янки со среднего Запада.
     Это нехорошо, я знаю.  Но  обстановка  порой  требует  нетрадиционных
решений. Он резко повернулся ко мне и  весь  покраснел  еще  больше,  став
совсем похожим на вареного рака. Пикантность ситуации заключалась  в  том,
что он "английский не знает",  и,  следовательно,  понять  сказанного  "не
может". С подобных типов сбить спесь можно лишь неординарными методами, да
и то ненадолго.
     - Людвигсхафен, - назвал я ему еще раз пункт назначения и тот, скрепя
зубами, набрал что-то на компьютере, а потом выдал мне  бумажку  со  всеми
пересадками    и    временем    отправления    поездов.     Справедливость
восторжествовала. Я победно прошествовал на нужную платформу,  он  записал
на счет иностранцев еще один невосполнимый долг.
     Без приключений добравшись до Майнца, пересел на другой поезд. Тут на
мою голову свалился новый работник железных  дорог.  Теперь  это  оказался
контролер, и появился он на сцене сразу. Я ему, для начала,  подал  билет,
тот посмотрел, пошел дальше. Через десять минут приходит  опять:  "Билет!"
Билет, так билет. Может у него памяти нет? - подал  ему  опять,  он  опять
посмотрел. Еще через десять  минут  он  снова  возвращается.  "Господи,  -
думаю, - неужели опять? Чего он в моем билете нашел? Он на меня так  хитро
посмотрел и вкрадчивым голосом,  мол,  "А  на  этот  раз  как?",  спросил:
"Билет?" Ну что ему тут скажешь? Только если в рожу плюнуть, но  положение
не позволяет. И не менее хитрым голосом я ему в ответ: "Вот он!" - и подаю
билет опять. Если дурачок в игрушки  играть  задумал,  то  тут  ничего  не
поделаешь, ему по должности можно - он немец.
     Ну, если честно признаться, то все эти события утомимли и я  с  явной
тоской вспоминал тишину и блаженную нудность лагеря.
     Короче к другу Валере я приехал злой, как собака.
     Друг мой сидел тоже в своего рода лагере. Живут здесь  все  такие  же
как и он переселенцы, домики у них ничего, но в  квартире  по  две  семьи.
Сели, выпили, поели. Он рассказывал  о  себе,  я  о  себе,  жаловались  на
Германию, вспоминали  Россию  -  короче,  занимались  обычным  делом  всех
иммигрантов. Он не работал, а учился на каких-то курсах языковых.  Ему  за
это платили около тысячи трехсот, как он говорит. По  моим  представлениям
это вполне сносная сумма за безделие.
     Каждые  пять  минут  в   комнату   забегал   кто-нибудь,   то   взять
видиокассету, то предложить выпить, то еще чего. Маленький черный еврейчик
по имени Игорь, явился к нам и поинтересовался у Валеры, что он делает. Не
дождавшись ответа показал две бутылки "Шери  бренди".  Валера  недоверчиво
посмотрел и спросил, пробовал ли он его.
     - А как же?! Проверенно: мин нет!
     Ему представили меня.
     - Ну и как на азюле?
     - Как... Мины проверяем каждый день.
     Я уже успел привыкнуть, что вся моя жизнь в Германии -  это  сплошная
цепь попоек. Изо дня в день, так или иначе, меня втягивали в компанию.  До
Германии во мне жило убеждение, что русские - это самый пропойный народ  в
мире, но здесь я понял, что это совсем не так. К  какой  бы  ты  нации  не
принадлежал, но стоит добраться до дармовых денег, как начинаешь  спускать
их на спиртное. Не имею ничего против, особенно, раз деньги  дармовые,  но
если превращать это в привычку, то ничего хорошего  не  добьешься.  Я  дал
себе слово прекратить с этой ерундой, но напоследок напиться,  причем,  не
откладывая дело в долгий ящик. Втроем взялись мы за шери, и одновременно с
этим они делились со мной опытом жизни.
     - Тут рядом с нами казахи живут, - жаловался Валера,  -  так  они  не
успеют прибыть, тут же  плакать  начинают.  Корова  у  них  там  осталась,
лошадь, пришлось знакомым продавать, жалко, мол скотину! Вот заботы тоже!
     - Да-а! - я задумчиво покачал головой. - Может  мы  там  тоже  должны
были корову завести, так, глядишь и остались бы...
     - Не-е! - шери уже схватывало его голову и она качалась  вовсе  не  в
такт словам. - Мне корова ни там ни здесь не нужна. Вообще, у меня там все
было! По правде! Вот тут и наши сядут вечерком и плачут - у них все  было!
А ни хрена у них там не было! Только придумывают теперь. Друг перед другом
выпендриваются. И плачут, что здесь нехорошо, а там  все  будто  было.  Не
поймешь их, жидов этих... А я не страдаю! Что еще надо?  Вот  ни  работать
тут не надо, ничего. Пособие капает, жить дают.
     - И не скучно тебе?
     - Скучно! Поговорить почти не с кем... - он вяло махнул рукой. -  Все
пьем да пьем! У меня библиотека багажом идет, да все никак  не  доберется,
черт бы их драл!
     - Так иди работай. Какие у тебя проблемы? Разрешения на месте.  Может
на работе не заскучаешь...
     - Заскучать не заскучаю. Но на какой мне хрен та  работа?  Я  так  за
штуку имею в месяц и ничего для нее не делаю, на курсах появлюсь только. А
работа что? Там нужно пахать и заплатят чуть больше  той  штуки,  учитывая
налоги.
     - Ну ты прав, - а что? Он прав! Так вот.
     Время медленно бежало, глаза мутнели от этого красно-кровяного  шери.
Скорбь по оставленной родине уже исчерпали по паре  раз,  так  перешли  на
полный разнобой. Со мной делились опытом, я слушал.
     - У меня есть  страховка,  -  заплетающимся  языком  рассказывал  мне
Валера,  -  что,  если  мне  адвокат  нужен  -  пожалуйста.  У  меня  есть
страховка... Тоже одна есть. Я прихожу, к примеру к Игорю домой, повернусь
и хлопну его вазу об пол, а ему денег за нее заплатят.
     - Так иди скорее поперебей все к чертовой матери! И пусть  мне  денег
дадут, - радостно предложил ему Игорь.
     - Нет, нет, нет! Я сейчас пьян: нельзя!  -  он  отрицательно  помахал
головой.
     Мы помолчали, обдумывая преимущества жизни здесь. И  вправду,  кто  в
совке за разбитую вазу платить станет? Потом Валеру осенило и он уставился
в мою сторону.
     - Павел! - его языком, как и мозгами, явно игрались  сейчас  спиртные
пары. - Вот ты, когда был хозяином  фирмы,  скажи  сейчас:  тогда  ты  был
доволен?
     - Я не знаю, Валера! Мне было об этом некогда думать.
     - А я сейчас доволен! Мне пока  ничего  не  надо!  У  меня  на  счету
пятнадцать тысяч марок лежит, я ничего не делаю - и хорошо!
     - Молодец! - я тупо на него посмотрел.
     - Вот - Леня! Ты помнишь Леню?
     Леню я помнил, немотря на выпитое шери. Он был нашим общим другом.  Я
кивнул.
     - Вот Леня имеет под тысячу марок в месяц, там в Киеве. А носится для
этого по всему Советскому Союзу, как дерьмо в  проруби,  рэкетирам  деньги
платит. Ты, кстати, рэкетировал?
     - Ага!
     - И как?
     - Хорошо.
     - Вот, посмотри на него Игорь, он  -  деловой  человек.  Был  большой
человек, а сейчас сидит здесь на азюле, в Германии.
     - Да-а, повезло, - согласился Игорь.
     - Это чем мне полезло? - поинтересовался я на всякий случай.
     - А Бог его знает! - мы чокнулись.
     - Я тебе Паша, только одно сказать  хочу.  Знаешь,  я  вот  все  сюда
рвался. Скорей, скорей... А теперь мне назад хочется, не  совсем,  а  так,
побывать, посмотреть...


     Утром следующего  дня  я  мог  с  полной  уверенностью  заявить,  что
развеятся удалось на полную катушку. Так, что больше просто уже не лезло.
     Вернувшись в лагерь, я нюхом почувствовал что-то неладное. Оно просто
висело в воздухе невидимым предупреждением, как паутина. Все, вроде,  так,
как обычно. Лагерь  живет,  в  половине  комнат  пьют  водку,  в  половине
протрезвляются. Но седьмое чувство не дает покоя.
     Загадка разрешилась в рекордные сроки. Дверь в соседний  номер,  тот,
что  обычно  пуст,  была  приоткрыта.  Она  оказалось   первым   необычным
признаком. Но ужасным было не это, ужасным было то, что оттуда  слышалось.
Это была... русская речь.
     Беда! Я не знаю почему, но уже всеми кожными рецепторами почувствовал
неладное. "Nix gut!" - вот так принятоо оценить подобную ситуацию  у  нас,
азюлянтов.
     Ничего не имею против русских, но нередко  предпочитаю  от  некоторых
держаться подальше. Опять то же седьмое или какое там  чувство  предлагало
мне  поступить  именно  так.  Русские   иммигранты   за   границей   своих
соотечественников, вообще, не очень жалуют. Причин тому очень много,  хоть
и ни одной веской. Я быстро зашел домой, плотно закрыл дверь  на  ключ  и,
вместо приветствия, спросил Катю обеспокоенно:
     - Правда?
     - Что ты? - удивленно посмотрела она на  меня,  предположив,  видимо,
влияние вчерашней передозировки.
     - Русские? - отчаянно пояснил ей.
     - Нет - осетины.
     - О, Боже! Это еще лучше! - моя рука схватилась за голову.
     Я не успел закрыть рот, как в дверь постучались. Мы отворили. В дверь
просунунулась плотная девушка с  исключительно  некрасивым  лицом.  Такое,
даже если поискать, не всегда найдешь.
     - Катя, можно я... - начала она с радостной интонацией, но прервалась
на полуслове, заметив меня.
     - Нельзя, а что именно, -  поинтересовался  теперь  я,  не  давая  ей
повода предположить, что я в восторге от визита.
     - Ой! А мы - новенькие, - по ее голосу  было  поянтно,  что  на  этом
месте в мои обязанности входит бросится плясать лезгинку от восторга.
     - А-а... Вижу, - энтузиазма во мне не прибавилось ни внешне, ни,  тем
более, внутренне. - Ну гут. Откуда вы, из Осетии?
     Она кивнула.
     - Мы хотели только печку попросить для чая... -  нерешительно  начала
она наконец пояснять цель своего появления.
     - Лучше для чайника: вкусней получится. Бери и будь, как дома.  Может
вам кровать нужна? - указал я на "второй этаж", но та отказалась.
     Катя, отпаивая и откармливая  меня  от  вчерашней  работы  в  гостях,
рассказывала о новостях последних суток. Их было не  много,  точнее  всего
одна, но ее хватало за десять других.
     Итак,  они  -  осетины  из  Владикавказа,   а   по   человечески   из
Орджоникидзе, хотя, впрочем, все равно с трудом представляю, где это.  Они
перешли речку вброд в  мороз.  Пришлось  прокомментировать,  что  "дуракам
закон не писан". Здесь, в Швальбахе мужики стали говорить, что  женщины  -
их жены, но документов нет.  Азюлянту  с  женщиной  после  одиннадцати  не
положено, и комнаты выдали для парней и девушек  разные.  Они  это  тяжело
переживают. Я сказал, что это у них только первая проблема в Германии, она
же и самая простая. Еще они приходят у нас попросить то печку, то зеркало,
то  еще  чего.  Последнее  обстоятельство  меня,  по  понятным   причинам,
обрадовало  больше  всего.  Я  поинтересовался,  не  надо  ли  кому-то   и
колыбельную  перед  сном  спеть  или  просто  с  кем-то  поспать.  Получив
отрицательный ответ, удалился в 33-ий.
     В самом 33-м компания из Юры и Лени грустно лежала и  то  ли  чего-то
ждала, то ли просто у них был приступ полного очумения от безделия.
     Появление осетин вызвало у них эмоции,  подобные  моим.  Этот  вопрос
подискутировали. Я поведал о своих вчерашних подвигах. Рассказ  никого  не
воодушевил. Отчаянная тоска сковала их  молодые  души  до  самой  глубины.
Причина лежала в полном отсутствии курева. Идти  с  Борей  на  промысел  в
аэропорт никто не хотел, но курить жаждали.
     Мне предложили абгемахт на пять марок, но я не подписался. Тогда  Юра
предложил мне свою часть прав на телевизор. На это  ему  резонно  заметил,
что если мы его разрежем, то эти права вообще никому не понадобятся. Потом
свою часть предложил и Леня. Я поинтересовался, мол, а как  с  Бородой,  в
смысле с Борей. Меня уверили, что это - не моя проблема. В  таком  подходе
виднелась большая доля здравого  смысла.  Абгемахт  состоялся.  Телик  мне
достался за десять марок, а с Бориной частью пусть они сами разбираются. Я
тронулся покупать им сигареты, а они понесли ко мне телевизор.
     Дома попили чайку. Я понежил взгляд о собственный  телевизор,  а  они
умудрились скурить почти половину сигарет -  считай  половину  телевизора.
Мне пришлось еще раз отметить Юре, что курение - вред, и  телевизоров  при
таких скоростях не напасешся.
     Через несколько минут пришли к единному мнению,  что  наблюдать  лица
друг друга всем явно уже наскучило. Со всеобщего  одобрения  двинулись  мы
делегацией "стариков" навестить осетин.
     У тех вся компания оказалась в сборе. После долгой и нудной церемонии
представления, когда они говорили имя каждого своего, а мы каждого своего,
все, наконец, присели и повели светскую беседу. По  праву  старожилов,  мы
могли сохранять  гордо-покровительственный  вид  и  спокойно  пояснять  им
что-нибудь, в ответ на вопросы, при этом, естественно,  ожидая,  что  тебе
смотрят в рот. Мы так и делали, но те решили показать, что крутые - они.
     - Да-а, здесь все не так  просто,  в  Германии,  -  с  видом  знатока
пояснил "крутой" от нашей команды - Юра.
     - Да-а, тут многое не так, как у  нас,  -  поддержал  его  Леня.  Эта
мысль, как и первая сошла у них, видимо, за оригинальную.
     - А черные не беспокоят? - озабоченно спросила смазливая блондиночка,
по-моему, Вика.
     - Не-ет!.. - посмеиваясь заявил Юра. - Да я тут  как-то  увидел,  что
черные на меня плохо посмотрели, взял пальцем  дверь  проломил  у  них  на
глазах и дальше пошел, так они теперь уважают, - только доля правды в  это
была, но для Юриного трепа такое соотношение - уже прогресс.
     Собеседники  с  уважением,  скрытым  кавказской  гордостью,  поточили
завистливые взгляд о него.
     - А у нас сэйчас война идет, - пояснил с легким акцентом  Альфред.  -
Ингуши на нас нападают, мы боремся.
     - И как война, - поинтересовался я, ради продолжения разговора.
     - Идет, мы их сильно бьем.
     Ни у кого не осталось сомнений, что не будь Альфреда,  так  давно  бы
все бои безнадежно проиграли.
     - А сам-то ты воевал, - чуть насмешливо спросил Юра.
     - У нас все мужчины воюют. Я стрэлял много.
     - Убивал?
     - А что? Убивал! - и потом добавил. - Наверное.
     Помолчали. Альфред подумал. Видимо,  придумал,  что  еще  соврать,  и
сказал:
     - И, вообще, я танк украл!
     Юра аж подпрыгнул. В армии, по  его  словам,  он  служил  в  танковом
отделении морской пехоты, я не знаю что это за зверь, но он трепит - ему и
виднее. Вся эта сфера считалась его коньком, и тут в нее вторгались.
     - И как же ты его угнал? - с издевкой в голосе спросил он Альфреда  и
мне подмигнул: "Вот, мол, я его сейчас! Ну и ну!"
     - А как угнал? Сэл, руль повернул и угнал.
     - А где там руль? - загадочно спросил его Юра. - Может, то не танк, а
"Запорожец" был, да ты не разобрал?
     - Это танк был! - обиженно произнес Альфред.
     С ним решили согласиться, по нам так хоть авианосец.  Всплыла  другая
тема.
     - А мы магнитофон купили за сто марок! - с радостью в голосе сообщила
одна из них, Галя, с которой я познакомился еще  у  себя  в  комнате.  При
ближайшем рассмотрении она оказалась еще противнее на лицо. - У нас,  все,
что с денег осталось, на магнитофон потратили и "Сникерсов" поели. Ха, ха,
ха...
     - Круто! - отреагировал я, а в мыслях покрутил у виска пальцем.  -  А
как вы сюда приехали?
     - О-о! Это была история! - дружно запели те. - Мы через  речку  ночью
вброд плелись. Вода холодная, но все только смеялись (Вот герои - идиоты!)
А потом на машине до Франкфурта. Потом сдались.
     - А где же теперь машина, - Юра встрепенулся, услышав про авто. Он же
специалист по средствам передвижения.
     - Да мы ее под Франкфуртом оставили.
     - Все это - ерунда! - один  из  них,  Эдик  с  сияющим  идиотизмом  и
круглым, как блин лицом, на  котором  еле  виднелись,  западающие  куда-то
глубоко глаза, принял небрежную позу. Я понял, что и ему удалось  сочинить
вранье, и  оно  будет  сейчас  представлено  на  суд  слушателей.  Он  его
представил победным голосом. - Мне,  вот,  должны  двести  семдесят  тысяч
передать!
     - Что - марок? - недоверчиво спросил я.
     - Нет, - почему-то обиженно ответил он, - рублей.
     Я усмехнулся, махнул рукой и открыл кошелек. Там у меня  лежало  штук
десять стомарковых. Достав деньги демонстративно ими помахал.
     - Это всего четыре таких бумажки, - пусть не заносится!
     - Эдик, - поинтересовался, молчавший доселе Леня, - а  на  хрен  тебе
здесь рубли? Ты  ими  разве  что  свою  комнату  или  общественный  сортир
обклеешь...
     - А я еще трактор умею водить... - добавил на всякий случай Эдик.
     Аргумент этот можно расценить, как последний и я решил уже удалиться,
оставив своим коллегам дальше слушать чушь, сотрясающую воздух.
     Не знаю почему, но компания эта показалась  мне  странной.  Спрашивал
их, зачем они приехали, а те не знают. "Альфред позвал,  мы  и  приехали."
Аргумент, конечно, веский, но все выглядит уж больно по детски, а  каждому
уже  пару-тройку  лет  за  двадцать.  Альфред,  который  старше  их  всех,
смотрится просто обычным заносчивым трепачом, как и  большинство  мужского
населения по ту и  эту  сторону  Кавказа.  Эдик  лицом  похож  на  мелкого
спекулянта, который просто ненавижу. Кроме заносчивости у  него  в  мозгах
есть только глупость. Девчонки у них,  правда,  вполне  "ничего".  Лена  -
"жена" Альфреда, та что с ребенком, довольно симпатичная. Две  Вики,  одна
из которых - вылитая  Мадонна,  тоже  красивые,  но  красота  у  женщин  в
большинстве случаев - вовсе  не  признак  ума.  Однако,  чтобы  я  там  не
говорил, но в "русской" компании прибыло. Хорошо это  или  плохо,  мы  еще
посмотрим. Жалко, что опять не  видно  души,  с  которой  можно  нормально
пообщаться.


