- Германия, черт! Кормят! У нас бы говна на палочке дали. Картошка бы
гнилая, мясо - одни жилы, а сок - тот, вообще, кто даст? Вот черти! - он
уплетал порцию с жадным и ненасытным взглядом, невзирая на хороший завтрак
в Красном Кресте.
Борис ел медленно, смакуя каждую картофелину, каждый кусочек мяса. В
глазах у него горел голодный блеск, как у человека не евшего уже несколько
дней. Он, казалось старался растянуть удовольствие, запомнить вкус на
случай, если прийдется еще голодать. Проглотив очередной кусок, он решил
тоже поддержать разговор.
- Ты у нас бы еще на азюль попробовал сдаться, - усмехнулся он. -
Тебя бы там накормили, конечно! - его лицо вытянулось, представив, чем бы
его в действительности накормили там.
- Я, когда паспорт в окошко дал, - вклинился с глупой улыбкой Леня, -
думал, что они меня пошлют. Он на меня так посмотрел, потом в паспорт,
пошел что-то у полицая спросил, потом опять ко мне и смотрит...
- Смотрит добрыми глазами и думает, на хрен тебя послать или азюль
дать, - прокомментировал Боря.
Юра поведал анекдот, времен бабушек, выдав его за новоиспеченный, но
всем все равно приятно услышать. Сидящий напротив негр отбросил пустой
пакет из под сока и смотрел, как они смеются, потом улыбнулся и сказал:
- Дойчланд - гут! - коллега? - его твердые и здоровы, как у лошади
белые зубы показали веселый оскал.
- Гут, Гут! - ответили ему хором.
- Ай - Дойчланд гут! - добавил тот, покачав головой в подтверждение и
поинтересовался. - Коллега югославишь?
- Нет, руссишь! - ответил Боря.
- А! Горбачев! - обрадовался негр.
- Горбачев капут! - пояснил Юра. - Руссланд - Ельцин!
- А! Ельцин! Гут! Перестройка! - он был явно подкован политически.
- Ладно, - Юра поднялся. - Идем на улицу перекурим, а то нам негр
лекцию по истории СССР читать станет.
Они вышли во двор перед домом. Лагерь состоял из трех
административных корпусов и десятка бараков. Туда-сюда сновали люди. Немцы
бегали с озабоченным видом, делая вид будто работают с азюлянтами.
Азюлянты бродили из стороны в сторону. Им нет необходимости притворяться,
что они работают беженцами: все и так знают, что они притворяются.
Юра, как самый осведомленный говорил:
- Нас здесь записывают, мне сказали, берут кровь, дают документ, а
потом везут в другой лагерь, более постоянный.
- Но еще должно быть интервью, - вставил неуверенно Борис. - Они
спрашивают о твоих мотивах...
- Глупости! - перебил Юра. - Потом будет большое интервью, там
спросят.
- Но они здесь тоже могут спросить.
- А хрен с ними! Пусть дадут лагерь... Нам, вообще, нужно вместе
проситься, а то поселят тебя, Боря, с негром и будешь ты...
Время добралось уже до трех часов дня. Они вернулись наздад в здание.
Вскоре пришел служащий и объявил, что теперь развезут по лагерям, а завтра
все опять собираются на прежнем месте в старом добром Швальбахе для
дальнейших процедур знакомств. Опять раздали бумажки, в которых на этот
раз значилось название лагеря. Толпа двинулась к выходу, где ждали
автобусы. Юра, Леня и Борис попали, как и просили, в одно место с
непроизносимым названием "Ягдшлосс Минбрюх".
По потолку медленно полз паук. Он не плел паутину, а просто, как
всякий опытный строитель, намечал место. Я наблюдал за ним уже минут
пятнадцать, будучи в глубине души доволен, что не нужно посвящать себя
другому занятию. Катя спала. Скоро ее надо будет будить, а пока и мне
отпущено еще понежиться.
За три поселдних дня мы успели побывать во многих местах во
Франкфурте, чем доставили ему несомненно удовольствие. Как и полагается,
посмотрели музеи современности - супермаркеты, а также и другие менее
значительные достопримечательности.