     Следующая неделя ознаменовалась большим событием. Леня  после  долгих
бесплодных попыток  дозвонился,  наконец,  домой  и  получил  адрес  своих
франкфуртских друзей,  ради  которых  вся  его  поездка  и  была  затеяна.
Собравшиь с силами и с мыслями, что само  по  себе  трудно,  он  уехал  во
Франкфурт и пропал дня на четыре. Мы немножко  стали  волноваться  за  его
судьбу: уж не пал ли он жертвой тамошних наркоманов и пеннеров, по  нашему
бомжей. Но поскольку никаких сообщений по телевизору не передавали, причин
для сильный волнений не возникло. Но все же через четыре  дня  рано  утром
раздался стук в мою дверь. Я полез  открывать  ее,  еле  продрав  глаза  и
готовый обрушить брань на нарушителя спокойствия. Однако брани не было.  В
коридоре стоял молодой,  спортивного  сложения  парень,  лет  двадцати.  В
каждой руке у него имелось по  ящику  пива.  Он  мне  широко  улыбнулся  и
спросил по-русски:
     - Паша?
     - Ну, - кивнул я головой.
     - Леня приехал. Я - Владик. Это вам, - он указал на бутылки.
     Сопротивляться я не стал. Он внес  ящики  вовнутрь.  Катя  ошарашенно
взглянула на него. Парень представился и ей.  Моя  жена  высунула  из  под
одеяла руку и его поприветствовала. Вылезти всей было неудобно:  может  он
не привык разговаривать с совершенно не одетой женщиной. Владик  извинился
и, сказав, что еще зайдет, удалился. Я кинул ему вслед, что он может  быть
моим гостем, хоть каждые пять минут, если он столько пива приносить будет.
Мы с женой недоуменно переглянулись. Но, если  признаться  честно,  то  от
дармовой выпивки отказываться у нас еще в привычку не  вошло.  Катя  пошла
одеваться.
     Через пять минут Владик появился, как и обещал. На этот раз он вместо
пива привел Леню, хотя по мне так лучше бы пива. Ребята принесли три сумки
плотно набитые едой.
     Что ж, признаюсь без ложной скромности: я люблю, когда меня угощают!
     Взяли по пиву и повели светский разговор. Слово взял Леня  и  пояснил
что Владик - его лучший друг по Эргли. Я в это могу вполне поверить.  Будь
у меня такой знакомый с ежедневным пивом, то  он  сразу  бы  стал  и  моим
лучшим другом. Я поинтересовался, много ли у Лени еще таких  друзей  и  не
может ли он чуть - чуть поделиться.
     Сам Владик приехал к его обшим с  Леней  знакомым  месяц  назад.  Это
время жил у них. Знакомые его - это простые советские немцы,  уже  полтора
года здесь. Живут они вполне прилично. Каждому дали по номеру в гостинице.
Денег платят много. Никто работать не хочет. Каждый день  поддают.  Вполне
здорово! Леня у них тоже четыре дня проходил подготовку, но потом  по  его
словам "вырвался". Те денег дали на выпивку. Теперь, скупившись на  скорую
руку и взяв Владика с собой, он прибыл назад.
     - Хорошо, - оценил я его поступок. - А чего ты Крабчикова или  Бороду
не зовешь?
     - А ну их, - пояснил тот. - Борода скучный, все трясется за деньги, а
Юра просто глупый и трепет без умолку. Специалист!
     Я согласился, да и если меня угощают, то никакого интереса угощают ли
еще кого не возникает в моей душе.
     Владик оказался серьезным специалистом в немецкой  психологии  и  нам
удалось за время знакомства много подчерпнуть из его знаний.  Каждый  взял
по третей бутылке, а он принялся  читать  нам  короткую  лекцию  по  этому
вопросу.
     - Вот - пиво! -  говорит  он,  указывая  на  бутылку.  Я  внимательно
пригляделся и кивнул: это и вправду оказалось при  ближайшем  рассмотрении
пиво. - Вот пиво. Настоящий немец всегда возьмет ящик. Ему  так  выгодней.
Он потом ящик с бутылками сдаст и деньги за тару получит.
     Лично мне совершенно все равно, как там берет пиво немец,  даже  если
он по этому поводу становится настоящим. Владик глубокомысленно  отпил  из
бутылки и продолжил.
     - Настоящий немец  не  пьет  воду  из  под  крана,  он  возьмет  ящик
минеральной, а потом сдаст посуду.
     Нам  возразить  оказалось  совершенно  нечего  и  пришлось  брать  по
четвертой.
     - Вот - Андрей - наш друг.  Он  здесь  живет,  но  не  работает.  Ему
грязная работа не нужна, по черному он тоже работать не  хочет.  Настоящий
немец на черную работу не пойдет.
     - А он настоящий? - поспешил поинтересоваться я.
     Владик подумал и покачал головой.
     - Нет, пока еще нет, - с серьезным видом оценил он.
     Видать в его системе настоящего немца были весьма сложные определения
и  классификации  по  стеклотаре  и  прочим   подобным   вещам.   Подробно
интересоваться никто не стал.
     Традиционно постучали в дверь. Все уже  знали,  кто  это.  Вошел  Юра
бодрым петушинным шагом.
     - О-о, какие гости! - весело поприветствовал я его. - Иной раз как  к
тебе в первом часу зайдешь, так ты еще дрыхнешь,  как  сурок.  А  тут  нет
одиннадцати, а он уже, как штык.
     - Так вы тут пьете,  -  будто  только  заметив,  выговорил  он  своим
обычным дрожащим голосом, вечно опасающимся, что его обделят.
     - Догадливый: видно, что человек армию прошел.
     Дверь опять скрипнула и впустила на этот раз Филиппа.
     - О! Ребятки с утра заправляются! - потирая руки констатировал он.
     Ему и Юре без дальнейших комментариев выдали по  бутылке  и  отрезали
закусить. В дверь опять постучали. Я просто полез за очередной бутылкой  и
молча вручил ее вошедшему Борису.
     - Да я хочу чайку.
     - Уж ладно, начни с пива!
     Компания  познакомилась  с  Владиком  и  разговор  потек  в   прежнем
направлении.
     - Я, - повествовал Владик, - договорился с Андреем, что живу у  него,
а за это готовлю ему кушать. Он меня потому  и  держал  и,  вообще,  он  -
человек очень хороший. Мы с ним каждый день  в  пивную  ходили.  Настоящие
немцы приходят в Локал  -  это  пивная  местная,  садяться,  и  потихоньку
потягивают пиво, разговаривают между собой.
     - Да-а! - мы все покачали головой и,  поскольку  были  не  настоящими
немцами, то пиво не потягивали, а пили и достаточно быстро. На обед  никто
не пошел.
     - Скажут, что русские все померли, - высказал предположение Борис.
     - Что ж они - идиоты? Они  знают,  что  только  одно  может  удержать
русского от обеда: или выпивка или лучший обед.
     - Или обед с выпивкой.
     - Настоящие немцы имеют  в  полдень  что-то  типа  ланча,  а  обедают
вечером.
     "Настоящие немцы еще и не трепят без умолку." - подумал я, но ему  не
сказал. Все таки  он  -  гость,  да  и  кроме  "настоящих  немцев"  вполне
нормальный.
     - Я вот, Владик, говорю ребяткам, - запел Филипп свою прежнюю  песню,
- что надо какое-нибудь дело делать. Вон - Юра и Леня в машинах  понимают.
Они могли бы их здесь ремонтировать и гонять в Союз.  А  там  всегда  есть
люди, которые покупают.
     - Хрошо! Пусть делают, - Владик понимающе кивнул.
     - Так я им про то же, нам надо что-то сделать.
     - А ты, что - слесарь?
     - Да нет, я строитель.
     - Так чего ты можешь с машинами?
     - А-а! Главное - это закрутить народ. Я всегда так подбиваю к делу.
     Владик тоже заинтересовался  шикарным  проектом,  несомненно  сулящим
сверхприбыли в кратчайшие сроки. Они принялись подробно обсуждать детали с
Юрой и Филиппом. Я махнул рукой, дал Лене еще бутылку, от которой тот и не
подумал отказываться, и мы с ним молча продолжили.  "Куда  мне  до  крутых
дельцов?" - пояснил я ему.


     Через час разошлись кто куда. Нужно  отметить,  что  и  на  этот  раз
единственным итогом всех разговоров стало лишь  то,  что  народ  умудрился
опять хорошенько набраться, даже Боря, обычно  остававшийся  в  форме,  на
этот раз вышел из переделки под хорошим кайфом. Мы уговаривали  его  пойти
проспаться, но он уперся и поехал  в  любимый  аэропорт:  бычки  не  ждут,
активно сметаемые с пути нехорошими уборщиками... Я  пошел  прогуляться  и
проветрить шумевшую пивом голову. На дворе стоял  январь,  но  температура
поднялась  градусов  под  девятнадцать  тепла,  светило  яркое  солнце,  и
казалось, что сейчас  начнут  распускаться  почки.  Подогреваемый  снаружи
лучами солнца, а изнутри алкоголем,  гулял  я  в  одной  рубашке  и  дышал
воздухом.  Настроения  не  было  никакого.  Единственное   развлечение   -
посвящять свои мысли его величеству азюлю:
     "О великий, ни в какой другой стране не  повторимый,  поганый  азюль!
Вот уже второй месяц, как я имею честь и возможность  медленно,  но  верно
подыхать от скуки в твоих стенах, с отвращением пережевывая твою сытую, но
совершенно безвкусную пищу, повторяющуюся  из  недели  в  неделю  (курица,
кстати идет вполне, можешь изменить рацион и давать  только  курицу).  Мне
уже осточертели твои ежедневные попойки, которые мои уважаемые соазюльники
считают символом жизни "нормального человека", а себя крутыми, потому  что
могут показать, как они умеют напиться до беспамятства. (Пьют,  кстати,  в
основном паршивый виньяк, вот пиво - другое дело, его можно  и  побольше).
Уважаемый азюль, приютивший, обогревший, накормивший, напоивший!  Как  мне
надоело твое тупое безделье! Мне скучно от твоей  монотонности  без  конца
сменяющих  друг  друга  сна,  еды  и  питья.  Дай  мне  хоть   чего-нибудь
интересного!!!"
     И развлечение не замедлило себя ждать. Через два часа прогулки вокруг
пруда и по лесу, я остановился, пораженный увиденным. По дороге шел  Боря.
Он, как всегда, одетый в кожаное пальто двигается тренированной  походкой.
Никаких признаков возбуждения, расстройства или еще чего.  Дело  только  в
том, что половина лица у моего коллеги замазана грязью к волосам  прилипла
пара желтых листьев, а пальто измазано землей. Я  смотрю  на  него  широко
раскрытыми глазами, но он ничего  странного  не  замечает  ни  в  себе  ни
вокруг. Мне стало немного страшно: человек-то он хороший,  жалко  отдавать
врагам, но что-то здесь явно не так... Он увидел, наконец, меня и подошел.
Выражение моего лица явно смутило Борю, и он даже  посмотрел  позди  себя,
удостоверившись, что я не увидел там монстров или какой-нибудь иной  дряни
похуже.
     - Боря, где твой велосипед? - озабоченно начал я  издалека,  стараясь
на всякий случай быть готовым ко всяким неожиданностям с его стороны.
     - А! - махнул он рукой. - Сломался. Я что-то там не  рассчитал  перед
аэропортом и влетел в дерево. Колесо восьмеркой, так я его бросил.
     - А ты как?
     - А что я? Ты же меня видешь еще... Полежал чуть-чуть, поспал там под
кустом минут пятнадцать и пошел.
     - Я надеюсь, ты домой пошел?
     - Чего ж домой? Я туда чего ездил?
     - Ты хочешь сказать, что ты ТАК в аэропорт пошел?!!
     - А как мне в аэропорт  идти?  Что  мне  туда  такси  вызывать,  если
велосипеда нету?
     - Ты себя в зеркало видел.
     - Видел.
     Я присвистнул. Может человек и вправду сильно об  дерево  ударился...
Дела...
     - Когда ты в зеркало-то смотрел?
     - Да что ты припаялся с этим зеркалом? Утром я смотрел!
     - А-а... Ну, тогда это еще не страшно.
     Ничего не понимающий Боря тупо на меня взглянул. И спросил:
     - Ты что, сегодня пива перепил?
     Я расхохотался и ничего не говоря повел его в лагерь. Он решил, что я
и вправду здорово набрался и попытался повести меня домой к жене,  но  мне
удалось уговорить его все же зайти в туалет и взглянуть на зеркало.
     - Посмотрись!
     Тот посмотрелся и совершенно изменился в лице.
     - Боже! - прохрипел он. - И это  я  так  ходил!  Какой  позор!  -  он
обхватил голову руками и стал резко качать ею из стороны в  сторону.  -  Я
видел, что народ меня как-то странно обходит,  но  решил,  что  это  из-за
пива. Какой идиот!
     - Это из-за пива! -  я  хохотал  до  слез.  -  Фотография  на  первой
странице в "Билд": "Ведущий советский  физик-кристаллограф  при  посещении
Франкфуртского международного аэропорта. Посмотрите: его  не  достало  все
советское  КГБ,  но  всего  месяц  немецкого  азюля  превратил  в   жертву
капиталистической системы."
     Да, день не прошел даром, хоть посмеялся от души!


     На следующий день, часа в три провидение вытащило меня прогуляться по
коридору и там я увидел дружественных югославов, несущих  мешки  с  добром
неясного происхождения. По простоте душевной спросил у них, что это такое,
а те по той же простоте пояснили, что  сегодня  в  ближайшем  городе  есть
шпермюль. Я, забыв обо всем бросился  в  33-ий  и  растолкал  компанию  от
послеобеденного  сна,  оттуда  мы  уже  полным  составом  ринулись  ловить
автостоп. В истории нашего пребывания в лагере открылась новая страница.
     Шпермюль - это слово, магическое для азюлянтов. Раз в месяц в  каждом
населенном пункте Германии жителям предлагают  выбросить  старые  ненужные
вещи, от одежды до мебели и аппаратуры. Сделать это просто  в  любой  день
нельзя, ибо существует четкий график вывоза разного мусора в  разные  дни.
Отдельно бумага, отдельно бутылки и так далее: чокнутая страна! Попробуйте
а Росси заставить выбрасывать мусор в разные дни  разный!  Сначала  копите
одни помои, потом другие. Есть у тебя, нет,  но  сегодня  выбрасываем  вот
это, а если у тебя даже целая куча другого ненужного добра  собралась,  то
жди, пока время не подойдет,  хоть  завались  весь  отбросами...  В  любом
случае, как бы эти немцы не развлекались, усложняя себе и без того сложную
жизнь, нам все ихние придури только на руку. На таком шпермюле можно много
полезного нашему брату азюлянту найти. Раз паспорта пока  не  выбрасывают,
то приходиться довольствоваться малым.
     Вещи, получившие у нас кодовое  название  "дерьмо",  люди  выставляли
перед домами. Проезжающая завтра утром машина должна  все  это  собрать  и
вывезти на помойку или что у них там есть. Так  вот  "дерьмо"  это  лежало
неровными слоями и кучами,  а  мы  ходили  между  ними,  высматривая  чего
полезного.
     Можно подумать, что мы испытывали чувство  унижения  или  еще  что-то
подобное. Занятие это естественно очень достойно людей с  незаконченным  и
тем  более  с  законченным  высшим   образованием.   Однако   никого   это
обстоятельство не волновало. Зато теперь я  точно  знаю,  в  каких  местах
выискивали советские корреспонденты местных "несчастных нищих", копающихся
в мусоре. Успокаивает тот факт, что  наша  компания  не  одинока  в  своих
изысканиях. Тут же ходят и ищут много других азюлянтов, а также разьезжают
по временным свалкам много машин с польскими  и  еще  больше  с  немецкими
номерами. Они периодически останавливаются  у  кучи,  водитель  выходит  и
рассматривает, иногда вытаскивает оттуда понравившуюся вещь.  Люди  эти  -
"профессионалы  дерьмового  дела".  Такие  поиски  -  у  них  работа.  Они
выискивают работающие приборы и целые вещи, потом продают их на том  самом
"блошином рынке", где мне в свое время  удалось  приобрести  много  ценных
вещей.
     Разбившись в цепочку, наша группа поиска  медленно  передвигалась  от
дома к дому в надежде найти кусок добра.  Бывшие  владельцы  вещей  хорошо
осведемлены об искателях счастья среди "дерьма" и относятся к  таким,  как
мы, очень доброжелательно.
     Иногда хозяин дома выходит и  поясняет,  что  ту  или  иную  вещь  он
выбросил не из-за того, что она  сломалась,  а  просто  потому  что  купил
новую. И сейчас ему явно приятнее, если  ее  заберут  люди,  а  не  просто
выкинут на свалку. Это чувство владельца  вещи,  расстающееся  с  ней,  но
беспокоящемся о дальнейшей ее судьбе, присуще  немцам,  видимо  в  большой
степени. Телевизоры, радио и другие  электроприборы,  которые  уже  отжили
свой век и не могут нести службу даже азюлянтам и  им  подобным,  стоят  с
обрезанным проводом. Это  верный  признак,  что  аппарат  испорчен.  Здесь
существовует  негласный   джентельменский   договор,   по   которому   все
выбрасывающие  таким   образом   оповещали   потенциальных   сборщиков   о
неисправности. Ему следовали неукоснительно. Уже  через  час  поисков  все
освоились  и   чувствовали   себя   полноправными   "экспертами   дерьма",
разбирающиеся во всех тонкостях дела. Негромким голосом, со  знанием  дела
обсуждали мы каждый следующий шаг.
     - Вон в той куче у высокого дома я видел что-то вроде кастрюль. Давай
подойдем.
     Ватага двинулась к куче и принялась ее разбирать. Я нашел тостер.  Он
явно не вчера выпущен, но со шнуром и вполне чистый. Положили его в сумку.
Потом взяли  еще  скороварку,  какие-то  штучки  нашел  себе  Юра,  правда
назначение их мне не понятно.
     Еще несколько месяцев назад я  посмеялся  бы  в  лицо  тому,  кто  бы
предположил, что я буду лазить по помойке в поисках подержаных сковородок.
Но времена меняются. Хотя, признаться честно, вся эта затея с моей стороны
придумана исключительно ради развлечения. У меня  совершенно  нет  надежды
найти здесь клад или обеспечить будущее семьи за счет побитых  кастрюль  и
поломанных магнитофонов. Для меня все это - просто новая игра. Другое дело
мои  друзья-соазюльники.  Леня  -  единственный  кто  совершенно   холодно
относился и относится ко всей идее. Он подписался поехать лишь в  надежде,
что потом я раздобрею и начну всех угощать пивом. А вот у Юры на уме найти
всяческие кухонные приборы. Еда - его больной вопрос. Его то ли в детстве,
то ли в армии недокормили и он ходит целыми днями с голодными глазами  вне
зависимости от того, как он поел перед этим. Вторая  мечта  у  него  после
"Калибры" - получить много денег и на них много питаться. Все  подкалывают
его насчет того, что кастрюли то он найдет, но  что  варить  будет?  Разве
самого себя. Наиболее серьезно и  по-хозяйски  ко  всей  операции  отнесся
Борис. У него сейчас  идет  не  развлекательная  прогулка,  не  исполнение
младенческой мечты, а идет самая настоящая  и  весьма  тяжелая  борьба  за
светлое будущее. Я его уже не раз просил нарисовать картину благосостояния
среднего гражданина с его точки зрения. Что он неоднократно и  делал.  "Не
надо много иметь. Звезды с неба хватать я уже давно  перестал,  -  говорил
он. - Мне бы взять машину, нагрузить ее  барахлом,  которое  можно  у  нас
хорошо продать, а потом спокойно жить состоятельным  человеком.  Что  надо
больше?" Путь к этому лежит  и  через  подобные  мусорники.  Медленно,  со
знанием дела обходит он кучи и вытаскивает оттуда все, что можно хоть  как
то использовать.  Техника  выглядит  почти  наработанной.  Глаз  наметанно
бегает от предмета к предмету и нам за ним угнаться просто не  стоит  даже
пытаться, да никто и не пытается...
     Набрав нужного и ненужного "дерьма", большая часть которого дерьмом и
являлась почти в истинном смысле  слова,  мы  сообразили,  что  дальнейшие
поиски невозможны с бременем такого груза за  плечами.  Выйдя  на  окраину
города, выделили Леню,  как  наименее  активного  следопыта,  для  боевего
дежурства и, свалив добро на землю, поставили его охранять. Леня -  старый
добрый друг Леня, упирался, но на него повлиять - способ простой: дали ему
в зубы, точнее в руки два пива, и вопрос был исчерпан.  Ко  всему  прочему
идти он ленился еще больше, чем стоять.
     На новые подвиги Боря отправился отдельно - может мы и вправду ходили
медленней его, но скорее всего ему не хотелось делиться еще  не  открытыми
сокровищами и золотоносными жилами.  Никто  из  нас  не  обиделся  и  путь
продолжили вдвоем с Юрой. Сегодня оказался "день выброшенных  тостеров"  и
Юра нашел тоже один и, в отличие от моего этот оказался совершенно  новым.
Не знаю кто его выбросил, может просто  какая  домохозяйка  ломала  его  о
голову своего  мужа,  но  отчаявшись  разрушить  немецкую  технику  своими
доисторическими методами, выбросила штуку за дверь. А может все это - лишь
плод моего больного воображения.
     - Да! Вот это - да! - Юра радовался, будто он нашел новую  "Калибру",
а не чего поскромнее. - Вот это  -  жизнь!  И  работать  не  надо!  Пошел,
пособирал, и дело в шляпе. Я себе представляю у нас там  бы  такую  свалку
разнесли за полчаса.
     - И была бы дикая драка. "Отдайте  мне  этот  рваный  зонтик!  Я  его
первая нашла!"... "А я его первая увидела!" - и пошло. А здесь,  вон,  все
ездят и никто ни на что не претендует. Успел  взять  -  молодец,  я  поищу
другое.
     Походили еще, удовлетворяя страсть копания  в  говне.  Нашли  игрушки
Юре, как самому маленькому. По его заявлению, они - самая необходимая вещь
на   данный   момент.   Нашли   кастрюли   со   сковородками,   работающий
предположительно электрогриль. Юра все рассматривал телевизоры. У  него  в
душе не заживала рана, что от  такого,  добытого  кровью  и  потом  телика
пришлось отказаться ради пары сигарет. Но на сей раз, не смотря на все его
заявления, что новый цветной телевизор лежит себе в сторонке и  ждет  его,
Юру, так ничего подходящего и не нашли. Вернувшись на "базу", застали  там
и Борю, пришедшего с большим уловом, состоящим из велосипеда, телевизора и
кучи пакетов со старой одеждой. По счастливой случайности  нашлась  еще  и
магазинная коляска, типа тех, что  обычно  стоят  перед  супермаркетом,  и
которая  является  неотъемлимым   атрибутом   всех   бездомных   нищих   в
американских фильмах. В нее и погрузили все "дерьмовое богатство", ставшее
теперь нашим добром, и двинулись в нелегкий девятикилометровый путь  назад
к лагерю. Проезжающие мимо машины и их водители и не думали нас  принимать
за бомжей - они прекрасно понимали, что за порода гомо сапиенс мы есть,  и
с чем нас едят.  "Вот  сынок  посмотри:  идут  гомо  сапиенс  азюлянтис  -
переходный период от обезьяны к человеку, от человека развитого социализма
к человеку недоразвитого капитализма." Назад прибыли мы к десяти вечера.
     Катя мне кое-что сказала, но  это  можно  опустить.  Потом  принялись
разбирать "дерьмо". Гриль и тостеры работали, как часы, а  вот  с  Бориным
теликом, к его страшному неудовольствию, вышел прокол: он зажигался, давал
звук, но ничего не показывал.
     - Будешь его как радио использовать, - предложил  Владик,  который  с
нами не ходил и сейчас все добро внимательно рассматривал. - Да, настоящие
немцы вещи часто меняют. Попользовался и выбросил, - пояснил  он  нам,  не
понимающим логику дня и нуждающимся в дополнительных обьяснениях  знающего
человека.
     - Да-да, - Филипп тоже  на  все  посматривал  хитро,  -  а  настоящие
азюлянты пришли и забрали. Такова  диалектика:  один  дерьмо  выбрасывает,
другой подбирает.