Германия, черт ее возьми! Франкфурт, как говорят, - самый грязный ее
город. Не понятно только, каким бывает чистый? Кто, вообще, его грязным
назвал? Я бы умника отправил на стажировку в Москву на Калининский, ах
простите, на Новый Арбат или даже на старый Арбат, который, хоть и
выглядит в пять раз новее нового, но оба могут спорить, кто из них грязнее
- все равно не переспорят.
Сам город посоветовали рассматривать от железнодорожного вокзала. Мы
так и поступили. Прямо от этого вокзала идет величественная улица, носящая
имя Кайзерштрассе. Однако, с каким-либо кайзером у нее мало общего, во
всяком случае, во всем том, что касается приличный сторон жизни этого
кайзера. Она являет собой центр злачного или на местном жаргоне розового
квартала, и от нее во все стороны разбегаются улочки, построенные из
домов, от подвала до крыши набитых секс-шопами, публичными домами, ночными
барами, проститутками и прочими прелестями свободного мира.
Взявшись за руки, мы твердо повернули в одну из них: любознательность
требует жертв. Уже собирались сделать первый шаг, но нога сама повисла в
воздухе, а собравшаяся было слететь с моих уст мысль, ненавязчиво
вернулась назад в глотку. Сразу за поворотом, прямо на тротуаре,
собравшись в кружок, сидели пять, густо обросших волосами личностей в
потрепанной одежде. Они сосредоточились над тем, что усердно кололи себе
шприцами вены. Памятуя американские фильмы о борьбе с наркомафией, я
представил, что сюда должны броситься со всех сторон полицейские и
повязать их заодно с нами. Вторая мысль была о том, что эти наркоманы
сейчас сами набросятся на нас.
Когда я потом вспоминал эту сцену, то понял, что единственной
достопримечательностью был в ней я сам, стоявший как ошарашенный идиот.
Этиу важаемые субъекты сидели здесь, видимо, ни первую минуту, ни первый
день и не первый год и свое дело собирались успешно продолжать.
Проходившие мимо не обращали на них никакого внимания. А самим им было
явно глубоко наплевать и на нас и на полицию, стоявшую неподалеку. К чести
полиции нужно сказать, что она отвечала им взаимностью. Пока все до меня
дошло, я повернул Катю и себя назад и повел ее в другую сторону.
- Лично я уже получил полную гамму эмоций от этого квартала, -
констатировала моя голова и произнес рот.
- Я тоже, - на этот раз жена оказалась того же мнения, что и я.
Пройдя пару-тройку небоскребов европейского типа, мы вышли к главной,
по моим представлениям, улице этой финансовой столицы Германии. Зовут ее
ни то Цыль, ни то Циель, что, впрочем, не столь важно для всей истории.
Это такая широкая аллея, по бокам которой высятся громады всяческих
магазинов. Взглянув на них, я сделал безразлично-отсутствующее лицо, всеми
силами пытаясь показать, что стою посреди пустыни, впереди ничего не вижу,
и никакого смысла идти туда быть просто не может. Передо мной мерцала
гряда надвигающихся лет азюлянтского лагеря и грязная тяжелая работа -
необходимый инструмент борьбы за выживание. Там же, в грезах мерещилось и
благосостояние, основанное на лежащих в кармане пяти тысячах марок -
единственное, чем мы располагаем. И тут я решительно перешел в
наступление.
- Там! - показал я в противоположную сторону твердой рукой. - Старый
город. Достопримечательности.
- Старые? - спросила Катя.
- Очень.
- Значит давно стоят? - это был подвох ниже пояса.
- Значит давно.
- Ну еще день постоят.
Битва была проигранна. Вздохнув тяжело на свою горькую судьбу, я
уныло поплелся, влекомый супругой в обозримые дали капиталистического
бытия...
Зелеными буквами написано название "Кауфхоф" на снежно-белом здании.
Заходишь туда и чувствуешь себя погруженным в море, море всего. Если
приняться описывать этот магазин, то не хватит всей жизни. Поэтому я его и
не буду описывать, а буду лежать и смотреть на паука. И денег потраченных
описывать не буду и жалеть о них не буду. Не о чем больше жалеть... Да и
что значат потраченные сотни марок в сравнении с мировой революцией, а тем
более с немецким паспоротом на мое имя, выписывающемся сейчас где-то в
недрах ихнего бюрократичского аппарата? Наверное выписывающемся...