     Поскольку сбор богатств привел к тому,  что  мы  изрядно  запылились,
следующий день назначили себе банным днем, точнее днем купания в душе.
     Проблеме душа мы посвятили не  один  час  молотьбы  языком  за  время
пребывания в лагере и тема оказывалась и вправду животрепещущей, потому ей
стоит уделить некоторое внимание, как руководству  по  поведению  в  душе,
если  приходится  разделять  его  с  доброй   парой   сотен   всевозможных
черно-бело-коричневых.
     Наш азюль оригинален, среди прочего еще и тем, что горячая вода течет
в нем лишь два раза в  день,  по  два  часа,  утром  и  вечером.  На  всех
азюлянтов три душевые, одна из которых по статусу  -  женская.  Душевой  в
этих местах принято называть большую комнату с умывальниками и стоящими за
отдельной перегородкой, четырьмя стоячими душами,  между  собой  никак  не
разделенными. Если мылись одновременно два человека, то брызги  летели  на
другого и становилось неудобно, ну а как  приходило  сразу  четыре,  то...
Желающий купаться вечером должен подготовить  себя  к  встрече  с  большой
очередью арабов, турок, очень уважающих  процесс  омовения  сразу  большим
человеческим стадом.  Поэтому  старались  мыться  утром,  а  это,  в  свою
очередь, превращалось в подвиг: встать в девять утра мог не всякий.
     Не знаю кто как, но лично я привык принимать ванну в  костюме  Адама.
Мои русские коллеги стойко придерживались  той  же  традиции,  а  вот  все
остальные азюлянты, как раз наоборот, придерживались другого мнения,  и  с
нами, русскими старались вместе в душ не ходить. Они все совершают  ритуал
очишения от грязи непременно в трусах. Моют себя весьма хитро, а потом  на
те же трусы, искупавшиеся вместе с ними,  натягивают  штаны.  По  большому
счету, я  совсем  не  собираюсь  обсуждать  гигиеническую  сторону  такого
изощренного подхода к купанию, ибо, как известно, гигиена негров, арабов и
турок - это их собственное дело. Не  насаждаю  никому  свои  принципы,  но
просто смешно, что когда кто-то из наших заходит постоять  под  душем,  то
купающиеся начинают злобно коситься и стараются поскорее оттуда убраться.
     Ну а вообще в подобном месте можно  нередко  увидеть  такое,  чего  в
просторах среднерусской возвышенности встретишь  не  часто,  а  точнее  не
встретишь вообще. Где можно у на наблюдать мужчину, купающегося в юбке? А?
А я видел и не один раз. Наши друзья, бангладешцы ходят по улицам в юбках,
а  не  в  брюках:  может  под  шотландцев  хотят  сойти,  впрочем,   такое
обстоятельство перестало меня давно удивлять. Но оказывается, что они  еще
и купаются в тех же юбках и потом им приходится ходить  в  мокрых,  потому
что она, то есть юбка, у них одна. Вот так! Интересно,  шотландцы  тоже  в
юбках купаются, или такой способ изобретен именно в Бангладеш?
     Сегодняшнее омовение тоже не обошлось без мелких событий. На середине
процесса дверь распахнулась и к нам в  душевую,  где,  сохраняя  достойный
вид, мылись еще и Леня  с  Борей,  пришел  человек  темного  цвета,  тоже,
кстати, в  юбке.  Прибыл  он,  по  всей  видимости,  в  целях  насладиться
купанием, но мы, того совсем не желая, его планы начисто разрушили. Увидев
русскую компанию, он широко раскрыл глаза, потом рот, потом издал звериный
визг. Скорее ввсего он из новеньких и купающихся русских в  жизни  еще  не
видел. Мы, как по команде, ошарашено на него уставились, не  понимая,  что
стало предметом испуга. А тот указал пальцем на неприкрытые части Бориного
тела и, повизгивая, залопотал что-то на своем, перемежая речь словами "nix
gut" (очень нехорошо). Нам ничего не осталось, как дружно расхохотаться, а
Боря спросил его по-русски, благо по немецки он все равно не поймет:
     - Что, бедный, ты это первый раз увидел? А ты загляни раз  под  юбку,
там тоже такое есть.
     Мы опять прыснули со смеху, а я указал  на  пустое  место,  приглашая
купаться: оно, мол, никем не резервировано.  Но  он  в  ответ  еще  громче
залопотал и закрыл дверь, громко ею хлопнув. Дальше стало  слышно,  как  к
нему подошла толпа его собратьев. Он  им  сердито  и  громко  рассказывал,
видимо историю про нехороших русских. Вся компания еще немного пообсуждала
все это, а потом удалилась искать другой душ.
     Омовение  животворяще  подействовало  на  всех.  Хорошее   настроение
сохранилось до второй половины дня, что было редкостью.
     Вчером в лагерь привезли новеньких, и от скуки я пошел посмотреть  на
прибывших. Людей оказалось не много - человек десять. Мало кто мог вызвать
живой интерес, кроме молодой, лет двадцати шести  женщины  с  девочкой,  в
манерах которой мне показалось много знакомого.  Я  прислушался,  как  она
говорит, и после небольшого усилия узнал язык.  Это  был  не  русский,  не
турецкий, а просто грузинский. Она заметила мой взгляд и, подойдя поближе,
спросила по-русски:
     - Вы - русский?
     Я  уже  давно  устал  описывать  долгую  и   сложную   эпопею   своих
национальных преобразований, и просто кивнул в ответ. Она  объяснила,  что
зовут ее Мая, дочку - Мимико, приехала она из Тбилисси, где провела лучшие
годы своей жизни. Мне пришлось отметить про себя,  что  поездка  задумана,
видимо, с целью провести здесь свои  худшие  дни,  но  уточнять  не  стал.
Прибыла она к своему мужу, живущему в Гамбурге, с которым уже четыре  года
разведена. И в этом случае я не стал задавать вопросы, к какому мужу могла
она приехать, если с ним уже столько лет в разводе и, следевательно, он ей
никакой не муж. А также чего она явилась сюда, если муж, который на  самом
деле никакой не муж, в Гамбурге.
     Вслед за девушкой вырисовался новый персонаж моей азюлянтской  драмы,
который с выраженым кавказским акцентом спросил, не русский ли  я.  Мне  и
вправду уже осточертели выяснения моей национальности - набивший  оскомину
вопрос людей встречавшихся мне на жизненой просеке. На этот раз я ответил,
что по национальности - китаец, просто учил в Москве  папуасскую  культуру
первого тысячелетия то ли до Христа, то ли  после,  причем  делал  это  на
эскимосском языке и глаза у меня расширились  от  русской  водки,  а  кожа
побелела от морозов. Он мне не поверил и решил, что я шучу. Потом попросил
здесь помочь разобраться в обстановке. Я согласился и  стал  ждать  других
клиентов, поняв, что  сегодня  мне  предстоит  стать  справочным  бюро  на
русском языке. Однако никто больше услугами пользоваться на захотел.
     Прибывших стали  фотографировать,  что-то  выдавать.  Кавказец  между
делом рассказал мне краткую историю своей  жизни.  Мать,  мол,  у  него  -
азербайджанка, отец  -  армянин.  Жили  они  в  Нагорном  Карабахе.  Война
началась и мать уехала в Азербайджан, а отец отбыл в Армению.  Ну  а  куда
ему, бедному сироте податься? И подался он в Киевские рэкетиры. В стольном
граде  самостийного  народа  имелась  у  него  жена,   он   съедал   палку
сырокопченой колбасы в день и сюда ехал с тысячей марок в кармане, но и те
русские пограничники отобрали -  короче,  история,  призванная  вызвать  у
нормального человека поток слез и уважения. Но я оказался стойким,  потому
что знаю где и кто такие истории сочиняет, сам оттуда себе не одну брал.
     Мае с  дочкой  выделили  отдельную  комнату,  а  Гаррика  поселили  с
осетином Эдиком. Я по джентельменски помог девушке перетащить шмотки в  ее
номер, мне несказанно повезло,  что  их  оказалось  мало.  Коллега  Филипп
встретил нас в коридоре и подошел.
     - Что, в нашем полку прибыло?
     Я представил всех.
     В комнате совершили ряд перестановок, и я поблагодарил Бога, что  тот
послал мне Филиппа. Из моей комнаты принесли чайник с печкой во  временное
пользование. При  этом  я  остался  страшно  доволен  видом  Гали,  только
высунувшейся из двери и хотевшей попросить печку. Она поняла без слов, что
на этот раз ничего не получится. Мне осталось только мило ей улыбнуться, а
она скорчила в ответ непередаваемую гримасу. Филипп принес фирменное блюдо
- суп на рыбной консерве. Мая с девочкой с удовольствием, во вском  случае
с его выражением, суп уничтожили.
     В процессе еды я взял слово и описал геополитическую ситуацию у нас в
азюле, правда не приводя графиков и диаграмм. Живым свидетельством  служил
Филипп, качавший головой в  такт  моим  словам  и  периодически  сгущавший
краски. Мая, в свою очередь,  рассказала  свою  историю.  Она  -  коренная
жительница  города  Тбилиси,  закончила   университет   по   специальности
программирование. Шесть лет назад,  когда  ей  было  двадцать,  она  вышла
замуж, что сейчас считает роковым  поступком,  погубившем  ее  жизнь.  Эта
мысль не оригинальна и я слышу ее разные вариации на протяжении  всех  лет
своего супружества. После того, как родилась Мимико, она успешно развелась
с мужем. Но тот продолжает ее любить. Сам муж год назад уехал в Германию и
уговорил ее приехать тоже. Мая умудрилась хитрым способом  неизвестно  где
купить визу в Германию и прилететь во Франкфурт.  Здесь  дядя  пограничник
объяснил, что виза эта - не настоящая, и вьехать в страну  она  не  может.
Бедной девушке не осталось ничего  другого,  как  просить  азюль  прямо  в
аэропорту. Ее продержали там целых три дня, устроили интервью и в  Гамбург
не пустили, а привезли прямо сюда.
     - Ну ты не огорчайся, - отечески, по доброму успокоил  ее  Филипп,  -
чего-чего, а мужа мы тебе здесь найдем, какого хочешь. Вон тебе на  выбор,
- он показал в мою сторону, а я по долгу вежливости в его.
     - Ха-ха, - она рассмеялась. - Мне не муж нужен, а  немецкий  паспорт.
Без мужа жить можно, я проверяла.
     - Э-э, не-ет, Маечка, - Филипп покачал головой. -  Мужчина  без  жены
или женщина без мужа - это не человек, это лишь полчеловека. Я тоже был  в
разводе, знаю.
     Эстафету трепа перехватил Филипп, а я смог поживится теплым еще супом
в награду за тяжелую работу.
     Через час стало ясно, что с  меня  на  сегодня  довольно  и  пошел  к
осетинам, поинтересоваться судьбой несчастного сироты Гаррика. У  тех  уже
сидело все общество, в том числе и Юра с Леней. Гаррик, которого  ввели  в
"узкий круг ограниченных людей" незадолго  до  моего  появления,  сидел  в
центре и сотрясал воздух подробностями своей биографии. Рассказ о  папе  и
маме, разлученных волей судьбы вызвал общий  вздох,  треп  можно  спокойно
продолжать дальше, не боясь разоблачений, что он и сделал.
     - Я в Киеве каждый день, - по-кавказски подчеркивая  слова,  медленно
вещал он, - кушал две палки сырокопченой колбасы.  У  меня  там  было  три
жены, я всех содержал. Каждая жила в очень  хорошей  квартире,  что  я  ей
купил. В Германию я ехал с десятью  тысячами  марок,  но  пограничник  все
забрал.
     За что я люблю представителей кавказских национальностей, так это  за
то, что "кавказэц ныкогда нэ врет!", а просто увеличивает  от  рассказа  к
рассказу количество колбас, жен и денег.
     - Гаррик, - спросил я его, - а зачем ты три квартиры держал? Взял  бы
одну трехкомнатную и поселил бы в ней всех своих жен. Так и тебе удобно  и
им хорошо.
     - Нет, армянин так не поступает!
     - А ты - армянин или азербайджанец?
     - Азербайджанец так тоже не делает.
     - Зато теперь твоим женушкам беда. Кто их  кормить  будет?  -  покачл
головой Юра. Он тоже к кавказцем особого доверия не питал и, в отличие  от
остальной компании, галиматье не поверил, как и я.
     Молоденькие  трещетки-осетинки,  принимавшие  весь  наш  разговор  за
чистую монету, искренне пожалели его жен.
     - Ах, бедные девочки, как они теперь там.
     - Ничего! Я им много денег оставил! - успокоил их Гаррик. - Я  вообще
справедливость люблю. Я рэкетиром был, но денег мы брали только с воров  и
других рэкетиров. В Германии тоже порядочные люди. Я в Швальбахе  сидел  в
этом зале, так там, понимаешь, один нэгр, обезьяна такая, залез на стол  и
встал на него ботинками. Люди там кушают, а он встал  ботинками!  Я  очень
разозлился, взял его обеими руками и шваркнул об пол.
     Я представил  себе  Гаррика,  как  куль  ваты  поднимающего  негра  и
кидающего бедного африканца об пол.  Да!  Такого  Швальбах  раньше  врядли
видел.
     - И что немцы?
     - А что? Они разобрались и сказали, что я правильно сделал.  Потом  я
иду, там два коричневых таких, навэрное индиец, третьему что-то  нехорошее
делают...
     Конец истории я дослушивать не стал. Голова ломилась  от  чуши,  и  я
пошел  смотреть  телевизор.  Там  чуши  говорили  еще   больше,   но   это
компенсировалось тем, что все было на непонятном языке.


     Через пару дней Боря  собрался  в  аэропорт,  в  надежде  передать  с
кем-нибудь  письмо  жене,  и  Юра  увязался  вместе  с  ним.  Они  успешно
преодолели всю дорогу туда и стали  выискивать  отлетающих  в  Киев.  Дело
оказалось нелегким, но разрешимым. Поиски  увенчались  плюгавым  мужичком,
несомненно считающим себя типичным самостийным украинцем. Его  минут  пять
уговаривали взять письмо,  Боря  давал  пачку  карбованцев,  оставшихся  с
лучших времен из Полтавы. При этом мой  коллега  пытался  втолковать,  что
задача гражданина - только бросить  письмо  в  почтовый  ящик  в  киевском
аэропорту. Мужичек видел во всем деле подвох и, видимо, подозревал в  Боре
агента ЦРУ, замаскировавшегося под потрепанного азюлянта.  Ему  достали  и
показали письмо, сам конверт, но окончательно его убедили лишь две  марки,
которые Боря, скрепя сердце, в конце концов ему дал.
     Дальше Борин путь пролегал во Франкфурт, а Юра пошел обратно.  Дорога
назад вела вдоль шоссе, но на середине поворачивала в лес. Юра свернул  и,
предвкушая скорое возвращение, шагал вперед бодрым шагом. Ходу  оставалось
еще около часа. Через пару сотен метров неожиданное препятствие  заставило
его остановиться. Перед ним,  метрах  в  двадцати,  лежало  прямо  посреди
дороги что-то похожее на большой серый валун. Юре  показалось  это  весьма
странным, потому что по дороге туда его вроде как и  не  было.  Он  подоше
ближе, и его глаза стали медленно вылезать из орбит.  У  валуна  оказались
глаза! И не  только  глаза,  а  еще  и  целая  морда.  Причем  морда  была
совершенно  определенно  кабанья.  Встреча  с  кабаном   в   лесу   сулила
незабываемые, но не совсем приятные впечатления. Юра решил не рисковать  и
двинул в обход через кусты, продираясь через ветки и  пристально  наблюдая
за этим большим сородичем нашей свинины. Сегодня день оказался не  его,  а
может просто не рожден он в год кабана, чуда не  произошло  и  не  заметив
что-то Юра споткнулся и почти упал. Это новое что-то выскочило у  него  из
под ног другим кабаном и ринулось куда-то в  сторону.  В  тот  же  момент,
потревоженные  шумом,  изо  всех   окрестных   кустов   стали   неожиданно
разбегаться еще с  пару  дасятков  объектов  охотничьего  вожделения.  Они
неслись неизвестно куда, но, по Юриному мнению, конечной целью был он сам,
и потому, не долго раздумывая взял мальчик ноги в руки и побежал в сторону
лагеря. Через пятнадцать минут он уже переступил  порог  своей  комнаты  и
рухнул на кровать. Где-то через полчаса Леня, Владик и я,  потратив  много
усилий, выжали из него первое слово,  а  за  ним  и  весь  рассказ  о  его
приключениях. Нам-то смешно было до упаду, а ему совсем и не до смеха.
     Через пару часов вернулся Боря. В руках он нес еще живого,  правда  с
перебитым хребтом,  настоящего,  здорового,  как  кабан,  зайца.  Животное
неблагоразумно перебегало автотрассу, и  попало  под  колеса  какой-нибудь
машины. Потом Филипп его жарил, а мы  посмеивались  над  Юрой,  что,  мол,
прежде чем идти охотиться на кабана, нужно потренироваться на зайцах,  как
Боря. Я посоветовал Боре, не бросавшему привычку посещать аэропорт,  брать
с собой в попутчики пару кабанов, чтобы дорога казалась  веселей  и  время
шло быстрей: Юра же умудрился часовую дорогу за пятнадцать минут пройти.
     По версии Бори, Юра, когда охотился на кабана, или кабан охотился  на
Юру, пострадал, как обычно, стрелочник, а им на этот  раз  оказался  заяц.
Ему и сломали хребет. Короче, потом мы пили за  здоровье  кабана,  Бори  и
Юры, и закусывали зайцем.


     Жизнь продолжалась. В следующие дни Катя и я часто бывали  у  Маи.  С
ней мне было куда интересней, чем с поднадоевшими Юрой и Леней. Я  страшно
устал от всех этих "машин", "дел" и прочей чепухи вылетавшей их  уст  моих
молодых коллег без перерыва. Параллельно с этим  удалось  и  увиливать  от
попоек, а также от совершенно бесполезной траты денег:  Юра  с  Леней  так
обнаглели, что уже считали моей прямой обязанностью их угощать. Наша новая
подруга  оказалась  интересной  собеседницей.  Она  хорошо  разбиралась  в
литературе, читала стихи, но, что касается последнего, то для моего тупого
ума стихи не предназначены.
     Мои коллеги, сначала тоже подвязывавшиеся в дружбу к Мае, быстро этой
затеи отказались. Она также не хотела обсуждать  достоинства  автомобилей,
не говорили о планах "крутых"  дел.  Я  в  тайне  радовался.  Кроме  всего
прочего Мая оказалась игроком в префереанс и теперь  можно  было  серьезно
поигрывать, заманив Борю.


     Однажды,  отправляясь  за  куском  жареной  курицы,  я   не   мог   и
предположить, что в жизни нашей общины произойдут резкие  перемены.  Общей
компанией с Маей, Юрой, Леней мы вошли в столовую,  где  нас  и  остановил
Наиф.
     - Двое русских идут на трансфер. Филипп и ты, - он ткнул в Леню.
     Трансфер - это центральное событие в жизни  всякого  азюлянта.  После
трех-четырех месяцев пребывания в лагере, счастливчика направляют в  более
приспособленное для жизни место, где ему предстоит провести  свои  два-три
года жизни в Германии. Там уже никто не  кормит  а  выдают  около  пятисот
марок на жизнь в месяц. А такие деньги для выходца из Бангладеш или Союза,
по сравнению с лагерными восмьюдесятими - уже целое состояние. Там  же  на
этом трансфере и разрешают  работать,  то  есть  азюлянт  имеет,  наконец,
возможность получить все то, ради чего он в Германию едет. Мы все живем  в
лагере ожиданием трансфера, где можно получить более человеческие условия,
где можно чувствовать себя не  заключенным  азюлянтского  лагеря,  а  хоть
получеловеком, потому что человеком все равно не дадут. Для меня трансфер,
как и для  других  -  способ  вырваться  из  болота  тоски.  Филипп  ходил
довольный, он здесь уже давно. На дворе - поздний февраль, уже пора  после
четырех месяцев сидения и на новую квартиру. За все это время он работал у
своего подрядчика недели три, не больше, и много не заработал, потому  ему
и не терпелось скорее нормально подработать. Леня был совершенно ошарашен.
Он все думал, что пойдет на трансфер не раньше Бори или Юры, а то и вместе
с ними. Мы с Катей, Юра и, даже, Боря имели сильно удрученный  вид.  И  не
только потому, что наши, какие-никакие друзья, к которым мы уже  привыкли,
уезжали, а и потому, что мы чувствовали себя обойденными.  Филипп  ехал  в
Виесбаден - столицу нашей земли, а Леню отправили в сельский район  далеко
за Фульду, километрах в ста двадцати отсюда. Оба должны уезжать через  два
дня, и мы начали серьезно готовиться к проводам.
     Самой стойкой традицией азюля  всегда  остаются  проводы  собрата  на
трансфер.  По  этому  поводу  веселились  на  полную  катушку  не   только
закоренелые выпивохи, типа нас, но и те, кто обычно вел в  лагере  трезвый
образ жизни. Угощали знакомых и незнакомых. Филипп и  Леня  не  собирались
отставать от других. У первого деньги водились,  а  вот  для  второго  они
всегда оставались проблемой. Добрый немец, вручивший подарок на Рождество,
приезжал еще раз, привозил еду, выдавал и наличными. А Леню пообещал взять
к себе в ресторан, но не понятно в качестве кого,  ибо  представить  моего
коллегу хоть на какой-то серьезной работе никто не мог. Теперь Лене ничего
не оставалось, как позвонить ему опять  и  сообщить  приятную  новость,  а
вместе с ней и не менее приятное  известие:  нужно  пару  сотен  марок.  Я
составил соответствующий текст, с соблюдением всех правил приличия,  но  и
наших интересов не ущемляя. Леня выговорил с трудом  записанные  слова  по
телефону, но даже такое для него уже подвиг. Мужик приехал, деньги привез.
     Вечером следующего дня стол уставили на  полученные  деньги.  Я  взял
покупку и сервировку на себя, и, оставив Лене  на  кока-колу  и  сигареты,
вполне прилично потратил дядькин подарочек. Дядьку самого  мы  все  дружно
считали дураком, но так как деньги давал он,  то  пару  раз  пили  за  его
здоровье и желали, чтобы он не умнел.
     Званы на ужин были все наши, в том числе Мая. Осетинскую компанию  по
общему мнению позвать и можно было бы, но водки мало. Вечер прошел, как  и
положено удачно. Все, кому надо было - напились.
     Под конец, как все уже разошлись, пьяный Леня пристал ко мне.
     - Дай мне будильник, а то я завтра не проснусь.
     - Леня, - увещевал я его, - час ночи, ты пьяный, завтра  ты  никакого
будильника не услышишь...
     Он подумал, кивнул головой и отстал. Я  разделся,  лег  спать  и  уже
первые дремы посетили меня, как раздался стук в дверь. Стучали кулаком.  Я
чертыхнулся, но вылез из кровати и открыл. Там стоял Леня.
     -  Слушай,  -  заплетая  язык  за  зубы,  пробухтел  он,  находясь  в
полувменяемом состоянии. - Я забыл у тебя будильник попросить...
     - Леня, ты, что - дурак?!! Я же тебе говорил, что ты не проснешься. Я
тебя разбужу.
     - Да, ну ладно, - промямлил он и убрался.
     Он ушел, я опять прилег, попытался задремать, но минут через десять в
коридоре затопали и в дверь опять забарабанили. Я  плюнул,  встал,  открыл
дверь, сказал нехорошее. Там стоял Леня, а  неподалеку  Боря  и  Юра.  Все
хорошенько облиты пивом: видать бегали сейчас и обливались, как дети.
     - Ты извини, я лучше возьму будильник.
     Я дал ему этот будильник и хлопнул дверью. "Иди ты с ним  куда..."  -
подумал я про себя и, уже в третий раз лег. Но сон  теперь  не  шел.  Даже
повороты с бока на бок не помогали. Прошло еще полчаса и в коридоре  опять
послышались знакомые шаги, а потом и стук  в  дверь.  Я  открыл.  У  двери
стоял, естественно, Леня. Я ему сказал много  нехорошего.  Долго  говорил.
Потом спросил, чего он хочет.
     - Я хочу будильник у тебя взять, - улыбаясь, но  совершенно  серьезно
заявил он.
     Я опять долго и плохо  говорил.  При  этом  вспоминал  и  его  и  его
родственников, говорил все это совсем не в шутку: какие могут быть шутки в
третьем часу ночи? Наконец устав, сказал ему, что будильник уже отдал  ему
полчаса назад.  Неподдельно  удивленная  физиономия,  появившаяся  у  Лени
убедила меня, что в своей просьбе он  был  полностью  искренен.  Я  закрыл
дверь.
     Через пятнадцать минут в дверь стучали. Силы мои уже были на  исходе,
и потому я его просто послал не поднимаясь с постели.
     - Нет, Паша! Беда! Беда! - кричал он испуганным голосом.
     - Значит иди туда подальше с бедой вместе.
     - Нет, вставай, с Юрой беда!
     - Значит иди туда вместе с бедой и Юрой.
     Но он не шел и колотил в дверь. Ладно, я оделся и вышел.
     - Ну?
     - Юра дежурному немцу то ли по морде дал, то ли что. Я не знаю...
     - Так что ты хочешь, чтобы я пошел добавил?
     - Надо его спасать! Идем к немцу!
     Мы пошли для начала в 33-ий. Юра лежал в  пьяном  беспамятстве  и  от
него ничего нельзя было добиться. Боря сказал, что тот пришел, прыгнул  на
постель и заснул. А потом пришел дежурный и сказал Боре,  что  Юра  что-то
сделал, долго жестикулировал, но Боря  ничего  не  понял.  Немец  в  итоге
плюнул, забрал Юрин документ и ушел.
     - Теперь Крабчикова выгонят! -  кричал  Леня.  -  Я  пойду  с  немцем
говорить!
     - Сиди уже! У тебя завтра трансфер, тебе надо морально готовиться!
     - Он уже приготовился, - влез с комментарием Боря.
     - Ну и что? - упирался, как баран Леня. -  Я  лучше  на  трансфер  не
пойду, но Крабчикова спасу!
     - Ну иди, спасай! - я махнул рукой в сторону двери.
     - Ха! Так я немецкий не знаю!
     - Тогда помолчи!
     Я собрал сонно-пьяные мысли в кучу и, кряхтя, пошел к дежурному. Леня
с Борей поплелись за мной.
     Дежурный оказался явно не в лучшем настроении. Сегодня поспать ему не
удалось:  в  азюле  праздновали  аж  три  трансфера,   лагерь   гудел.   Я
извиняющимся голосом сообщил ему, что Юра -  это  посто  дурак  и  еще  из
ползунков не вылез. Попросил его, чтобы он не  очень  обижался,  на  таких
мол, обижаться бесполезно.  Потом  я  поинтересовался,  что  же  конкретно
произошло.
     Дежурный  удовлетворил  мое  любопытство  и   пояснил,   что   ничего
примечательного там и не было, наш молодой коллега,  решил  порезвиться  с
огнетушителем и, сняв его со стенки, носился по  корридору.  Сам  дежурный
это дело заметил и предложил тому прекратить. Юра  огнетушитель  бросил  и
побежал вниз по лестнице наутек. Но силенок не хватило даже  до  последней
ступеньки добраться, поэтому он просто в изнеможении сел и  стал  плакать,
оглушая округу рыданием. Сам мужик оказался не  вредный  и  лично  никакий
претензий не имел. Никакой "беды" не было, а документ просто вернул назад.
     Я уже считал, что программа сегодняшнего дня наконец-то исчерпана, но
тут заметил, что куда-то пропал Леня. "Боже, - подумал я, - два  маленьких
ребенка: выпьют по банке пива и, что один с ума сходит,  что  другой."  Из
соседнего подъезда выскочило несколько человек и, о Боже, с ними Леня!  Он
несся с совершенно дикими глазами и кричал:
     - Человек умер! Человек умер!
     Я его остановил и попытался выяснить кто умер  и  зачем.  Он  говорил
несвязно, сбиваясь, я ничего понять не мог, в конце концов он меня куда-то
потащил. Боря двинул за нами.
     В большой комнате, где стояло кроватей минимум  человек  на  двадцать
пять, собралась в кружок толпа пакистанцев, а посреди круга лежал человек,
видно относящийся к этой веселой компании. С ним было явно не в порядке, и
я отметил, что хоть на сей раз Ленины слова оказались правдой  в  какой-то
степени. Изо рта текла пена, он страшно вращал глазами, крутил  головой  и
дергал  конечностями.  Выяснив,  что  скорую  помощь   уже   вызывают,   я
почувствовал, как во мне взыграло  мое  медицинское  прошлое  и  в  голове
сформировалось  решение  поиграться  в  первую  помощь   в   экстремальных
условиях. Крикнув в толпу, стоявшую, как стадо вокруг, что  я  -  медбрат,
попросил Леню  их  вывести  всех  проветриться.  Дальше  открыли  окна,  я
расстегнул ему рубашку  и  придал  голове  положение,  при  котором  шансы
захлебнуться в собственной слюне были минимальным.  Надеясь,  что  у  меня
просто не хватит квалификации, чтобы его окончательно  угробить,  проделал
над ним пару процедур, вроде исследования пульса и массажа висков. За этим
занятием и застала меня бригада скорой, которая,  в  отличие  от  знакомых
всем нам, приехала и вправду скоро.
     Вошедшие три медбрата в оранжевых костюмах поинтересовались,  что  я,
собственно, здесь делаю. Мне хотелось ответить что-нибудь поизошренней, но
не хватило словарного запаса. Поэтому, я коротко предположил, что совершаю
перед сном прогулку. Мужики не поверили, решили, что я пытался ему помочь,
потом, безразлично посмотрев  на  лежащего,  решили  тоже  его  поспасать.
Принесли кардиограф,  поставили  капельницу,  померяли  давление,  вкололи
валиум. Подождав после укола минут несколько,  но  не  дождавшись  ничего,
послали еще за одной скорой. Та приехала минут  через  десять,  но  уже  с
врачом. Деловой походкой он проследовал к месту событий и выслушал доклад.
Потом внимательно посмотрел на корчившегося в судорогах, несмотря  на  все
усилия фельдшеров пакистанца, сделал вид, будто сцена его и  вправду  живо
занимает. Потом предложил влить еще лекарства, что и  сделали.  Подождали.
Нужного эффекта не было, пакистанец помирать не хотел, но и выздоравливать
тоже.
     - В госпиталь! - махнул рукой врач.
     Все уехали, а я пошел домой. Спать уже не хотелось. Вот-вот  начнется
рассвет. Через полчаса накинул куртку и вышел во двор.  Он  встретил  меня
неожиданным великолепием белого убранства. Валил плотный, как стена  снег,
и на земле его уже лежало сантиметров двадцать. Не появлявшийся  всю  зиму
снег, решил наконец дать о себе знать.
     - Да, - вслух подумал я, - трансфер у  Лени  получился  бурный.  Даже
снег пошел...
     В семь утра я потратил полчаса  на  побудку  Лени,  но  мои  действия
успеха не имели. Тогда просто вылил ему на голову чайник холодной  воды  и
еще через пятнадцать минут, сказав "до скорого", втолкнул в автобус вместе
с Филиппом.