Катя зашевевелилась рядом.
- Утро? - сонно пробормоталана.
- Да, нужно уже вставать. Сейчас Сережа приедет.
Встать, умыться, одеться - все это берет время. Пока мы суетились,
прибыл Сережа, как и обещалось... Мы погрузились в машину и отправились.
Сдаваться.
Не знаю, просили ли вы когда-нибудь политического убежища и сколько
раз просили, но я это делал впервые. Мне представлась большая белая
комната, где сидят дядя в мундире генерала полиции, две добрые тети в
форме Красного Креста. Они сердобольно улыбаются, а я, пустив
предварительно из глаз слезы, им говорю: "Боже! И все-таки, пройдя через
все лишения, я до этого дожил!" - и дальше плачу уже в голос. Потом
приезжают корреспонденты, я даю пресс-конференцию, на которой обличаю
государственный строй, перестроенный социализм, недостроенный капитализм,
КГБ, МБ, ЖКК, АБВГД, ЦК, коммунистов, демократов, МИД, горком, префектуры
и мэрию, домоуправа и дворника Филиппыча. Потом в зал входит президент
страны и вручает мне немецкий паспорт, прикалывает к груди орден "Герой
Германии", а я отдаю честь и говорю: "Служу Федеративной республике!"
Тут ход моих мыслей прервал Сережа, который деловым тоном стал давать
инструкции.
- Значит так! Перед лагерем стоит очередь: всякие там черные, желтые,
но они нам не нужны. Я говорю, мы все проходим. К концу дня они всю эту
кутерьму закончат и повезут вас в лагерь. Мы узнаем, где и какой, потом
привезем туда шмотки. Вас будут из лагеря еще таскать в Швальбах, но это -
ерунда.
- А когда нужно делать заявление? - робко вылез я.
- Какое заявление? - он бросил в мою сторону непонимающий взгляд.
- Что я хочу убежища.
- Жене своей делай заявление! - теперь он смотрел на меня просто
уничтожающе-насмешливо. - Ты с неба упал? Лагерь принимает несколько сот
человек в день. Если они у каждого заявления выслушивать будут, то им еще
прийдется сто человек в качестве слушателей нанять.
- Значит корреспондентов тоже не будет?
- Да! "Паша сдался на азюль!" - экстренный выпуск Си-эн-эн. Твое дело
сидеть и не рыпаться. Когда пойдешь на большое интервью, адвокат придумает
тебе версию. Там будешь заявлять!
- У меня есть. Сам придумал, - я огрызнулся.
- Лучше забудь прямо сейчас. После интервью тебе прийдет отказ, а ты
в суд, оттуда опять отказ, а ты опять в суд, и так: кому первому надоест.
Потом получаете паспорт.
Дальше до Швальбаха я молчал. Это был мой первый урок Германии.
Фикция. И здесь они тоже лицемерят, как и везде. А, впрочем, какое мое
дело? Пусть они хоть на голове ходят. Какое мое дело? Мне нужен паспорт,
нужно остаться...
Как Сережа и предсказывал, в очередь мы становиться не стали, а пошли
сразу к окошку и охранникам. Между нами завязался живой и увлекательный
разговор. Сережа им что-то долго и упорно объяснял по-немецки, а я строил
радостное и неглупое, по возможности, лицо, и поддакивал "да, да" на
немецком, так как знал это слово в числе немногих других в этом языке.
Через пять минут взаимных переговоров голос из окошка, обратившись ко мне,
что-то сказал. Я, сориентировавшись на понятое слово "паспорт", со
спокойностью кролика, которого волки уже зажали в угол, подал ему то, что
считал в этот момент нашими паспортами. Это были обычные советские
паспорта с пропиской. Сережа убедил, что заграничные мне еще понадобятся,
а им хватит и внутреннего. Мнение служащего, в свою очередь, с мнением
моего друга не совпало. Он взял документы кверх ногами и озадаченно на них