     "Скорое" наступило гораздо раньше, чем я предполагал. Уже  через  два
дня мой сон нарушил стук в дверь. (Ох, эта дверь! Будь моя воля, я  бы  ее
порушил.) Явился Леня. Добрый чувак привез  с  собой  деньги  и  продукты,
полученные им на две недели вперед. Деньги, правда, он уже успел  к  этому
моменту превратить в  выпивку,  но  это  не  страшно,  все  равно  другого
назначения им не было.
     Дальше время полетело быстро. Леня то бывал у нас,  то  жил  у  своих
Франкфуртских знакомых.  Филипп  приезжал  как-то  в  гости.  Боря  и  Юра
ссорились без конца друг с другом и бегали  ко  мне  жаловаться,  что  его
оппонент - дурак. Мне уготовили они роль слушателя жалоб, но  занять  себя
по-прежнему нечем, так по мне хоть слушателем.
     В  лагере  происходили  всякие   мелкие   события.   Тот   пакистанец
выздоровел, встретил меня в коридоре и принялся  радостно  и  очень  бегло
что-то говорить. Я ему улыбнулся в ответ и постарался скорее ретироваться,
ибо побоялся, что он своими разговорами вгонит меня в состояние, в котором
сам недавно пребывал. Алжирские арабы не поделили  что-то  или  кого-то  с
мароканскими, в итоге одного марокканца выбросили "за  борт",  со  второго
этажа. Он встал, отряхнулся и пошел назад.  Пару  раз  приходила  полиция,
искала краденые велосипеды. Мы ездили во Франкфурт гулять.  Мое  мнение  о
городе не улучшилось. Проститутки, наркоманы и прочее все -  не  нравились
мне никак.
     Наконец вспомнили и про Юрину машину.
     Еще в начале января съездили мы в отделение полиции  и  написали  там
протокол. Точнее писал полицейский, а диктовал я. Они  зря  меня  упросили
переводить. Ибо делал я это на английском, который сам полицейский хоть  и
знал, но не в совершенстве. В итоге Юра с Леней пороли  какую-то  чушь  на
русском, а мне осталось говорить, то что считал нужным. Получилось большое
представление,  но  ничего  лучшего  предложить  не  смогли.   Под   конец
полицейский записал в протоколе, что я  сделал  перевод  с  латышского  на
немецкий. Я заметил, что ни того, ни другого не знаю. Он очень удивился  и
спросил, как же я тогда говорил со своими коллегами. Ему пояснил,  что  на
русском. Он махнул рукой и сказал мне, что это - одно и тоже. Тут от смеха
я уже удержаться не мог, но он уточнил, что для немцев это одно и тоже,  а
как там на самом деле - так то уже наша проблема.
     Теперь после ночного концерта с огнетушителем Кристина нажала на Юру,
и машину нужно срочно убирать.
     - Что делать? Что делать? - носился он из стороны в сторону,  но  это
не помогало решить проблему.
     Однако, друг мой  Юра  оказывается  иногда  и  прав:  дуракам  везет,
повезло и ему...
     Пребывание в опостылевшем месте мне не нравилось все больше и больше.
Вечером сидели мы с супругой моей за чаем.
     - Что скажешь, жена? - отставив пустую чашку, я растянулся на стуле.
     - Пойду к осетинам.
     - Тебе еще не надоело? Нашла друзей по уму?
     - Тебе все мои друзья не нравяться.
     - Да нет, как раз наоборот,  я  просто  не  вижу  никакого  прока  от
вербального  общения  с  ними.  Какие-то  другие  формы,  однако,   вполне
допустимы, хоть с обоими Виками.
     - У тебя главная забота - найти, куда от жены пойти. Вот к Мае...
     Ну,  здесь  уже  явно  начиналось.  Проблема  Маи  уже   неоднократно
появлялась у Кати в повестке дня.
     - Здорово получается! Ты бегаешь по гостям, а мне что?
     Она махнула рукой:
     - Иди к своей Майе, - и ушла.
     Вот тоже привязалась к Мае! Мы уже  имели  пару  бесед,  что  если  я
задерживаюсь у нее, так, мол, могу там и досыпать.
     Чушь все это. Но к Мае в любом случае мне не хотелось. Не хотелось  и
в уныние 33-го.
     - Эх! Придумать бы чего! - сказал я сам себе. -  Хоть  бери  и  бейся
башкой о стену. Непонятно, поможет ли, или стенка раньше развалится...
     От расстройства пришлось открыть литр пива  и  отрезать  себе  ломоть
колбасы. За месяцы азюля я поправился килограмм на семь. Многие люди  едят
много, когда нервничают, а я наоборот, когда работаю или во время стресса,
так не ем и не пью ничего. Но  стоит  расслабиться  и  опять  все  заново.
Сейчас период отдыха длится уже столько, что я начинаю порой забывать, как
работают. Может и вправду, лет двадцать так поживешь, а в одно  прекрасное
утро посмотришься в зеркало, а там - обезьяна без  кармана.  Но,  впрочем,
главное - не терять кошелек. Если в нем чего имеется,  то  хоть  обезьяной
работай...
     Второй добрый ломоть колбасы пошел вслед за вторым литром  пива.  Да!
Так жить, как оказалось, тоже можно! Ни тебе работы, ни тебе учебы. С утра
до вечера ноги кверху. Хочешь пива - пожалуйста, не хочешь - как изволите!
То ли дело у нас было и остается: хочешь жни,  а  хочешь  куй,  все  равно
получишь... сами знаете, каждый месяц первого  числа  получаете.  А  здесь
самый последний азюлянт себе на банку пива всегда наскребет, даже  если  и
не жнет и не кует.
     Мои философствования с самим собой прервала внезапно открывшаяся безо
всякого предупреждения дверь. В проем ввели друг друга Леня и Владик.
     - Мы в пуфе вчера были! - весело прокричал Леня.
     - Ну и как, пуф стоит? - со слабым интересом пробурчал я.
     - Стоит! Там такие девки! - Леня восторженно смотрел на него.
     - И?
     - Владик там к тайландке три раза ходил.
     - Ну а хоть раз смог?
     Владик утвердительно кивнул и добавил:
     - Но Ленчик ходил - бродил вокруг...
     - Да я пьяный был здорово...
     - Ты дурной был! Я ему сказал, чтоб шел... и деньги есть...
     - Зато там одна негритянка... - начал Леня.
     Владик расхохотался.
     - Леню там все одна негритянка пугала. Он в коридоре слонялся,  а  та
из комнаты вышла и хвать его за ширинку!  И  тянет  к  себе.  А  он  орет,
упирается, ей что-то лопочет и ржет.
     - Так я же ничего не понял. Я знаю, чего она хочет...
     - Конечно! В задницу тебя оттрахать! Она денег с тебя хочет.
     - Так я ей и кричу: "Нет денег!"
     - На каком языке?
     - Да на всех, что знаю...
     - Беда, что она только их не знает. Ну и чем все это закончилось?
     - А чем? Я пришел и сказал, что у парня нет денег, раз он так  сильно
не хочет.
     - Ну а откуда деньжишки-то?
     Они хитро хмыкнули.
     - Да Владик хочет на ферму устроиться работать. Так ему друг этот наш
франкфуртский помогает. Ну и он занял, в смысле Владик, у  Андрея  пятьсот
марок.
     - А на кой хрен?
     - Ну как? Может перед работой съездит домой, потом вернется. На это и
деньги.
     - Так Леня меня раскрутил. Я говорил,  что  не  могу  из  этих  денег
брать...
     - Но я же все отдам! - Леня сделал светлое лицо,  убежденное  в  том,
что говорит его обладатель. - Ты знаешь, Паша! У меня нет много друзей, но
Владик - это бесспорно лучший! Что его не попросишь, он сделает!  Все  для
дружбы!
     - И много вы всадили?
     - Да почти половину, - Владик казался раздосадованным.
     - А как теперь отдавать?
     - Заработаю, да и Леня вернет.
     - Да, я верну, ты не сомневайся!
     - Да и к тому же я могу этого Андрея больше и не увидеть...
     - А как же домой?
     - Да черт с ним!
     Леня покрутил головой и задумчиво произнес:
     - Я сейчас бабу хочу.
     Мы с Владиком дружно рассмеялись.
     - Так надо было в пуфе хотеть.  А  сейчас  если  только  с  дыркой  в
матраце.
     - Хэ! Я так не могу.
     - Так чем мы можем тебе помочь?
     - Нет. Я бабу хочу.
     - Ну так иди к вьетнаму! - предложил я.
     - Во! Точно! Я пошел к вьетнаму!
     Пошли к вьетнаму. Точнее не ко всему Вьетнаму, а просто  к  одной  из
представительниц этого славного государства. Леня стремился  удовлетворить
потребность, Владик, как получится, а я просто посмотреть,  что  из  этого
выйдет. Направлялись мы  на  первый  этаж,  где  жила  молодая  вьетнамка,
неизвестно какими путями попавшая в комнату одна. В  Германию  ее  привело
много причин, но бесспорно главная - деньги. Вот и решила девочка  подойти
к вопросу основательно, играть, так по  большому.  Занимается  она  мелкой
продажей: спиртное, сигареты всегда к услугам клиентов. К услугам клиентов
и сама хозяйка. По слухам за двадцать  марок  удовлетворяет  все  желания.
Дело движется бойко. Коллектив в лагере преимущественно мужской, и  женщин
многие давно не видели.
     Компанией подошли мы к ее двери. В коридоре кружились жившие рядом то
ли бангладешцы, то ли пакистанцы. Они все одинаковы и различить их сложно,
да и не  нужно.  Поскольку  зачинщиком  был  Леня,  то,  несмотря  на  все
заявления, что он не может разговаривать и договариваться, его подтолкнули
к двери. Мне стоять рядом не позволял  имидж  семейного  человека.  Владик
просто сомневался  в  успехе  и,  потому,  тоже  решил  в  переговорах  не
учавствовать.
     Леня постучал и тут же хотел  бежать  назад,  смутившись  пристальных
взглядов  со  стороны  жужжащей  толпы  коричневых   бангладешцев.   Дверь
открылась, и женский голос спросил что-то, но мы с Владиком  происходящего
в комнате не видели  и  наблюдали  только  Леню,  выдавливающего  из  себя
какие-то слова.
     - Я... Я... Ну мне нужно... - нудел он по-немецки.
     - Ты - дурак, - громко шептал ему Владик с безопасного расстояния,  -
скажи сразу, зачем ты пришел, да и все.
     - У тебя есть, - Леня почесал затылок. - Во! У тебя есть виски?
     - Дурак! - Владик постучал себе по лбу. - Какое виски?
     Вьетнамка, видимо, вынесла ему виски, но Леня покачал головой,  давая
понять, что ему они не нравятся.
     У Владика нервы не выдержали и он бросился к двери, но так, чтобы его
не видели.
     - Что ты чушь порешь? - опять зашептал он  на  весь  корридор.  -  Ты
скажи ей! Это по немецки будедт фики-фики! Что ты все виски, да виски!
     Леня прыснул от смеха и бросился  оттуда.  Владик  с  ним.  Вьетнамка
недовольно закрыла двери. Бангладешцы-пакистанцы посмеялись.
     - Ты что - дурак? - кричал Владик на Леню. - Какие виски? Совсем ты с
ума спятил. Как маленький! Ты что баб никогда не видел?
     - А вот ты иди сам!
     Владик плюнул и пошел сам. Мы же остались  наблюдать  со  стороны.  С
решительным видом он побарабанил в дверь и та распахнулась.  Лицо  Владика
резко изменилось с боевого на изумленное и он тихо пролопотал  по-немецки,
потупив взгляд в сторону стенки.
     - Я хочу виски.
     Леня истерично захохотал и во весь голос заорал Владику:
     - Фики-фики, дурак, какое виски?
     Тот  покраснел,  как  рак,  потом  мелькнула   бутылка,   но   Владик
отрицательно покачал головой. Дверь опять закрыли.
     - Ты что - идиот? - набросился Владик на Леню опять. -  Там  не  баба
вышла, а вьетнамец какой-то. Что, я ЕМУ  скажу  "фики-фики"?  Чего  орешь,
когда тебя никто не просит?
     Леня расхохотался. "Облом" у них получился со всей этой историей.
     - Ладно, ребята, давайте хоть виски возьмем, а то и  перед  вьетнамом
неудобно и делать все равно нечего, - предложил  я  им,  чувствуя,  что  в
противном случае вечер окажется слишком утомительным.
     Они живо согласились, но идти из них уже никто не решился.  Положение
семейного человека купить виски позволяло. На мой стук, вместо  ожидаемого
вьтнамца появилась, однако, девушка. Я открыл рот,  но  она  не  дала  мне
высказаться, а просто затянула вовнутрь.
     - Ты хочешь фики-фики? - прикрыв дверь, спросила она.
     Я не успел ответить, а та продолжала.
     - Когда хочешь ко мне, не нужно орать  на  весь  коридор.  Это  стоит
только двадцать марок, - без дальнейших разговоров девка стала стягивать с
себя халат, а стоявший тут же вьетнамец, вышел.
     Пока я пытался справиться с растерянностью,  и  сказать  ей  зачем  я
пришел, как она уже  была  в  чем  мать  родила.  Несмотря  на  отсутствие
моральной стойкости,  боязнь  получить  СПИД  все  же  достаточно  велика,
поэтому мне пришлось разочаровать жаждущую не столько любви, сколько денег
вьетнамочку.
     - Извини, но мне нужно виски.
     - Виски? - удивилась та. - Зачем тебе виски?  Я  тебе  делаю  что  ты
только хочешь.
     Пришлось опять покачать головой:
     - Нет, лучше виски.
     - Ну ладно пятнадцать...
     - Нет, виски, а это в следующий раз.
     Она разочорованно протянула бутылку.
     - Приходи позже, когда выпьешь, я буду одна, - с последней надеждой в
голосе предложила она напоследок.
     Я неопределенно качнул головой, а вьетнамка открыла дверь и выпустила
меня, при этом задержавшись, чтобы стоявшие пакистанцы смогли  ее  получше
рассмотреть. Те восторженно зашумели,  а  она,  сделав  характерный  жест,
позвала их, но  добавила,  что  удовольствие  сегодня  не  бесплатное.  Те
разочарованно развели руками.
     Я подошел к Лене в Владиком.
     - Что ты там делал? - озабоченно пристал Леня.
     - Я там ничего не делал. А чего ты там ничего  не  делал?  Она  голая
бегает, мужика  за  дверь  выставила  и  за  двадцать  марок  всем  подряд
предлагает.
     - И ты?.. - восторженно хихикнул Леня.
     - Я виски взял, а двадцать марок мне жалко.  Ты  можешь  хоть  сейчас
идти. Тетя ждет.
     - А вы? Ты, Владик, пойдешь? - Леня заколебался.
     - Нет! Я пойду виски пить!
     - Ну... - Леня почесал опять затылок, - ну и я не пойду, а то вы  все
без меня выпьете.
     Пошли пить виски.


     Через несколько дней выяснилось, что Лене пора съездить к себе  домой
и получить полагающиеся ему пятьсот марок. По  этому  поводу  спланировали
путешествие. Я находился в качестве  сопровождающего  лица  и  спонсировал
вместе с тем дорогу туда. Леня  клятвенно  обещал  деньги  вернуть  и  еще
обязался меня содержать всю поездку, то есть кормить,  поить  и  создавать
прочие комфортные условия.
     Поезд катил нас из Франкфурта в Фульду, мы пытались спать, но сидения
естественно мешали этому, а спальные вагоны в Германии не  приняты.  Прямо
рядом с нами расположились мама с дочкой и щебетали на весь вагон, как  на
Одесском базаре. Их русский язык нес в себе тяжелый провинциальный акцент.
Правда немцы того не понимали, они вообще с трудом понимали,  что  это  за
люди. Знают  -  аусляндер  (иностранец),  да  и  ладно.  Кто  в  них-то  в
иностранцах этих разбирается, все они на одно лицо: воруют, да пьют  кровь
из немцев. При том все полные дебилы,  ничего  не  понимают,  неграмотные,
ничего им не надо, только  бы  водку  хлестать...  Мамочка  с  девушкой  о
немцах, в свою очередь, тоже не высокого мнения,  судя  по  их  разговору.
Правда о Германии у них сложилось  весьма  положительное  впечатление,  но
заслуги немцев во всех успехах капиталистического строительства  никто  из
них не видел. Одеты они, как типичные СНГовые туристы, попавшие первый раз
за границу и успевшие побывать в дешевом магазине по распродаже одежды.  Я
не произносил ни слова, предчувствуя ужасный эффект  в  случае,  если  это
произойдет. Но Леня таки ляпнул:
     - Надо в Макдональдс зайти.
     Я не успел прореагировать, как две дамы резко повернулись к нам, и  я
почувствовал, что готов втереться в кресло.
     - Ой, вы - русские! - дружно воскликнули те.
     - Да, мы - русские, - я скрипнул зубами.
     - И давно вы здесь?
     - Уже и сами не помним.
     - Так вы - не туристы? - со страхом в голосе спросила молодая.
     - Нет, мы здесь  живем,  -  пояснил  Леня  состроив  привычно  глупое
выражение на лице. Те, правда, к таким лицам  явно  привыкли  и  этого  не
заметили.
     - Ой как хорошо! - опять хором воскликнули обе.
     - Кому? - нечаянно  выскочило  у  меня  с  насмешкой,  хоть  я  и  не
собирался этого говорить.
     - Как кому? Вам! Это же так  прекрасно!  Здесь  так  здорово!  Просто
ужас, как прекрасно! - Затрещали те по очереди и на перебой. -  Вам  здесь
нравится? Деньги есть?
     - Да! - Леня понял правила игры  и  мы,  как  бы  не  хотя,  небрежно
махнули руками. - Это у нас не проблема.
     - Так у вас, наверное, и машина есть? -  завороженно  глядя  на  наши
хамские морды, опять влезла молодая девушка.
     - Да. Есть, - мы опять небрежно махнули руками. - У него "Гольф", - я
указал на Леню.
     - А у него BMW, - он указал на меня.
     - А почему же вы на поезде едите?
     - Ха! - я злобно ухмыльнулся. - Да  я  уже  забыл,  как  по  железной
дороге ездить. Мы решили отдохнуть, прокатиться.
     - Мы, вообще, едем в  Фульде  в  Макдональдсе  покушать  и  назад,  -
добавил Леня.
     - А что, во Франкфурте нет Макдональдса? - опять удивилась мама.
     Я уничтожающе взглянул на нее.
     - Там пом-фриц недожареный.
     - Да, - поддержал меня мой друг. - Лучший пом-фриц в Европе -  это  в
Фульде. Даже в Париже не такой.
     Мы покачали головами с видом знатоков.
     - А что такое пом-фриц? - поинтересовалась тетя.
     - Мама! - дочка сильно толкнула ее в бок. - Это жареная картошка.
     - Ну а вы откуда и куда, - по долгу вежливости пришлось задать вопрос
и нам.
     - Ой, а мы из Тулы, - наперебой заговорили те. - Мы уже неделю здесь.
У нас знакомые. Мы во Франкфурт ездили. Там были в магазинах, скупились.
     После пояснений перешли к разговору о  Германии,  поведали  им  много
всякой ерунды, половина из которой просто никуда не лезет. В Фульде мама с
дочкой увязались за нами. Подумав немного, я все же пригласил их с нами  в
этот пресловутый Макдональдс  за  свой  счет.  Там  они  восторженно  ели.
Жареная картошка, как и следовало ожидать, оказалась недожареной, но  меня
это не особо волновало. Женщины рассказали нам много интересного про  Тулу
и немецкие покупки, но труба звала нас в дальнейший поход и  уходил  поезд
на конечную цели поездки - Лаутербах.
     Распрощавшись, мы отбыли, и еще через  полчаса  оказались  на  месте.
Переговоры с социальными работниками, которые выдавали пособие, оказались,
не долгими, и не трудными. Они просто вручили чек на Ленино  имя,  который
мы тут же и превратили в деньги в ближайшем банке.
     Слегка скупившись марок на сто пятьдесят  вслед  за  этим  в  местном
магазинчике, отправились мы на вокзал к автобусам. Ленино жилище,  по  его
словам, лежало в районе какой-то деревни, имя  которой,  правда,  он  знал
лишь приблизительно.  На  вокзале  я  провел  занимательные  переговоры  с
несколькими водителями и еще парочкой знающих обстановку людей.  Никто  из
них никогда не слышал ни о чем подобном тому названию,  которое  предложил
Леня. Времени уже порядочно, близится вечер и,  судя  по  расписанию,  все
возможные автобусы должны уже скоро отбыть в последний  на  сегодня  рейс.
Назад уехать у нас тоже оставалось мало шансов, ибо  поезда  здесь  редки,
как и автобусы. Кроме того мне не терпелось увидеть  "нормальное"  жилище,
вид которого я уже порядком позабыл, привыкнув к лагерю.
     Леня продолжал сохранять полное спокойствие. Ему легче, чего обо  мне
сказать трудно. Я совсем не люблю оказываться посреди незнакомого города и
ночевать на лавке, которой здесь и  в  помине  нет,  тем  более  в  парке,
который здесь не разбивали никогда.
     - Ничего. У нас виски есть две бутылки, - успокаивал он меня,  -  вон
целый мешок закуски...
     - Ты курицу сырую будешь зубами резать или на зажигалке поджаривать?
     Он посмеялся я его передразнил. На  улице  стоял  приличный  морозец,
здесь на возвышенности, даже снег лежал, не то что у нас под  Франкфуртом.
Моя морда скисала с каждой минутой, но закислиться не успела.
     - Леня! - крикнул сзади чей-то голос с акцентом и  мы,  повернувшись,
увидели толстого болгарина Ивана, сидевшего  вместе  с  нами  в  лагере  и
ушедшего на трансфер с Леней.
     Я почувствовал спасение и на  сердце  резко  потеплело.  Иван  быстро
показал нам нужный рейс, мы погрузились  и,  протрясшись  добрых  четверть
часа, оказались, наконец в нужном месте. За спасение от  морозной  ночи  я
пообещал лично поставить Ивану.
     Новый, еще  не  до  конца  отделанный  снаружи  дом,  внутри  блестел
красотой только что построенного  здания.  Люди  живут  здесь  только  три
недели, и еще сохранился запах краски и лака,  не  забитых  пока  бытовыми
ароматами и зловониями. Шикарные комнаты с хорошей  обстановкой,  кухня  с
кучей печек и приспособлений, общая комната отдыха, подсобки - все  удобно
и продуманно. Мне здесь страшно нравилось и на правах гостя я  предоставил
Лене возможность показать чудеса своего кулинарного искусства и отправился
принять ванну - первую за несколько месяцев.
     Купание доставило истинное удовольствие. Ничего,  кроме  душа  я  уже
давно не видел, да и то, когда с ним встречался, то спешил поскорее оттуда
убраться. Набрав полную ванну, я погрузился в воду и стал просто  балдеть.
Как иногда мало надо человеку! Такое уже не в первой  подмечают  люди,  но
пока никто не сказал как именно мало надо. В любом случае, сегодня я знаю,
что это малое может вполне начинаться с ванны.
     Теплая вода сморила и наступила полудрема, сквозь которую  мне  легко
думалось. Нужно попасть однажды в экстремальные условия,  чтобы  заметить,
как порой не ценишь то, что имеешь. Ну и впрямь, когда я так у  себя  дома
балдел от ванны? Залезешь быстро, быстро  вылезешь,  потому  что  некогда.
Порой и не замечаешь, что в ванне был - в голове  мысли  про  всякую  чушь
вроде работы. А тут? Вот сколько времени лежу, все про нее думаю. Во  всем
доме пахнет семейной  жизнью,  пищей,  не  разогретой  на  скорую  руку  в
столовой, а приготовленной, чуть-чуть  может  подгоревшей,  но  своей,  не
высыпанной из концентрата. Даже туалет пахнет  не  сортиром,  а  туалетом,
туда после нашего, лагерного можно  ходить,  как  на  курорт,  дышать.  Не
понимаю я Лени. Что он у нас сидит  безвылазно?  Что  еще  человеку  надо?
Тишина, уют, комфорт... Даже ванна тебе тут, почти собственная...
     Мои дремотные мысли прервал  Леня,  принесший  весть,  что  пора  мне
получить свою часть обещанного им довольствия, в  смысле  ужина.  Может  в
честь нашего с Леней приезда, а  может  и  по  другим  серьезным  причинам
явились хозяева дома. Они привезли еды, ящик пива...
     - Для знакомства с нашими постояльцами, -  пояснил  глава  семейства,
страшно рыжий с большим добродушным лицом дядька.
     Кроме него прибыла еще жена и два сына, тоже рыжих увальня,  толстые,
как бочки, но характером явно пошедшие в отца.  Противореча  моим  мрачным
представлениям о типичном немецком характере, люди оказались  на  редкость
приветливые.
     Коллеги-азюлянты, собравшиеся на  званный  Леней  и  хозяевами  ужин,
представляли разные регионы нашей планеты. Здесь и русские и болгары, один
араб, турок, семья югославов. Всех объединяет полное незнание немецкого  и
английского. Немцы, в свою очередь, никакого, кроме этих не знают.  Глупый
Леня умудрился ляпнуть, что я могу переводить, и мой  ужин  превратился  в
призрачные надежды, канувшие в пыль. Но, я на нем, на Лене, еще отыграюсь.
В  завязавшемся  разговоре,  немцы  и   азюлянты   задавали   друг   другу
традиционные вопросы, и чтобы переводить, не нужно выслушивать ответы, ибо
они такие же традиционные, как и вопросы. Когда круг интересов поиссяк,  я
смог таки насытиться  и  тоже  и  откинувшись  на  спинку  стула  принялся
задавать хозяевам вопросы  посложнее.  Порция  алкоголя,  нужно  отметить,
ослабила тормоза, но можно о том не жалеть.
     - Вот, скажи честно, - я пристал к  похожему  на  порядочного  борова
сыну хозяйки. - Но только честно! Что вы думаете обо всем этом  деле,  что
Германия принимает такую тучу иммигрантов и их содержит.
     Он неопределенно взглянул в  пустую  тарелку,  но  я  так  просто  не
отстал.
     - Вот наша страна, к  примеру.  У  нас  есть  белые  и  много  черных
народов, живущих на окраине. Так белые этих окраинных не любят, знаешь.  И
мы это не скрываем. Когда они приезжают, то комфорт им никто не создает. А
вы азюлянтам и то и то...
     - У нас так не принято говорить, но если честно, то... -  он  скривил
на лице гримасу, красочно выразившую его мысли об иммиграции в Германию.
     - Хороший человек! Я уважаю, когда говорят  правду!  Знаешь,  будь  я
немцем, то стал бы первым борцом за права  немцев  и  никого  бы  сюда  не
пускал.
     - Но ты же - азюлянт?!! - непонимающе уставился парень на меня.
     "Эх ты, Федя, - думалось мне, - что  ты,  как  и  все  вы  понимаете!
Человек, по-вашему только двух категорий бывает: или немец,  или  азюлянт.
Других нет. Если ты не немец, то просто азюлянт."
     - Очень просто, - проскрипел я ему в ответ. - Дерьмо они  порядочное,
эти азюлянты. Причем все!
     Недоуменный взгляд проводил меня в толчок.
     Может и обидятся на меня мои коллеги, но хоть разок-то можно и правду
про нас всех сказать.


     Следующим утром в поезде по пути домой,  наши  лица  выглядели  столь
ужасно, что попутчики со страхом на нас заглядывались. Посматривая на себя
изнутри и, особенно, на Леню снаружи, я с  ними  соглашался.  Единственный
способ  привести  себя  в  порядок  -  отпиваться  пивом,  заблаговременно
приобретенным в магазине прямо рядом со станцией.  Голову,  кроме  инерции
поезда,  раскачивала  еще  и  боль,  смешанная  со  злобой  на  весь   род
человеческий, и в особенности на  немцев  и  азюлянтов,  заставивших  меня
вчера упиться.
     - Вот ты! - я ткнул в Леню пальцем, - какой у  тебя  в  жизни  смысл?
Если он у тебя вообще есть...
     Он глупо на меня посмотрел и улыбнулся:
     - Вот, пива попить.
     Я хмуро махнул рукой и глотнул из бутылки.
     - Я серьезно спрашиваю.
     - Ну я не знаю... - он поискал глазами по  стеклу,  -  "гольф",  вот,
хочу, бабки...
     - А потом?
     - А потом домой поеду.
     - Ну и там что?
     - А там будем пить дома, будет весело, на дискач пойду.
     - А деньги кончатся?
     - Ну так я сначала заработаю...
     - Ну хорошо, а когда кончатся?
     - Работать пойду.
     - Кем?
     - А я не знаю... Все равно. Где денег много платят.
     - Ну а кроме "Гольфа" и дискача?
     - Дом хочу.
     - А кроме дома?
     - Так что еще надо?
     - Вот я тебя про то и спрашиваю.
     - Ну я не знаю... Женюсь!
     - А тебя интересует что-нибудь, может?
     - "Гольф", - он глупо улыбнулся.
     - Ну ясно. За "Гольф"! - я открыл ему новое пиво и себя не забыл.
     По пути посетили мы Франкфурт,  где  Леня  уничтожил  остатки  своего
пособия, прикупив себе джинсы и еще одежды.
     - А как ты Владику отдавать будешь?
     - Да ну его!.. Что ему отдавать, он же нас угощал. - Леня  скривился.
- И, вообще, дурак он дураком, что мне с ним общаться.
     Потом он подумал и добавил:
     - Ты ему не говори, что я деньги получил, я скажу,  что  в  следующем
месяце...
     Я знаю точно, почему Владик перестал вдруг быть  его  лучшим  другом:
деньги у него кончились. Пропили все.


     К вечеру мое настроение не улучшилось,  лишь  испоганилось  вконец  и
пришлось взять еще два ящика пива, чтобы не впасть в депрессию.  Теперь  я
выбрал объектом своего исследования Юру и принялся донимать его.
     - Скажи, чего ты хочешь?
     - Бабу хочу! Я бы ей сейчас показал! Я в армии двадцать  раз  мог!  Я
бы... Вот я бы!...
     - Ну ладно! А после бабы?
     - Спать после бабы. А после опять бабу.
     - Отвалится.
     - Да я двадцать раз могу!...
     - Да не он отвалится, а  язык  отвалится  трепать.  Я  тебя  серьезно
спрашиваю. Как ты свою жизнь видишь?
     - А что тут видеть? Я здесь женюсь, и так ясно. Я  в  журнал  напишу,
потом выберу себе телку получше, чтоб крутая и с паспортом...
     - Да ты уж лучше женщину. Какой у коровы паспорт-то?
     - Дурак! Что ты понимаешь? Я, как  куда  прийду,  так  жабы  начинают
пачками липнуть...
     - Вот человек! Да я же тебе говорю: бери простых баб. Что  ты  все  с
извращениями? Ты что - зоофил?
     - Дурак!
     Опять по пиву с колбасой, но пытать я его все-таки продолжил.
     - Ну, так чего ты от жизни главного хочешь?
     - Ну женюсь, или бабок заработаю, возьму себе  "Калибру"  и  телик  с
видиком. Я, вообще, буду круто жить!
     - Да... - я тяжело вздохнул. Это, конечно, - аргумент  твердый.  Если
человек будет жить круто, то зачем его и пытать,  что  да  как.  Знает  он
себе, что будет круто жить, и все тут!
     - Ну а ты может хочешь чего-нибудь? - я делал  последние  попытки.  -
Конкретно так. Сильным миллиардером, к примеру. Знаешь:  у  себя  на  яхте
насрал в кровать и смотришь, как убирают. А? Круто? Так хочешь?
     - Какой в этом кайф?
     - Ну а чего тогда? Хочешь, чтоб тебя на работе уважали, дали ударника
капиталистического труда?
     - Нет. Я бы собрал библиотеку фантастики и читал.
     - А как прочтешь?
     - Бабу, и двадцать раз.
     Мы чокнулись бутылками.


     - Вот скажи мне, Боря, - утро  следующего  дня  я  ознаменовал  новым
ящиком пива и продолжил следствие, - ты чего хочешь?
     - Вот дал! - он дернулся всем телом и засмеялся. -  Я  столько  всего
хочу!
     - Ну, актуальное, для начала, - сунул ему открытую уже бутылку.
     - О-о! Актуальное - это трансфер и подальше от Юры.
     - Понимаю твою рациональность в этом вопросе: всякого добра  нужно  в
меру, но в более серьезном смысле?
     - Да я же уже тебе говорил. Бабок хочу. Я, понимаешь,  таких  как  ты
широких планов не имею. Я хочу подзаработать чуть-чуть. Хочу здесь  машину
взять, может барахла какого и домой.  Мне  там  состоятельным  гражданином
хочется быть, понимаешь? Здесь я им не стану - возраст не  тот,  а  там...
Мне квартиру выкупить нужно, ну и всякое там такое к  тому  прилагающееся.
На месячное пособие, как у Лени, там год жить можно.
     - Так ты денег подкопишь и...  -  я  жестом  показал  направление  на
дверь.
     - Да! Вон здесь на шпермюле столько добра выкидывают. Половину я могу
у нас просто на рынке загнать.
     Я понимающе кивнул.
     - Ну а как с наукой?
     - А это посмотрим. Когда деньги есть, можно хоть  наукой  баловаться,
сам понимаешь.
     - И ты будешь доволен?
     - Да. Мне ничего больше не надо. Я не крутой, как  Юра.  -  Промочили
пивом горло в очередной раз. - А чего ты собственно пристал? Сам-то ты что
от жизни хочешь?
     Я поднял взглял с бутылки на своего собоеседника. Сложно сказать, что
он увидел в моих глазах. Сам я в них ничего не видел.
     - Не знаю я, дядя. Потому и спрашиваю. Вот тебе я вопрос уже третьему
задаю. Знаешь, каждый из вас имеет более или менее четкий ответ. Я не буду
распространяться насчет полета мысли...
     - Интересно, что Юра сказал... -  может  чуть  обиженно  он  на  меня
посмотрел.
     - Могу тебя разочаровать: ничего нового. У них все просто. Они только
языком трепят, жизни не видели и хотят всего, как  нормальные  дети  в  их
возрасте. С тобой тоже понятно. Ты - человек поживший,  с  опытом,  твердо
знаешь, чего хочешь, и это не с проста. А сам я...  Знаешь,  я  говна  уже
успел повидать. В шестнадцать лет я знал, что от протирания дыр на заднице
в школе и в институте без хороших лап и  прочей  ерунды  толку  не  будет.
Крутым не станешь. А я уж сильно хотел.
     - Ну и?
     - Ну и что. Я понюхал, как пахнут университетские аудитории и плюнул.
     - А крутым стал?
     - Да, - я усмехнулся, - не то чтобы уж, но...
     - Я так и думал, - он загадочно улыбнулся.
     - Это не тема обсуждения  с  Юрой,  пожалуйста.  Так  вот,  там  тоже
оказалось  что-то  не  так.  У  меня  мозги  хотят  творчества,   но   все
творчество...  одно  дерьмо  там.  Чего  сейчас  хочется  -   вот   вопрос
современности.
     - Но чего-то крутого!
     - Определенно! Не понятно, лишь, что это такое.


     Следующее утро ласкало окресности яркими золотыми лучами,  непривычно
жгучими.  Когда  я  ленивой  походкой  двигался  по  коридору  и  созерцал
наступление весны  на  опостылевшие  холода,  то  ни  одной  клеточкой  не
предполагал,  что  в  жизни  нашей  компании   оно   станет   решающим   и
судьбоносным.
     Сразу после обеда провидение кольнуло в потаенную  часть  мозга  и  я
отправился совершить традиционное посещение лагерного бюро. Раз в  неделю,
в четверг, в мои обязанности входило являться туда и задавать один  и  тот
же вопрос:
     - Руссишь трансфер? - что  означало,  не  дали  ли  кому  из  русских
трансфер.
     На этот традиционный вопрос всегда  давали  традиционный  ответ,  что
нету и что я им уже надоел с этим, приходит не стоит. В ответ  я  кивал  и
все равно приходил на следующей неделе. В  последнее  время  к  начальству
являлся лишь  в  силу  привычки,  ибо  надежды  стали  покидать,  да  и  к
монотонности лагеря уже привыкли. Однако, сегодня я не  зря  не  поленился
спуститься сюда. В обход всей очереди ко мне  проявили  интерес.  Один  из
турков протиснулся через толпу негров и заявил с  ухмылкой:  -  Русские  -
трансфер! Все!
     Кто не сидел в лагере,  подобном  нашему,  вряд  ли  может  понять  и
оценить радость, обуревающую организм от пяток до кончиков волос, когда он
слышит волшебное слово "трансфер". Все! Конец  нудоте  лагерных  порядков!
Конец недостатку денег, а вместе с ним  и  опостылевшему  рациону  местной
столовой. Кончилась безработица, потому что на трансфере ты  -  человек  с
полными правами работать и зарабатывать. И самое главное  -  конец  тупому
изнуряющему ожиданию. (Так мы думали, теша  себя  надеждами  о  хорошем  в
местах, где нас еще нет.)
     Как выстреленный из пушки, прямо  из  бюро  я  пронесся  по  лестнице
наверх, потом через коридор. Навстречу попадались  знакомые  и  незнакомые
югославы, арабы, еще черти-кто. Каждого я хлопал по плечу и гордо заявлял:
     - Трансфер!
     - О, коллега! Гут! - говорили мне в ответ, поздравляли, завидовали.
     Прямо перед своими глазами я  увидел  дверь  33-го,  еще  державшуюся
непонятно каким чудом после Юриных упражнений. Но сейчас она уже  не  была
мне препятствием.  Со  всей  дури  влупил  я  по  ней,  будучи  в  экстазе
долгожданного  счастья.  Эффект,  произведенный  одним   ударом   оказался
фатальным для всего этого сооружения.
     Выдержав все предыдущие измывательства, дверь не смогла перенести это
и разлетелась на большие и мелкие куски,  посыпавшиеся  вовнутрь  на  моих
коллег. Боря, лежавший в своем верхнем ряду, от испуга подскочил и  вжался
в  угол.  Юра,  дремавший  послеобеденным  сном  резко  поднял  голову   и
инстинктивно защитился от опасности. Леня, сидевший в  углу  за  столом  и
потягивавший заблаговременно взятое у меня пиво, от неожиданности свалился
со стула, опрокинул на себя стол и полностью уничтожил банку, вылив ее  на
себя.
     - Ты что - идиот!!! - злобно завопил Юра.
     - Это ты - идиот!!! - кричу ему. - Вы здесь так все дела проспите!  -
и потом, набрав в легкие побольше воздуха, заорал так, что вряд ли в нашем
здании остался кто-то, кто не слышал. - РУССИШ ТРАНСФЕР! РУССИШ ТРАНСФЕР!
     Реакция моих уважаемых соазюльников оказалась еще более ошеломляющей,
чем на неожиданно разлетевшуюся дверь. Они повскакивали на  пол  со  своих
мест. Возбужденные лица пылали счастьем, даже  у  Лени,  который  трансфер
давно получил. В диком экстазе все закружилось в едином водовороте.
     - РУССИШ ТРАНСФЕР! РУССИШ ТРАНСФЕР! - крики неслись на весь дом.
     Юра схватил у Лени остатки бутылки с пивом и, глотнув,  вылил  добрую
часть на Борю. Тот схватил одну из своих продажных банок и, предварительно
взболтав ее, вскрыл так, что поток хлынул на Юру.  Все  бесились  в  дикой
радости события.
     Боря опять взялся за свои банки, и раздал всем. Я побежал  к  Кате  и
сообщил ей весть. Катя радовалась  вообще  больше  всех,  в  надежде,  что
теперь она вырвалась из этого круга сумасшествия и попоек.
     - В деревню! -  воскликнул  Леня,  пришедший  во  главе  все  той  же
компании.
     - В деревню! - поддержали мы. - Руссишь Трансфер!
     Через три часа в лагерь вступила процессия со мной во главе. В каждой
руке у меня болталось по ящику пива. Пропуск торчал в  зубах,  но  другого
способа не нашлось.
     - Трансфер! - процедил я как можно веселей привратнику.
     Тот ухмыльнулся. Ему подарили три бутылки.
     Вместе со мной прибыли Леня с  Юрой  и  Боря,  обычно  не  посещавший
магазинов, но по такому случаю поступившийся принципами. Мне казалось, что
уже весь лагерь знал о нашем трансфере, ибо все,  попадавшиеся  навстречу,
дружно  приветствовали  и  поздравляли.  Нас,   как   старожилов   лагеря,
заслуженно уважали.
     Торжества по случаю устроили пышные. Хмель восторга на сегодня затмил
все другие чувства и единственной мыслью было упиться  до  потери  пульса,
как это и положено у настоящего русского человека по большому и, особенно,
небольшому поводу. На время забыли распри даже непримиримые враги: Боря  и
Юра. Я перестал терзать себя нудными мыслями.
     Праздник шел попеременно то то у нас, то в 33-м, то  сразу  и  там  и
там. Приходили знакомые, спешившие урвать свой кусок  чужого  праздничного
пирога. Мы носились пьяные между комнатами и просто по лагерю.
     - Трансфер! Руссишь тра-а-а-ансфер!
     И только некоторые новички в лагере,  прибывшие  позавчера,  испугано
спешили убраться с дороги, не понимая причину буйного восторга...
     Еще одно событие, достойное упоминания, произошло во время  последних
попоек. Юра после долгой подготовки уговорил Владика, что  его  "Форд",  -
Владику весьма незаменимая вещь, и тот уболтал его взять. Написали бумагу,
машину по пьяни отогнали в соседнюю деревню, а Юра на следующий день пошел
в бюро и показал договор о продаже. Была, мол,  машина,  а  теперь  она  у
Владика. Если кому интересно: ищите Владика.


     Гульба длилась три дня  и  никому,  кроме  нас,  ничего  веселого  не
принесла. Юра колотил двери, которые  находил,  Боря  решил  как-то  пойти
проветриться в аэропорт, но прямо во дворе свалился на заледенелой почве и
от дальнейших попыток отказался,  Леня  попеременно  то  глупо  рыдал,  то
хохотал так же глупо. Моя комната превратилвсь в склад пустой  посуды,  но
никто и не думал ее убирать. Наконец, когда уже все было выпито и съедено,
наступило тяжелое утро похмелья. Каждый, естественно, заявлял, что он  пил
в последний раз (до другого раза).
     Первым стал портить себе настроение Боря. Он прибыл с утра ко  мне  с
официальным визитом нагреть чайник. Катя еще спала, не в состоянии  отойти
от празднеств.
     Мой друг выглядел, как и положено выглядеть  с  похмелья,  но  в  его
глазах просматривалась тоска, но не от того, что нечего больше пить, а  по
другой причине.
     - Нужно не идти на трансфер. Я хочу "стоп трансфер". Давай со мной! А
то мне скучно одному оставаться.
     Я ошарашенно на него посмотрел, не понимая  к  чему  он,  собственно,
клонит.
     - Ты что, сдурел? Три дня за трансфер пили,  а  как  протрезвел,  так
передумал?
     - Да ты видел, где это?
     - Видел: километров шестьдесят от Франкфурта.
     - Ну так? Как в город ездить?
     - Зачем?
     - Хоть б-бычки собирать, - он вызывающе посмотел на меня, будто  я  -
причина его бычкового дефицита. - Какая там работа?
     - А во Франкфурте по тебе прямо работа стонет! -  я  глотнул  тройной
кофе. В голове начинало чуть светлеть,  и  тиски,  сковывающие  оба  виска
потихоньку отпустили.
     - И еще Юра тоже...
     - А! - я засмеялся. - Вот, чего ты стонешь: тут такие надежды были, а
товарища Крабчикова с тобой отправляют. Это, конечно, аргумент.
     - Если бы ты стоп трансфер сделал, то я бы тоже остался...
     - Э-э, - я покачал головой,  -  этим  ты  меня  не  убедишь.  Я  хочу
получать каждый месяц положенные мне бабки и не дергать мозги ерундой,  не
стоять в очереди за обедом...
     - Ты же хотел жить во Франкфурте.
     Я покривился.
     - Да нет, Боря, раз уж едем, так едем!
     Он недовольный ушел, а мне пришла в голову мысль, что  на  этом  дело
так быстро не закроется, и оказался прав.
     - Чем занимаешься? - бодрым голосом оповестил о  своем  прибытии  Юра
Крабчиков, бывший на этот раз один, без сопровождения, что само по -  себе
уже чудо.
     - Что? Стоп трансфер хочешь? - насмешливо спросил я.
     - Почему ты так думаешь? - удивленно уставился он на меня.
     - Уже  одна  лобистская  делегация  сегодня  меня  посетила.  Теперь,
наверное, ты, - я лениво и нагло потянулся.
     - Да я не знаю... - он пошарил глазами по потолку, а потом по  пустым
бутылкам.
     - Поздно.
     - Почему, стоп трансфер еще можно...
     - Да нет, за пиво поздно. А зачем тебе этот стоп?
     - Да я как представил, что с Бородой опять жить...
     И так далее...
     - А! Так Боря тоже хочет стоп, и по той же причине, кстати.  Так  что
можете договориться с ним и вместе не идти. А я пойду.
     - Да? Ну тогда ладно, -  он  потыкал  взглядом  свои  руки,  -  тогда
ладно...
     Следующим утром мы с Катей поднялись в шесть  утра,  я  пошел  будить
коллег,  но  оказалось,  что  те  давно  уже  встали:   важность   события
чувствовали все. Мая провожала и на прощанье целовала всех в щеку.  С  ней
нам вряд ли когда доведется увидеться...


     Автобус катит  нас  в  северо-западном  направлении.  Пассажиры  тихо
переговариваются между собой. Наш клуб в укороченном составе взгромоздился
в самом конце, чтобы никому не мешать и  быть  потревоженным  другими.  По
рукам идет бутылка гадкого виньяка. Одна на  троих  -  вполне  достаточно,
чтобы эта гадость замутила голову.
     Юра повеселел от выпитого и гонит приевшиеся всем анекдоты. Боря  ему
вторит. Меня даже перестало раздражать, что кому-то рядом  весело.  Апатия
окутала меня плотным одеялом.
     Перед глазами в пьяном дыму стоит письмо из Канады, что пришло мне от
одного друга. Он уже год там. Тоже на азюль сдался,  только  канадский.  У
них там здорово. Работать хочешь -  нет  проблем,  хоть  по-черному,  хоть
по-белому - все разрешено. Денег много дают, не то  что  нам  предстоит  -
четыреста марок в месяц...
     Когда-то давно, играли  мы  с  корешами  в  игру.  Закупали  коньяка,
закуски. Пили, балдели и свои впечатления на пьяную голову  записывали  на
бумажке - что в голову прийдет. Потом читали, как протрезвеем. Теперь  мне
тот опыт пригодился. Последние полгода сплошной пьянки  не  прошли  даром.
Доползая вечерами до комнаты, я выписывал свои ощущения,  как  чукча,  что
видел, про то и пел... Бумаги извелось... Зато труд даром  не  пропал.  Вы
что думаете, мы - последние русские, кто  лучшей  жизни  ищет?  Дудки!  Не
перевелись еще идиоты в земле русской!
     - Эй, Боря, ты знаешь что? - я уставил в него  интеллектуально-пьяный
взгляд.
     - Ну?
     - Знаешь, Боря, я теперь точно знаю, почему мы - идиоты!
     - Ха! Так то все знают! Только идиот мог сюда приехать, чтобы сидеть,
как придурошный...
     - Не-е... - я поводил пальцем перед его носом. - Нет, Боря! Теперь  я
знаю точно, почему мы -  идиоты.  А  идиоты  мы  потому  что  имеено  сюда
поехали, а не в Канаду! Здесь азюль говном оказался, но там, я точно знаю,
там он - то что надо!
     - В Канаде? - он задумчиво покачал головой. - А куриц на обед  там  в
лагере дают?
     - Куриц? Дают! - я был уверен.
     - Значит в Канаду!
     - За азюль в Канаде!
     Мы поочередно отхлебнули из бутылки...

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (3)